В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

Татьяна Иванько

В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

Часть 19. Мрак на небосклоне

Глава 1. Мне…

– Ну что, сволочь, узнаёшь? – с наслаждением спросил я, глядя в немного оплывшее за прошедшие годы лицо Оскара Фредриксена. Вообще странно, что он так подурнел, стареть ему ещё рано, сколько ему лет, где-то сорок, или сорок пять? Да, он старше меня на десять лет или больше? Как-то я подзабыл, даже странно. Когда-то он казался мне таким талантливым, таким необычным, таким красивым, что ради его расположения, я самого себя опустил в такую смрадную грязь, что до сих пор чувствую её адские миазмы. Но, надо сказать, глаза у меня открылись довольно скоро, и, хотя я продолжал находиться по его влиянием, но уже осознавал не столько его пагубность, сколько чужеродность мне.

Я и забыл бы о нём навсегда, я так и считал, но он сделал всё, чтобы я его вспомнил, потому что постарался разрушить карьеру моей жены, поэтому я его вспомнил, едва увидел подпись под одной из гнуснейших статеек, а потом увидел и пару телерепортажиков, что сохранялись в интернете, которым я пользовался теперь всё чаще и шире. Увидев знакомое имя, а после и рожу, очевидно, теперь, похабную, я возненавидел его куда больше, чем некогда.

Было трое обидчиков Тани, Кочарян – мелкая блоха, пустоголовая пешка, уже сильно пониженный в должности после ставших известными махинаций со свидетелями и вообще ведением дела о мнимой смерти Курилова, висел на волоске от увольнения и судебного разбирательства. Это было объявлено во всеуслышание, но вышестоящие не спешили воплощать это в жизнь, потому что «тогда придётся открыть и пересмотреть десятки дел, которые вёл этот следователь, вы представляете, к чему это может привести?!». Но мне было достаточно и этого, и его позора, и раскаяния, правда, притворного, с которым он приносил нам, то есть Тане свои извинения.

Никитский был мною приготовлен на «сладкое», как говориться, с ним я намеревался разделаться не сразу, я хотел, чтобы он ждал, чтобы он в страхе оглядывался, понимая, что Немезида занесла над ним меч. Пусть он в ужасе ждёт.

А вот к Оскару я приехал сам. Я хотел видеть его после того, как он тысячу раз лгал мне, как пытался проституировать меня, несчастного влюблённого идиота, опьянённого воздухом свободы, которая, ринувшись за наш рухнувший железный занавес, свела с ума всех, после его шантажа, которым он изводил меня из-за того, что я отошёл от него, и не стал позволять так вольно вести его дела в Москве.

Так что я приехал к нему в Лондон, где он теперь обосновался. Я приехал только ради того, чтобы увидеть его лицо перед тем, как отдам его палачам. Я не знаю, что сделает с ним генерал Сомов, чью дочь он подсадил на героин обманом и почти насильно, как вовлекал её в свой грязный круговорот, подкладывая под тех, кто был ему нужен, отчего несчастная девушка ещё глубже скатывалась в наркотический угар. Таких было много, но только генерал Сомов имел возможности отомстить за всех. А мстить ему было за что, Лиза Сомова умерла полгода назад от последствий употребления наркотиков… Поэтому, когда я приехал к нему рассказать, кто стал точкой отсчёта в судьбе его дочери, убитый горем генерал воспрял духом.

Так что к Оскару я явился вооружённый атомными боеголовками никак не меньше. И когда он открыл мне дверь своей квартиры, то отступил с порога, побледнев.

– Ну, я вижу, узнал, значит, я не слишком изменился, и ты русскую речь не совсем позабыл, а? – проговорил я, входя. – Ну чё, как жизнь?

Я огляделся вокруг.

– Небогато живёшь, гнусные пасквили мало денег приносят? Ай-яй-яй, обидно, должно быть? Или стареющая задница потеряла в цене?

– Здесь не пгивикли демонстгиговать богатство, как в вашей вагвагской стгане, где всъо далжно блэстет.

– Ну конечно, акцент нарос, как и мешки под глазами, – засмеялся я. – Раньше ты почище говорил, да и действовал тоньше.

Я прошёл в небольшую гостиную, потолок едва по лбу не царапает, а наши ещё на «хрущёвки» жалуются.

– Выпьешь? – спросил Оскар.

– Фредриксен, одиннадцать утра, какая выпивка?

Он пожал плечами и взял сигареты, пальцы его заметно подрагивали, от волнения или пьянства я ещё не мог понять, но раньше у него не тряслись руки, он был очень уверен.

– Чьем объязан? – спросил Оскар, садясь в кресло, пристроил рядом на столике пепельницу, и, теребя в руках сигаретную пачку, будто опасаясь, что я отберу, из-под джинсов стали тощие лодыжки, поросшие редкими рыжеватыми волосами.

– «Объязан», тьфу ты… до чего ж ты жалкий, даже глумиться охота пропала, – проговорил я, чувствуя скорее отвращение, чем удовольствие от удавшейся мести.

Оскар, очевидно, не понял, что я говорю, что хочу сказать, ни впрямую, ни иносказательно, тем более.

– Я не один приехал, Оскар, – сказал я, решив сократить наш разговор.

– Что, жену привъёз? – мерзко ухмыльнулся он.

Но меня этими тухлыми ухмылками не проймёшь.

– В известном смысле, – кивнул я. – Ты сломал её карьеру, разорваны контракты, мы остались должны уйму денег.

– И… что? – он снова нервно дёрнул сизоватыми губами, выпуская дым. – Морду набёшь?

– На черта мне твоя морда… Я всё смотрю и думаю, как много времени прошло.

– Секс со сладьэнькими дьеэвачками лучше, чьеэм со мной?

– Говоришь всё лучше, Оскарик, – покивал я. – Никакого секса с тобой я уже и не вспомню. Но впрочем, разве теперь это важно?

– Ньеэт? Когда-то было важно, когда-то ты говорил, что любишь меня.

– Ещё одно враньё, этого я не говорил, – сказал я, в этом уверен, я отлично знаю, кому и что говорил даже в те времена, когда был обдолбанным торчком, за всю мою жизнь я говорил эти слова только одному человеку, и её обидели, именно поэтому я теперь здесь.

– May be, – дёрнул плечом Оскар, изо всех сил делая вид, что спокоен.

– Привык врать, сволочь.

– Я дьеэалаю то, что прадаётся, – сказал Оскар, затягиваясь с самым независимым видом, но подрагивающий кончик сигареты выдавал его страх, даже ужас передо мной.

Вот интересно, когда он затеял свою грязную выходку с этими публикациями о Тане, он на что рассчитывал? Что всё сойдёт ему с рук? Странные люди.

– Осталное – пыль, добавил Оскар.

– Это ты – пыль, – негромко сказал я.

– И что тепэрь? Убьошь меня? Я развеял в пыль карьеру тваей наглёй жены. Она вздумала э-э-э… threaten me (угрожать мне).

Этого я не знал, ведь Таня так и не рассказала мне об их встрече в Москве, когда она буквально вышвырнула его за границу. Я не то чтобы удивился, но не думал, что Таня так решительно защитила меня когда-то, так жёстко обошлась с ним, пресекая его попытки шантажировать и позорить меня.

– Так ты не знал…

И Оскар рассказал мне, в красках расписывая, как Таня «нагло» вела себя с ним, как приказала выдворяться из Москвы. Мне даже показалось, что Оскар сейчас рассказывал мне это, предполагая, что я, узнав, как Таня обошлась с ним, немедленно откажусь от неё и приму его сторону. Я искренне удивлялся, насколько он до сих пор уверен, что его чары действуют на меня. Они и прежде-то не действовали, теперь я понимал это, просто в нём мне виделся весь «свободный мир», в который мы тогда так стремились все. Он даже не был человеком, он был олицетворением. Наверное, поэтому так глубоко было моё разочарование и так велико удивление, и отвращение теперь. Он и теперь был словно бы и не человеком, поэтому мне так странны его морщины, его блёклые волосы, в которых поблескивала седина, тощие лодыжки и морщинистые мешки под глазами. Да… для меня Оскар был явлением, которое я ненавидел.

– Я не один, Оскар, – повторил я.

– Gangsters привьоёл?

– May be, – снова сказал я, чувствуя печаль и разочарование, почему-то я не испытывал сладости, на которую рассчитывал, когда направлялся сюда. Это было похоже на то, что сказала Таня: «Не надо мести, Марик, это опустошает»…