Страница 68 из 71
День последний – день 1-й
Конец и начало
– Нет, ты мне скажи: зачем ты туда полез?
– Сначала скажи: зачем ты ее каждый день красишь?
– Это совершенно не твое дело.
– Если твое не мое, то и мое не твое.
– Пока что отец – я. Мое дело – спрашивать, твое – отвечать. Если ты мне все расскажешь по-честному, то я, может быть, тебя прощу.
– Меня не за что прощать. Это тебя надо прощать. Тебя уже много раз прощали.
– Борька, как ты разговариваешь с отцом?!
Но Борис сейчас не боялся ни бога, ни черта. Не боялся он и отца. Он-то знал, что правда на его стороне.
– Я с тобой нормально разговариваю. Если по-честному, то виноват ты.
– Ты слышишь его? – обратился Арсений Петрович к жене. – Нет, я всегда говорил, что наша молодежь "дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие"[28] .
– Да, – согласилась мама Бориса. – "Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру" [29] .
Представитель "растленной" молодежи отнесся к этой критике довольно спокойно. Подобное ему уже приходилось слышать.
– Хорошо, Боря, – сказал Арсений Петрович, – давай поговорим разумно. Мне мерзко на тебя смотреть, но я первый протягиваю тебе руку. Объясни, как это с тобой получилось? Наверное, нечаянно? Мы тебе поверим.
– Сначала объясни, как у тебя получилось. Тоже нечаянно?
– Борька, – сказал Арсений Петрович, – я тебе переломаю ноги, выверну руки, наставлю синяков, набью шишек.
– А еще меня выгонят из лагеря, – сказал Борис.
– Я этого не допущу!
– Они допустят, – сказал Борис. – Они тебя знают. Знаешь, что хуже всего в жизни? Хуже всего краснеть за своего отца.
Вот так, рикошетом, вернул Борис отцу его собственные слова. С заменой, разумеется, одного слова.
– Вот змей! Он еще острит! Борька, я беру ремень!
– Может быть, его лучше отмыть, пока не закрыта баня? – спросила мама, которая отлично знала, что максимум, на что способен разгневанный Арсений Петрович, – это три раза обежать вокруг стола.
– Проклятье! Я же не могу появиться с ним в нашей бане! Надо мной до конца жизни будут смеяться!
– Поезжайте на Старый Разъезд.
Так во второй раз за сегодняшний вечер появился в бане на Старом Разъезде синий мальчишка.
– Что-то сегодня много синеньких, – покачала головой дежурная, провожая отца и сына в отдельный кабинет с ванной. – Хоть бы сгорела она, эта фабрика. Ты бы, гражданин, не оставлял это дело, написал бы в газету, глядишь, и турнут директора. А новый призадумается...
Чувствуя на спине сверлящий взгляд сына, Арсений Петрович шмыгнул в ванную комнату. Он проделал это так быстро, что дежурная не успела предложить ему "черного" мыла.
Бориса пришлось отмывать в пяти водах.
Алексей Палыч проворочался всю ночь, так ничего и не придумав.
Встал он с тяжелой головой и от завтрака отказался. Его не спросили – почему. Его вообще мало о чем спрашивали в последние дни. Домашние видели, что он похудел, стал беспокойным. Но его не трогали и не расспрашивали, словно боялись узнать нечто ужасное. Анна Максимовна не говорила о домашних делах, Татьяна перестала делать замечания.
Никто еще ничего не знал, но предчувствие какой-то беды висело в воздухе. Ощущение было такое, словно в доме была спрятана бомба с часовым механизмом, – все слышали тиканье и все делали вид, будто ничего не случилось.
Сегодня опять экзаменационный день.
Но не случайно говорят: утро вечера мудренее. Едва Алексей Палыч вышел из дома, его осенило. Он все время пытался справиться в одиночку. Ну, с Борисом. Пожалуй, Борис сделал даже больше, чем он. Но теперь и сам Борис попал в тяжелое положение. Нужно поберечь его самолюбие – его нельзя возвращать в лагерь в роли героя. Хватит того, что ему достанется дома.
Алексей Палыч решил, что сегодня же сходит к Куликовым домой, поговорит с родителями, постарается как-то помочь Борису.
Но сейчас самому Алексею Палычу нужна была помощь. И срочная. Неизвестно ведь, где сейчас находится и в какую дверь стучится оскорбленный парикмахер. Старики встают рано...
И вот – идея! Нужно увезти Феликса из Кулеминска! Увезти к кому-нибудь из друзей.
Друзей у Алексея Палыча накопилось довольно много. Правда, дружба была односторонняя и односезонная. С тех пор, как Алексей Палыч обжился в Кулеминске, с той поры, как умерли родители Анны Максимовны и у Мухиных образовался собственный дом, друзья по институту все чаще стали вспоминать Алексея Палыча.
Дружеские отношения вспыхивали каждый год с новой силой в начале июня и с такой же силой затухали в конце августа. Друзья наезжали поодиночке и семьями, ночевали в доме, раскидывали во дворе палатки, ходили за грибами и ягодами, рыбачили на дальних озерах, называли Алексея Палыча "стариной" и спрашивали, почему он не пишет диссертацию.
В конце августа друзья исчезали.
Конечно, Алексея Палыча приглашали вместе с женой в город, обещали билеты в театр и на концерты, грозили даже какими-то путевками в санаторий.
Но Алексей Палыч по субботам был занят в школе, а на один день смысла не было ездить.
Санаторий же для него вообще был понятием отвлеченным – нечто вроде Антарктиды.
И вот нужда заставила Алексея Палыча вспомнить о друзьях. Удивляясь тому, как эта простая мысль не пришла к нему в голову раньше, он поспешил на почту.
Разменяв рубль на пятнадцатикопеечные монеты, Алексей Палыч оседлал автомат.
Еще не было восьми – все друзья оказались дома.
Первый очень обрадовался Алексею Палычу, но когда зашла речь о том, чтобы на десять дней приютить мальчика – очень послушного мальчика, – сказал, что, к великому сожалению, на днях, ну буквально завтра, улетает в командировку.
Второй друг пришел в полный восторг, но тут же выяснилось, что у него в квартире идет ремонт. И надолго – "Ты же знаешь этих мастеров!" – на все лето.
28
В этом месте автор впервые воспользовался своим правом на вымысел: он заставил Арсения Петровича произнести слова, сказанные древним философом примерно 2400 лет тому назад.
29
В этом месте автор вторично воспользовался своим правом и заставил маму Бориса произнести текст, записанный примерно 4500 лет назад в древнем городе Вавилоне.