Страница 19 из 21
– Ерунда какая-то! – сердился первый секретарь обкома на совещании по подготовке к празднованию юбилея. – Ставите нас перед выбором между попами и царями. Трясете тут писулькой императрицы-блудницы, поповскими грамотами в нос мне тычете. Кто такой этот Брюхан? Мироед-единоличник какой-то? Не годится. Да и с заводом, оказывается, конфуз вышел. Ну как так-то, а?! Как мне после этого вам доверять ответственное партийное задание?
Обком в итоге склонился к заводской версии, выбрав подходящую классовую трактовку. Рабочие ХХ века якобы протянули руку металлургам века XVIII, которые тут страдали, дожидаясь светлых дней. Юбилей совместили с Октябрьской демонстрацией седьмого ноября. Щёва официально объявили основателем города Темь. Общественность Теми получила опыт дискуссии, такой острой, что один участник ее от огорчения умер. Он считал приоритетным документ, подписанный императрицей. Его оппонент, апологет щёвского письма, исчерпав все аргументы, написал донос в КГБ. Беседу в компетентных органах приверженец царского документа не пережил.
Обкомовский волюнтаризм не вызвал никакой реакции в научной среде. Историки знали: к моменту основания Теми жители слободки в устье Лягошихи пробавлялись охотой и грабежами. Покушались на добро с караванов, везущих вниз по Таме железо, медь, а то и отчеканенное серебро. Когда фартило, когда не очень – потому и возникла потребность в тюрьме, упомянутой в императорском указе. Сказки о Митюхе Брюхане вовсе не имели отношения ни к заводу, ни к городу. Упомянутый в церковных метриках мужик с сыновьями жил на противоположном берегу реки Тамы задолго до приезда в эти места инженера Щёва, а при нем уже и не жил вовсе, но чрезвычайно плодовитые Митюхины потомки размножились и разнесли по всей округе фамилию Брюхановы, сделав ее региональной особенностью. В Теми даже первый секретарь обкома носил эту фамилию. С краеведами историки не ссорились. Понимали: бьются спорщики не за истину, а за престиж и доминирование. Да и чего спорить, если под праздничную шумиху в город вполне могли завезти колбасу, а то и мясо в Центральном гастрономе выкинуть. Все продуктовое и промтоварное не продавали, а «выкидывали», как на драку собакам. Успеешь – схватил, купил, унес, съел, или там надеваешь на себя нарядное по праздникам. Никому в голову не приходило, что вручением ордена высшее руководство намеревалось подсластить пилюлю: со следующего за юбилейным года Темь переводили на пониженную категорию снабжения продовольствием. Ну кто ж знал! А если бы и знал, так что с того? Не отказываться же от награды.
Шумиха с орденом, возможно, имела еще и другую цель. Отвлекала внимание от тайной операции. Министерство внутренних дел СССР переместило политзаключенных из мордовских лагерей в новую специализированную зону, обустроенную на берегу одного из притоков Тамы.
Связь между орденом, понижением категории снабжения Темской области и перемещением политзаключенных никем не подтверждается и считается простым совпадением.
В исправительно-трудовых колониях Темской области в день вручения ордена и празднования годовщины Великой Октябрьской революции заключенным выдали двойную порцию сахара. Политическим тоже выдали, хоть они и против советской власти. Лейтенант внутренних войск Терентьев, обеспечивающий координацию сотрудников шестого и пятого лагерей с областным Управлением КГБ, поставил перед руководством вопрос о недопустимости выдачи дополнительного сахара лицам, осужденным по политическим статьям, ни к 7 Ноября, ни к другим государственным праздникам. Предложение не прошло, служебное рвение лейтенанта, однако ж, заметили где надо.
Терентьев смотрел репортаж о праздновании по телевизору. Фанерный муляж государственной награды стоял в том месте, где колонны демонстрантов, миновав трибуну, выходили с площади Революции на проспект, чтобы потом, растекаясь по переулкам, отправиться домой или в гости – к салатам с пельменями и водочкой. Орден, как волнорез, рассекал людскую массу надвое. «Поцарапают, разломают, испохабят предмет гордости!» – тревожился лейтенант, вглядываясь в экран. Терентьев имел ясное представление о природе человеческой подлости и, хотя беспокойство его в части порчи муляжа не оправдалось, в целом остался зрелищем доволен.
Чистый восторг от происходящего испытывала Тома Меркушева, в праздничной колонне проходившая по пощади Революции вместе с папой. Она надеялась попасть в объектив телевизионной камеры. В свои десять лет Тома доросла уже до папиного плеча. Камера вполне могла выхватить из толпы такую замечательную девочку. Варежки на резинке торчали из коротковатых рукавов прошлогоднего пальто. Промокшие в фетровых сапогах ноги и сбившийся на сторону шарф грозили ангиной, а она широко шагала в шеренге трудового коллектива моторного завода, заходилась в крике «Ура!» и размахивала букетом из флажков, выданных папиным профсоюзом. Привязанные к флажкам шарики по пути от проходной предприятия до площади изрядно потрепались, но их вид никак не сказывался на общем приподнятом настроении. «Да здравствует руководящая и направляющая…», – неслось из динамиков. Площадь взрывалась беспорядочным долгим «Ура!», заглушая текст, и после слышалось только обрывочное: «…Советского Союза!».
Прошлой весной Тома торжественно вступила в пионеры. В пионеры всегда вступали торжественно, особенно в этом году, в юбилейном. Пионерии – пятьдесят. Подумать только! Она выучила наизусть клятву: «Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…». Она долго репетировала, чтобы ни в коем случае не сбиться, в правильном порядке дать все обещания. К вступлению в пионеры готовился весь класс. Классная руководительница вызывала учащихся читать торжественное обещание у доски, оценку ставила в журнал. Тома прочитала текст на пятерку с минусом.
– Оттарабанила без выражения, – объяснила учительница минус. – Ты только представь, как Ленин в свой день рождения слушает твою клятву: «…Торжественно клянусь горячо любить свою Родину…». Представь, у тебя дух захватит. Когда дух захватывает, человек делает паузы, испытывает чувства, а не тарабанит, как попка-дурак.
Произнося «чувства», учительница прикладывала к животу ладонь.
– И не забывайте, что вы вступаете в год пятидесятилетия пионерской организации, – простонала учительница. – У вас особые обстоятельства. Уросов, к доске. Садись, Меркушева. Уросов, давай с выражением.
Правильное выражение Тома вырабатывала несколько дней. Вместе с выражением приходили чувства, какие положено испытывать пионеру, будущему комсомольцу, в момент обретения красного галстука, и тем более, когда сам Ленин в свой день рождения, да в год пятидесятилетия… Она прикладывала к животу ладонь, чтобы ощутить наполнение себя чувством.
По всей стране дети одновременно вступали и клялись жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия. Ленин, лежа в мавзолее на Красной площади, слышал каждого и представлялся Томе чем-то вроде Деда Мороза, который тоже успевал ко всем одновременно в ограниченный отрезок времени. Ленин казался реальнее сказочного деда хотя бы потому, что умер и лежит в известном всем месте.
К десяти годам любая девочка уже знала о магическом значении всяческих дат. Спальный микрорайон, в котором поселились Меркушевы, назывался Юбилейным, в каждом городе страны имелся такой микрорайон, посвященный пятидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции. В копилке у Томы лежали подаренные дедушкой и бабушкой рубли, выпущенные в год столетия Ленина. Школа, в которой Тома училась, носила имя Юрия Гагарина, потому что сдана в эксплуатацию в год десятилетия полета первого человека в космос. И наконец, ей самой выпала высокая честь вступить в пионеры в непростое время, в год пятидесятилетия Пионерии. Читая дома перед открытым шифоньером – на внутренней стороне дверцы в рост человека зеркало – пионерскую клятву, Тома ощущала, как накатывает на нее осознание важности происходящего. Брови под густой русой челкой приподнимались, над переносицей собирались морщинки, ноздри, и без того крупные, расширялись, чтобы втянуть воздух, а губы, наоборот, будто скатывались внутрь, плотно закрывая довольно большой рот. Доведя себя до исступления, Тома, наконец, выдыхала. Оставалась, правда, некоторая незавершенность в ощущениях, что, впрочем, не помешало ей в тот самый торжественный день прийти домой в расстегнутом пальто с трепещущим на ветру красным галстуком. Все девочки в ее классе так сделали, изображая гордость от высокой чести стать пионеркой. Когда в октябрята принимали, тоже все должны были испытать какое-то общее чувство причастности. У большинства получалось, а неудачники скрывали свою несостоятельность за тщательным исполнением ритуала. Осознанное стремление быть КАК ВСЕ крепло в каждом по мере взросления, благодаря регулярным практическим занятиям.