Одержимость

– Лиза, мой руки и иди к нам, – зовёт мама.

Я медленно вхожу в кухню и останавливаюсь в дверном проеме. Арсен Николаевич сидит на папином месте. Перед ним лежат столовые приборы. Вот он поднимает глаза, и я тону в их непроницаемой черноте, как в сгустке нефти.

– Здравствуйте, – бурчу под нос и пристраиваюсь с краю стола.

– Э, нет, дочка! Плохая примета! Семь лет замуж не выйдешь, – смеётся мама. – Садись рядом с Арсеном.

С Арсеном? Колокольчик предостережения набатом звенит в голове. Когда этот мужчина стал маме просто Арсеном? Что за новости? Хотя… они, наверное, ровесники, могут общаться без политесов.

– Ничего, – огрызаюсь я. – Мне только двадцать один год. Как раз будет время построить карьеру.

– А ты у нас с характером? – смеётся гость. – Мне такие строптивые девчонки нравятся. Выходи за меня замуж.

– Чт-о-о-о? – от удивления я роняю вилку, наклоняюсь и сталкиваюсь лбом с Арсеном Николаевичем. – Вы так шутите?

– Я вполне серьёзен.

– Мы с вами знакомы всего неделю, а вы с такими предложениями. Если не шутите, значит, развлекаетесь. Хотите посмотреть на мою реакцию?

– Мы знакомы уже ц-е-е-е-лую неделю, – мягко тянет он, и от этого голоса вибрация идет по моему телу, даже зубы начинают стучать от страха. – А для любви с первого взгляда нужно одно мгновение.

– Соглашайся, Лиза, – вдруг поддерживает его мама. – Есть предложения, от которых не отказываются.

– Дорогие товарищи взрослые! – я вскакиваю с места. – У вас все в порядке с головами? Или крыша поехала? Господин Тавади! Немедленно покиньте мой дом!

– Ай-ай-ай, дорогая Лиза, – в голосе гостя по-прежнему звучит усмешка, но его глаза теперь кажутся чёрными дырами, в которых взрываются сверхновые. – Зачем ты так?

– Мне стыдно за тебя! – начинает плакать мама.

Гость поднимается и идёт к выходу. Я понимаю, что безнадежно испортила вечер, мамино настроение, прогнала с ее лица улыбку и опять заставила погрузиться в уныние, но ничего не могу с собой поделать, упрямый характер у меня в отца. Со мной нельзя нахрапом, сразу ставлю перед собой барьер.

Я распахиваю дверь и жду, пока гость попрощается с мамой. Уже на лестничной клетке он поворачивается ко мне и тихо говорит:

– Все равно ты будешь моей.

В низком голосе столько силы и уверенности, что я невольно отшатываюсь. Черный взгляд буравит меня насквозь, и где-то глубоко в душе рождается паника.

– Не шутите так! – испуганно оглядываюсь, вдруг мама услышит.

– Это ты, девочка, играешь с огнём, – он поворачивается, задевает ладонью перила и брезгливо ее встряхивает: на деревянную перекладину кто-то налепил жвачку. – Как у вас грязно!

– Вот и не приходите больше! – вскрикиваю я и тихо добавляю: – Пожалуйста.

В пустую кухню возвращаюсь, содрогаясь от тряски. Меня колотит так, словно я сутки провела на морозе. Эта перепалка с Тавади не приносит удовлетворения, появляется ощущение, что мы с мамой балансируем на канате. Сую руки под горячую воду и замираю, наслаждаясь покоем и только тут замечаю, что в квартире тихо.

Где мама? Оглядываюсь: на столе – нетронутый ужин. Мама постаралась, она всегда была хорошей хозяйкой. Что ж, не пропадать же еде! Сую в рот канапе с сырным салатом, украшенном красной икрой, и замираю от восторга: все, как я люблю, в меру соли, соуса, хлеба.

Иду к родительской спальне, дергаю ручку двери: заперто.

– Мама, открой, пойдем ужинать. Ну, его, Тавади! Нам и вдвоем хорошо.

Прислушиваюсь – ни звука. Начинаю стучать костяшками пальцев, как папа всегда делал.

– Уходи, Лиза, – глухо отвечает мама. – И ты меня предала.

– Ма-ма! О чем ты говоришь? Ты сама себя слышишь? Выходи, пожалуйста, надо поговорить.

– Оставь меня одну.

Я убираюсь в кухне, но каждые пять минут бегаю к спальне и уговариваю маму открыть дверь. В конце концов, от отчаяния плачу навзрыд. Но она непреклонна. Сначала односложно, но отвечает, потом наступает тишина. Спать уйти не могу. Чувство тревоги бьется в сердце, не даёт мне покоя.

– Мама, я приготовила твой любимый чай.

Прислушиваюсь: тишина, лишь мерный стук капающей где-то воды. Только потекшего крана не хватает для полного счастья! Проверяю ванную, туалет, кухню – везде сухо, нет даже признаков влаги. Опять бегу к маминой двери – звук становится сильнее.

Но что может капать в спальне? Ужас адреналином растекается в голове.

– Ма-ма! Ма-ма!

Тишина.

Я пытаюсь открыть дверь. Разбегаюсь и бью ее плечом, как показывают в фильмах, и тут же вою и кручусь волчком от боли. Несусь к соседям, звоню, стучу в дверь, пока не открывают.

– Что, Лиза?

– Там мама. Заперлась. Надо разбить дверь.

Задыхаюсь от истерики, которая душит меня, но сосед не медлит, хватает топор и бежит к нам. Несколько ударов, и сломанная створка распахивается. Мама лежит на кровати, закрыв глаза. Радом на тумбочке – опрокинувшийся стакан, под ним лужа воды. Она и капает на пол. На ковре разбросаны таблетки. Кажется, что весь ворс покрыт ими.

– Лиза, вызывай скорую.

– Что?

– Скорую вызывай, быстро!

Сосед бьет маму по щекам, потом тащит ее в ванную и моет лицо холодной водой. Но она напоминает сломанную игрушку: руки и ноги болтаются, волосы падают на лицо.

– А-а-а! – крик сам рвется из груди.

Он просто разрывает меня на части. Сосед выталкивает меня за лестничную клетку:

– Жди скорую на улице.

Он зовёт жену, та всплескивает ладонями и бросается к маме. Я пытаюсь вернуться в квартиру, но дверь захлопывают перед носом.

Глава 5

Я смотрю тупо на дверь и никак не могу понять, почему меня выставили из собственной квартиры.

«Скорая! – щелкает в голове. – Надо встретить скорую». Через две ступеньки бегу вниз, забываю, что быстрее на лифте. Вылетаю, задыхаясь, на крыльцо: бело-красная машина уже поворачивает к дому. Машу, как безумная руками:

– Сюда, сюда!

– Лиза, что случилось?

Сквозь пелену слез вижу водителя Тавади.

– Мама, ей плохо, – отвечаю и бегу в подъезд.

– Помощь нужна? – несётся вслед, но мне уже не до него.

Маму привозят в ту же больницу, что и отца неделю назад.

– Вы молодцы, – говорит доктор приемного покоя, – вовремя сориентировались. Ещё минут пятнадцать промедления, и хоронить пришлось бы и второго родителя.

– Спасибо, спасибо, – я бросаюсь к врачу, готова целовать ему руки. Откуда берётся такое желание, даже не знаю.

– Ну, что вы, что вы! Лучше дайте автограф.

– Что? – от растерянности я даже перестаю плакать.

– Вы же Елизавета Селезнёва, телеведущая, да?

– А… – только и выдавливаю из себя. Надо же, один раз вышла в эфир, и уже узнали! – Н-на чем писать?

Доктор протягивает мне блокнот, я неловко царапаю несколько слов благодарности и ставлю кривую подпись.

– Мама до утра будет спать. Не тревожьте ее.

– А мне можно рядом?

– Да, конечно. В вип-палате есть диван для родственников.

– Вип-палата? Но я не заказывала…

– Это я заказал, – поворачиваюсь: сзади стоит Тавади, а за его спиной маячит помощник. Ощущение безысходности наваливается всей тяжестью. И правда, от этого человека не спрятаться, не скрыться.

– С-спасибо.

– Лиза, пойдём, я тебя провожу.

– С-спасибо.

На негнущихся ногах я иду к палате, слезы капают с подбородка, и опять их так много, что хоть ведро подставляй. Неожиданно чья-то рука обнимает меня за плечи, шею обжигает горячее дыхание с ароматом ментола.

– Поплачь, моя девочка, поплачь…

Голос Тавади такой нежный, такой проникновенный, что я срываюсь: утыкаюсь лбом ему в грудь и просто бьюсь в истерике. Большая, мягкая ладонь гладит меня по волосам, а я вижу перед глазами папу, и сердце захлебывается от боли.

Заснуть ночью я так и не могу. Тяжелые мысли, как гири, ворочаются в голове. Что делать? Как поступить? Неужели мама спланировала самоубийство заранее, потому и решила пристроить меня в руки Тавади? Или, наоборот, она наглоталась таблеток от отчаяния и моего грубого отказа? Так ничего не придумав, забываюсь под утро тяжелым сном.