Гипнотизёр

  У меня от его слов заныло в груди ― не верилось, что этот паршивый "доктор" хочет кого-то спасти; кто знает, какую страшную участь он приготовил моей новой знакомой. Не отличавшаяся особой доверчивостью Мишель, видимо, тоже об этом подумала. Она прижалась ко мне, ища защиты, и сердце новоиспечённого рыцаря радостно ёкнуло, а руки тут же обняли её осиную талию. Голосок "прекрасной дамы" дрожал, но звучал на удивление твёрдо:

  ― Я знаю, кто ты, Чёрный монах, похищающий детей и продающий дьяволу невинные души! Лучше умереть вместе с Миком, чем слушать тебя, мерзкий приспешник... ― и в опасной близости от моего носа из сумки вынырнул знакомый крест.

  Оставалось только грустно усмехаться про себя:

  ― Круто, всё-таки чуть не схлопотал этой штукой по уху... Опять она за старое ― и дались ей эти "приспешники", зациклилась девчонка...

  Реакция подозрительного монаха на "грозную" отповедь была не такой снисходительной: он выругался, начав совсем неласково орать на бесстрашную Мишель, грозя "обоим идиотам" ― то есть нам ― скорой неминуемой гибелью. Но, как я и предполагал, из-за отсутствия тела сам что-либо сделать не мог, а переубедить "спасаемую" ― у него не получалось... Вот уж точно ― нашла коса на камень.

  А дальше... Пока я мысленно прощался с жизнью, расставаться с которой не хотелось даже в объятиях прекрасной упрямицы, с месье Штерном что-то произошло: он вздрогнул и, закатив глаза, начал медленно таять в воздухе. Мишель, вырвавшись из моих совсем уж обнаглевших рук, гордо потрясла грозным распятием перед пытающимся уклониться от удара лицом своего "рыцаря":

  ― Вот, Мик, ты сам видел мощь семейной реликвии, доставшейся мне от прадедушки ― ни один нечестивец не может перед ней устоять, ― и я охотно с ней согласился, чувствуя, как что-то происходит вокруг. Пол под ногами несильно вздрогнул, и сердце рухнуло к нему поближе ― вот он, обвал, началось!

  В то же мгновение странно замедленный голос невидимого гипнотизёра начал свой отсчёт:

  ― Один, два...

  Я и не представлял, сколько всего можно успеть сделать, пока длятся три коротких слова: оттолкнул Мишель в сторону, крикнув:

  ― Беги в убежище! ― и, прежде чем окончательно растаять, успел почувствовать вкус её сладких губ и увидеть сверкание удаляющихся пяток моей "прекрасной дамы"...

  Кто-то очень хотел, чтобы я поскорее пришёл в себя, и потому, наверное, немилосердно лупил меня по щекам, повторяя:

  ― Очнись, очнись же, Мик! Надо валить отсюда...

  Просьба была настолько убедительной, что, даже не успев открыть глаза, я со всей силы лягнул Эдди:

  ― Убери грабли, придурок, зашибу...

  То, как мы возвращались домой ― помню плохо, голова раскалывалась от боли, и только крепкая рука друга не позволила мне свалиться в пути, сдохнув где-нибудь в мусорной куче. Когда добрались до набережной, я торопливо спустился к воде, и, стоя на коленях, забыв о брезгливости, с радостью выжившего идиота плескал в лицо мутной, отдававшей зеленоватой тиной влагой.

  Всю дорогу молчавший Эдди заботливо вытер моё лицо краем своей футболки и, виновато пряча глаза, прошептал:

  ― Прости, Мик. Плохая получилась шутка...

  Я только кивнул:

  ― Не спрашивай ни о чём ― нет сил говорить, просто расскажи, что произошло...

  Он сидел рядом со мной на корточках, зачем-то срывая жёсткую как колючки траву:

  ― Ты в этом кресле словно спал, а Эмильен что-то бормотал и всё время на тебя пялился. Было так жутко... Я хотел его остановить, но побоялся, что он навредит моему лучшему другу. А когда ты вдруг начал бледнеть, прямо до прозрачности ― не выдержал и от души дал ему в морду. И хорошенько встряхнул, чтобы привести гада в чувство, ― Эдди довольно улыбнулся приятным воспоминаниям, ― ему пришлось вернуть тебя назад, знаешь, я прям слетел с катушек ― пообещал свернуть этому доктору Штерну шею...

  Я снова растерянно кивнул. Мы встали и медленно побрели по знакомым улицам, Эдди пытался что-то бубнить в своё оправдание, но я не слушал. Мне сейчас было не до него, и даже не до Эллен ― все мысли занимала Мишель:

  ― Сумасшедшая дурочка, пожалуйста, доберись в убежище и... живи долго, малышка.

  Её поцелуй всё ещё горел на моих губах...