Страница 18 из 93
— Что-то плохое?
— Да, — отвечаю я ей, но больше столу и тарелке, будто в них содержится всё, что мне так необходимо знать, и если всмотреться, то разум очистится, прояснится и наполнится неведомым до того знанием.
— А ты на это способен?
— Я думал, что да. Так велико было желание, чтобы ты… Чтобы ты пожалела. Но это всё неправда. Даже если тебе не жаль, я не могу, — мой взгляд не отрывается от левой руки, на которой нет никаких украшений, ведь единственное кольцо, когда-то занимавшее на ней полагающееся ему место на безымянном пальце, теперь спрятано где-то в недрах моей тумбочки. С тех самых пор, как Оливия просто оставила его на столе в адвокатской конторе прежде, чем ушла. А мне всё ещё непривычно. Непривычно не видеть блеск, окружающий тонкую фалангу, и созерцать лишь пустоту.
— Это потому, что я… ну… Просто не сейчас, да?
— Нет, не сейчас значит не сейчас. Но я говорю про «никогда». Я никогда не смогу, — пусть она даже не в состоянии назвать вещи своими именами и не желает ничего иного, кроме того, чтобы всё как можно скорее подошло к концу, а это лишь вопрос времени, я и после его наступления никак ей не наврежу. Рука просто не поднимется. Ни сегодня, ни через четыре месяца, ни позже.
— И, тем не менее, это та мысль, на которой я иногда себя ловлю. Ей не было и девятнадцати, когда у неё появилась я, и… Не знаю, порой мне кажется, что она жалеет о лучших годах своей жизни, потраченных непонятно на что.
— Непонятно на что? — как она только может так думать? Откуда и когда это взялось? Таков побочный эффект глобальной и резкой перестройки организма в ходе беременности? Виноваты гормоны и всё такое прочее? Из них и происходят отравляющие разум думы? Ты не хочешь вынашивать ребёнка, жить под их колоссальным прессингом, чувствовать себя словно в неволе, но не можешь совладать с тем, что выше и сильнее тебя, так что оказываешься там, где были до тебя миллионы женщин, и где столько же будут после.
— Быть домохозяйкой это вряд ли предел мечтаний, Картер. Добровольно и сознательно ни одна адекватная женщина в такие рамки себя не загонит.
— И поэтому ты решила, что и в двадцать три становиться матерью непозволительно рано? Потому что ты гарантированно что-то да упустишь и, вдруг никогда не наверстав, будешь несчастна? Пусть Мэриан так и не собралась в университет и не состоялась никак иначе, это не значит, что она недовольна своей жизнью, а ты неизбежно повторишь её судьбу. Всё можно совмещать.
— Тебе так только кажется. Но на деле ты в первую очередь будешь думать уже о том, как каждый следующий твой шаг скажется на том, кто спит в кроватке, и всё. Не будет больше ни веселья всю ночь напролёт, ни спонтанных поездок в другие страны, ни развлечений, которые подходят именно тебе, а не призваны скрасить детский досуг. Вот увидишь, — ладно, я признаю, что при малейшей возможности мы могли сорваться с места, купить билеты и полететь в Европу или ещё куда-нибудь и ввиду моей профессии посещали немало вечеринок, а с ребёнком об этом точно придётся забыть, по крайней мере, до тех пор, пока он не подрастёт, но я не думаю, что всё будет настолько чудовищно.
— Ты, кажется, долго обо всём этом думала. Но вот только твоё мышление ограничено и узко
Если она намекает мне на то, что я и сам пожалею и в скором времени разочаруюсь в отцовстве, в новых обязанностях, что на меня свалятся, и в том, как всё это отразится на моей рутинной и отлаженной жизни, превратив её в сумасшествие и хаос, то данное мнение абсолютно ошибочно. Легко, разумеется, не будет, но вряд ли я останусь полностью один, а с поддержкой мне всё по плечу.
— А что думаешь ты?
— Думаю, что моя мать хочет увидеть тебя. Или, по крайней мере, чтобы мы посвятили её в свои дальнейшие планы.
— Мы? Но я же не…
— Пожалуйста, Оливия. Пожалуйста, не вынуждай меня говорить им правду прямо сейчас, — импульсивно, неожиданно и мгновенно моя правая ладонь в накрывающем движении сжимает тёплую левую руку, и та ощущается как-то неправильно и скверно из-за отсутствия золотого символа любви, верности, счастья, брака и надежд. Но она всё равно знакомая в каждой косточке, вене и кожной складке, и я сам не верю, до чего низко пал с этим своим грустно-умоляющим тоном. И что так легко и беззаботно прикоснулся к ней, но ничего с этим не делаю и лишь думаю, что в случае отказа идти на компромисс непременно умру. Не физически, но ментально… снова. Пожалуйста… пожалуйста, дай мне время. Вот только в нём ли всё дело? Всегда есть что-то большее. Соответствующая нужда засела во мне настолько глубоко, что я уже не представляю, как это, не чувствовать её. Отрицать бесполезно. Эта зависимость… Она, вероятно, сломает меня.
— Это так важно для тебя? — этого не объяснить, но куда-то внутрь меня проникает смягчившийся взгляд, я бы сказал, что он почти ласковый, добрый и неравнодушный, и в сочетании с принятием моего прикосновения всё это напоминает мне о том, как на меня смотрели раньше. Всё было практически как сейчас… Но всё же иначе, и с тем ничто не сравнится. Со счастьем, оставшимся лишь в воспоминаниях, но за которое я по-прежнему держусь и цепляюсь. Тогда на меня из зеркала смотрел совсем другой человек. Его глаза блестели.
— Я пока ещё не готов, — и, возможно, никогда не буду… Не буду готов отпустить её. И мечты, желания и потребности. — И, пожалуйста, давай запишемся на родительские курсы. Тебе это, разумеется, не нужно, но чтобы я имел хотя бы некоторое представление, что делать, мне стоит…
— Мне рекомендовали одни с хорошими отзывами. Где-то дома у меня есть брошюра. Я найду её и обо всём договорюсь.
***
— Где ты был? Я звонила целых восемнадцать раз и в профессиональном смысле готова тебя убить. Ты что, как сквозь землю провалился?
— Нет, всего лишь выключил звук.
— А что с домашним телефоном?
— Его я просто отсоединил.
— Как удобно. Жаль, что я не могу поступить точно также, — я непроизвольно представляю, как Виктория, мой агент, даже сейчас, уже после официального окончания рабочего дня всё перекладывает и перекладывает бумаги или папки на своём столе или определяет ненужное в мусорную корзину, или делает что-нибудь ещё, что нельзя отложить до завтра. Например, задерживается на работе из-за меня, и на мгновение мне даже становится совестно, что она не со своим женихом, но, в конце концов, это было её решением, ведь уделить мне несколько минут она могла бы и дома. Я тут не причём. — Но раз уж ты соизволил перезвонить, то нам надо поговорить. О том, как бы всё это уладить. Ты ведь ненавидишь подобный шум. Может, мы…
— Нет.
— Что нет? Я же ещё ничего не сказала.
— Никаких заявлений для прессы не будет. И никаких комментариев по случаю тоже. Ты ведь это собиралась предложить?
— Дерек.
— В своё время, когда-то мы договаривались, что никто из нас двоих никогда не будет говорить о наших отношениях, отвечать на вопросы про них и распространяться на тему личной жизни, и даже теперь я не вижу ни одной уважительной причины всё это пересматривать, так что всё остаётся в силе. Я по-прежнему хочу хоть что-то контролировать.
— А что в это самое время делать мне?
— Набраться терпения и не реагировать. Рано или поздно ракурс переместится на кого-нибудь другого, и про нас все забудут. Мы станем уже устаревшей темой. Но мне нужен телохранитель.
— Телохранитель? Это что-то новое. Ты что, не уверен в собственной безопасности?
— Это не для меня. Необходимо, чтобы кто-нибудь присматривал за ней, не отставал от неё ни на шаг, когда она не со мной, и был на посту с утра до вечера каждый день. Но желательно так, чтобы она ничего не замечала.
— Ты хоть представляешь, сколько это будет стоить?
— Я заплачу любые деньги. Главное, чтобы в случае чего этот человек успел среагировать и при необходимости защитить её от опасного внимания.
— Не возражаешь, если я поручу это Саре?
— Мне всё равно, кто этим займётся. Это просто должно быть сделано как можно скорее, но качественно. Больше меня ничего не волнует. В конце месяца мы уезжаем на выездные игры, и меня не будет целую неделю. Даже если до той поры всё поутихнет, так мне будет спокойнее.