Страница 14 из 93
— Да, мама. Нет. Нет, он всё ещё здесь. Мама. Пожалуйста, успокойся, мама. Приезжать не нужно. Он не такой, — они что, полагают, что я тут её избиваю? Но думать так это же просто ужас как мерзко и отвратительно. Я бы никогда. — Я перезвоню позже. Я перезвоню.
— Кстати, о звонках, — говорю я, когда она кладёт трубку, — отныне ты больше меня не игнорируешь. И я всегда должен быть в курсе твоего местоположения. Мне не понравилось потратить впустую столько времени на поездку к твоим родителям и не обнаружить тебя там.
— Скажи, сколько долларов я должна, и я заплачу тебе за этот чёртов бензин.
— Где ты слышала, чтобы я просил о деньгах?
— Тогда чего ты хочешь? Или тебе обязательно каждый раз вставлять в свою речь что-то такое, что поставит меня на место? Но я и так его помню.
— В таком случае ты знаешь, что мне нужен лишь мой ребёнок. Но если он не мой, то его ждёт приют, — и нет, гипотетически чужого малыша мне нисколько не жаль.
— Для тебя это жестоко, не находишь?
— Ну ты уж точно не лучше, чем я. Неспокойной тебе ночи, Оливия.
Глава седьмая
— Я выбрала меньшее из двух зол.
— Мы договаривались, что за руль ты больше ни ногой.
— Это ты сказал, что отныне вождение почему-то стало небезопасным, но я что-то не припоминаю, чтобы соглашалась нанимать водителя или пересаживаться на такси. Ах да, наверное, потому, что этого не было.
— Чёрт побери, если я сказал, что заеду, значит, ты должна была меня ждать.
— Ты опаздывал, Картер, — ну она права, я никак бы не успел к ранее оговорённому времени ввиду того, что дневная тренировка слегка затянулась, но насчёт автомобиля я выразился предельно ясно и чётко, и, учитывая это, ей следовало сидеть дома и проявлять терпение, а не спускаться на подземную парковку и самостоятельно ехать в клинику.
— Всего каких-то десять минут.
— Их вполне хватило бы, чтобы я пропустила приём, и поскольку в моём присутствии ты так и так всегда раздражён, и мы либо не говорим друг другу ни единого слова, либо постоянно спорим…
— Я бы сказал, что здесь больше подходит определение «скандалим и рычим».
— …я предпочла, чтобы сегодня это произошло не из-за того, что ты не увидел ребёнка.
— Ну, спасибо за заботу, — саркастически и злобно отвечаю я, хотя дело и вряд ли именно в этом чувстве, — но в следующий раз избавь меня от неё, — и от всего, что её напоминает, пожалуйста, тоже. — Впредь просто делай то, что я говорю.
— Знаешь что? Указывать будешь своей подстилке. Беспрекословного подчинения жди от неё, не от меня. И не изображай святую невинность. Это ты вечный зачинщик, заводящийся с полуоборота. Так будет всегда, я уже поняла, но ради разнообразия ты иногда мог бы и затыкаться, — мне бы по уму прекратить и отложить очередное выматывающее и оскорбительное выяснение отношений до того момента, когда мы так или иначе останемся наедине друг с другом, а не пускаться во все тяжкие в медицинском кабинете, куда вот-вот может войти врач, но после того, как он впервые в моём присутствии прикоснется датчиком к животу, который уже не скрыть даже под максимально свободной одеждой, я боюсь, что забуду, из-за чего конкретно пребывал в бешеном гневе и страшном недовольстве, и больше уже к этой теме не вернусь. Интересно, предложат ли нам узнать пол? На пятом месяце беременности это более чем возможно, и я бы хотел знать. А если Оливия отказалась в одно из прошлых посещений, потому что ей ведь всё равно, я изменю её мнение за неё, только и всего. Секундное же дело.
— Сама молчи. И, кстати, чтобы я больше на каблуках тебя не видел, — если даже сильно захотеть, мне не найти ни одного разумного возражения против костюма из красной юбки длиной по колено и пиджака, дополненного белой блузкой без рукавов, но туфлям место в шкафу. Их у неё немало, и я плохо представляю, как заставить будущую мать, которая не имеет никакого желания ею становиться и не переживает о собственном ребёнке, и откажется от него сразу после появления на свет, не носить шпильки или платформы ради безопасности ненужного ей малыша, но нужно же что-то делать. Это подтвердит любой врач.
— Может, гораздо проще вообще со мной не встречаться, а все новости получать по электронной почте? Это здорово сэкономит тебе нервы и время. Разве тебе не хочется не видеть того, с кем по идее ты должен был больше никогда не иметь никаких отношений? — Оливия ёрзает на кушетке, будто устав от занимаемого положения и желая сдвинуться хоть как-то, чтобы его сменить, но вдруг садится и свешивает ноги. — Всё, с меня хватит. Я ухожу. Зачем надо было приглашать в кабинет, если ты задерживаешься? В приёмной хотя бы есть цветы, и играет приятная музыка. Здесь же сплошь стерильная обстановка. Ненавижу. Все вокруг ужасно некомпетентны. Вот как я оказалась в этой ситуации. С человеком, который меня ненавидит и предпочёл бы избавиться, но слишком хороший и порядочный, чтобы послать по уже известному адресу.
— Я вовсе не хороший, — поднимаясь со стула и возвышаясь над ней, качаю головой я, и моя рука неконтролируемо дотрагивается до острой правой коленки, вызывая, я бы сказал, изумлённый взгляд, — знала бы ты, сколько отвратительных мыслей крутится внутри меня, — наверное, это можно назвать утешением, до которого я клялся себе не снисходить, но женщина передо мной опасно близка к тому, что в её исполнении похоже на истерику, и к тому, чтобы уйти, но я реально не позволю ей это сделать, пока мы не осуществим то, зачем пришли, и вообще что ещё я могу сказать? Снова повысить голос и пригрозить? Ну тогда она точно встанет, обует свои каблуки и, на прощание наступив ими на мою ступню, чтобы я ни за что не смог броситься её возвращать, вылетит прочь, словно торнадо. — Но я всё стерплю, ясно? И неважно, что ты скажешь и как поступишь в следующую секунду. И всё ради этого, — и так я впервые прикасаюсь к уже значительно, учитывая худощавую конституцию тела, округлившемуся животу, даже через ткань ощущая, насколько он выпуклый и увеличившийся, а Оливия, наверное, предсказуемо вздрагивает:
— Что ты делаешь?
— То, с чем тебе придётся смириться.
— Да без проблем. Вот только вряд ли он чувствует это так же отчётливо, как я, — ничего колкого, что можно было бы сказать в ответ, на ум мгновенно не приходит, а пока я пытаюсь сообразить нечто язвительное, в кабинет уже заходит врач:
— Я сильно извиняюсь, но если вы оба готовы, то мы можем начать, и я рада, что сегодня вы с мужем, Оливия, — супругом меня посчитали, едва мы вошли, буквально в дверях, и я не стал никого разубеждать и представляться, что являюсь лишь отцом ребёнка. В остальном же то, что хоть кто-то видит в моём присутствии сплошь положительные моменты, это здорово. Хотя думала ли бы так эта рыжеволосая женщина в медицинском халате мятного оттенка и соответствующих ему штанах, если бы видела, какие на самом деле отношения между нами, и как ранее мы нещадно грызлись? Что-то я сильно сомневаюсь. Скорее уж она бы выставила меня вон с формулировкой, что беременным нервничать строго запрещено, а я тем временем никак не способствую расслаблению и спокойствию, и была бы идеально права.
***
— Ты ещё не чувствуешь шевелений?
— Нет, — мы спускаемся на лифте в холл клиники, закончив со всеми обследованиями и анализами, результаты которых станут известны через пару дней, и я разговариваю всё равно что со стеной, потому как Оливия вся погрузилась в свой телефон, словно исчерпала весь сегодняшний лимит по взаимодействию со мной и теперь просто ждёт, когда совместная поездка подойдёт к концу. Но это глупые мысли. Она пока ещё не знает, что я говорил вполне ответственно и серьёзно и за руль её не пущу.
— Но уже по идее должна, — ребёнок не пожелал сотрудничать, и таким образом его пол узнать не удалось, но я всё равно значительно воодушевлен и чувствую себя очарованным увиденным на экране, ведь это сделало всё таким настоящим и реальным, каким не смогли бы и сотни чёрно-белых зернистых снимков. Моё настроение не омрачает даже то, что Оливия едва ли интересовалась двигающимся изображением, пальчиками, ручками и ножками и на все вопросы о собственном самочувствии и ощущениях отвечала в основном односложно и скупо, а большую часть времени смотрела куда-то в мою сторону, но никак не на малыша. Ну ладно, почти не омрачает. Признаться, мне вроде бы хочется, чтобы она притворялась. Но для чего? С целью увидеть нечто достойное прощения и воспылать желанием снова быть с ней? А с другой стороны, это доказывает, что, подходя ко всему с точки зрения провинности, за которую необходимо ответить, или обязательства, которое приходится нести, словно некое бремя или обузу, она всё решила единственно правильно. Я буду гораздо лучшим родителем, чем когда-либо станет она. — Всё-таки двадцать недель.