Отражения

— Руку! — холодно велел Люциус.

Глава 8. Не отпускай

Гермиона послушно сжала нежданную руку помощи. Затем ощутила будоражащий аромат сандала и волнующее тепло мужского тела, такого необходимого сейчас, такого большого. А мгновением позже даже немного пришла в себя от удушья, вызванного стремительной трансгрессией.

В гостиной мэнора уже сгущались сумерки: по портьерам ползли густые лиловые тени. Люциус взмахнул палочкой так свирепо, что жёлтое пламя на свечах вспыхнуло и на доли секунды поднялось до потолка. А затем послушно притихло.

Гермиона прикрыла глаза, томно теребя алую ленту. Хотелось сдернуть её поскорее, сорвать всё с себя и…

Люциус зло и холодно процедил:

— Что это ты устроила на приёме, позволь узнать? Почему я застал тебя в окружении трёх мужчин, которые хотели отыметь тебя, как доступную девку из Лютного?

— Я не виновата, — со стыдом простонала Гермиона. — Я не знала…

Он подошёл ближе и с подозрением принюхался.

— Что это за запах? Чем ты надушилась?

— Это всё мусс… — бормотала она, стараясь не смотреть ему в глаза. — Я не хотела… я не знала… в нём, похоже, амортенция, и немало… о, Мерлин…

— Только этого не хватало! Да у тебя просто фантастический талант влипать в неприятности!

— Неприятности? — тихо переспросила Гермиона. Она уже перестала себя контролировать. — А может, наоборот — приятности? Ты так чудесно пахнешь… Скошенная трава и свежая выпечка… и лес… лес после дождя…

Она с мечтательной улыбкой отрешённо провела ладонью по его груди. Пальцы будто сами собой пробежались по пуговицам, ловко расстёгивая синий велюровый пиджак. А за ним и белую крахмальную рубашку.

Люциус с удивлением понял, что не может и не хочет остановить её. Пьянящий аромат кружил голову, заставляя забыть обо всём, даже о той сцене, что он застал в галерее: Гермиону в помятом платье в окружении возбуждённых мужчин. И Драко… Взгляд ловил только её приоткрытые розовые губы и блестящие в полутьме глаза.

Она совершенно незаметно вовлекла его в поцелуй, чарующий и томный. И Люциус с охотой отвечал. Запах шоколада, как в детстве, сводил с ума, и тысячи фантастических мечтаний ворвались в мозг: лизнуть, попробовать лакомство на вкус, прикусить, так, что во рту выступит слюна, а потом невообразимая сладость станет таять на языке…

Люциус очнулся только в тот момент, когда Гермиона толкнула его на диван и просто оседлала его. Он чувствовал, что сходит с ума от перевозбуждения. Её запах проникал под кожу, и ядом тёк по венам. Напрягшейся плотью он ощущал, как Гермиона зовуще трется промежностью, и как тепло, нет, чертовски горячо у неё там. А ловкие пальцы уже расстегнули молнию и скользнули в брюки.

Люциус застонал. Мало того, что он хотел её вне зависимости от всяких зелий, а теперь просто желал — невыносимо и мучительно. И с каждым мгновением всё сильнее.

«Нет… Только не так… не как животные!»

Он собрал всю силу воли и, сжав плечи Гермионы, оторвал её от себя.

— В душ, — велел Люциус, тяжело дыша. — Немедленно!

Гермиона ещё не пришла в себя, и не сразу до неё дошёл смысл его слов. Она с трудом села, ни капли не соображая и пытаясь понять, что же он говорит.

Люциус настойчиво подтолкнул её к двери:

— Смой с себя эту дрянь! Я не собираюсь заниматься с тобой сексом под каким-то зельем!

Но она никак не реагировала. Пришлось проводить её до ванной и втолкнуть внутрь, громко захлопнув дверь.

Гермиона отдышалась и зло сдернула это дурацкое платье. В одиночестве мысли немного прояснились, хоть тело ныло до сих пор и просило ласки. Ну хоть какой-нибудь.

Стало чуть ли не физически больно оттого, что-то Люциус прогнал её. И обидно. До чего же обидно!

А она-то сама! Вешалась на него, как распоследняя…

«Как отражение…»

Вне себя от злости Гермиона залезла в ванну и включила воду. Напряжение никуда не делось и мучило, заставляя изнывать от жара по всему телу. Она с глухим стоном запустила руку между ног.

— Я, кажется, велел тебе смыть эту дрянь с себя!

Гермиона повернула голову. Люциус стоял рядом, и тонкие крылья его носа подрагивали от гнева. А может, и от желания, сдерживаемого с большим трудом.

Гермиона поднялась, ни на минуту не задумавшись и окатив его облаком брызг.

— Выйдите вон, мистер Малфой! Вы не имеете никакого права находиться в ванной, пока я не одета!

Взгляд Люциуса огладил её гибкое стройное тело и вдруг остановился внизу живота.

— Что это такое? Это ведь буква с нашего герба.

— Это твоя идиотка-невестка хотела сделать себе татуировку! — в отчаянии выкрикнула Гермиона, закрывшись руками. — А в итоге она на мне!

По щекам потекли слёзы обиды: на всех, на себя, на отражение, на него.

Люциус вдруг шагнул ближе и в одно мгновение прижал её к себе. Его рубашка разом промокла, а он не замечал этого: широкая ладонь гладила Гермиону по спине, опускаясь всё ниже и ниже.

— Я ведь просил тебя смыть это… смыть… — с мукой в голосе прошептал он, расстёгивая брюки. — Это просто… невыносимо!

Он вытащил её из ванной и развернул лицом к стене.

— Возьми меня… — хрипло взмолилась Гермиона. — Пожалуйста… Я больше не могу…

Пряный запах шоколада впивался в ноздри, вызывая во всём теле дрожь, заслоняя все разумные мысли и стройную логику. Для Люциуса перестало существовать всё вокруг, когда он со стоном вошёл в неё. Были только её соблазнительные бёдра, стройные ноги, которые она пыталась расставить пошире, и мягкая упругая грудь под пальцами его левой руки. А ещё нежная шея, к которой он припадал, чтобы прихватить губами влажную кожу, невероятно мягкую, с привкусом какао.

Потрясающее, ни с чем не сравнимое удовольствие — когда Гермиона сжимала его лоном, охватило его с головой. И Люциус двигался, двигался, двигался, чувствуя её всю, растворяясь в ярком обжигающем пламени, которое дарили благодарные стоны и сама Гермиона — подаваясь ему навстречу, отдаваясь так, как никому и никогда не отдавалась до этого.

Когда они пришли в себя и действие мусса ослабло, Люциус сбросил одежду и сменил остывшую воду в ванной на тёплую. Он держал лейку душа, и мягкие струи окатывали плечи Гермионы и скулы, когда она запрокинула голову, и закрытые глаза.

— Развернись.

Люциус любовался ей неприкрыто. Его руки растирали мыльной губкой груди, бока, изгиб тонкой талии. А когда спустились к животу, Гермиона вдруг отняла у него губку.

— Моя очередь.

Это был будто замысловатый медленный танец. Под музыку струй, упруго бьющих в борта ванной.

Гермиона обводила пенной губкой тело Люциуса. Крутые плечи… Ключицы… Такой крепкий. Тёплый. Сильный…

Рёбра. Мазнуть по пояснице с ямочками. Твёрдым ягодицам… Животу с узкой дорожкой тёмно-золотистых волос, по которым стекают струйки воды…

Встав на колени, Гермиона обрисовала губкой красиво очерченные бёдра и слегка коснулась пальцами члена. Она бросила мимолётный взгляд на Люциуса, но тот ничего не сказал, только облизнул верхнюю губу, посматривая на неё с затаённым любопытством: решится или всё же нет?

Гермиона прикрыла глаза и провела языком вдоль члена.

Тёплый. Нежный.

Она охватила губами нетвёрдый кончик и принялась посасывать. Никогда ещё она не делала ничего подобного, но теперь хотелось сделать это — и именно с ним, с Люциусом. И теперь стало совершенно плевать на воспоминания с отражением, которое творило то же самое, но при этом униженно ползло на коленях к своему господину.

Когда член налился кровью, Гермиона обхватила его пальцами и принялась вбирать чаще и чуть глубже, насколько могла себе это позволить. Она с удовлетворением слышала, как постанывает и шипит сквозь зубы Люциус, чувствовала, как инстинктивно он подаётся ей навстречу, поглаживая по голове.

Люциуса лихорадило. Он жалел, что они сейчас не в кровати и нельзя не то, что сесть, не за что схватиться: кругом одни дурацкие полочки с шампунями и мылом. Каждый раз, как только его взгляд падал вниз на Гермиону, делающую минет неумело, но так самозабвенно, в нём мешались сразу два Люциуса: у одного что-то ёкало в груди от непривычной нежности, а другой страстно желал положить ладонь ей на затылок и поглубже погрузиться в этот ласковый ротик. И когда Гермиона вдруг будто уловив, что он уже на грани, начала двигаться интенсивно, Люциус шумно выдохнул и смёл-таки рукой какую-то полку. В ванну с грохотом посыпались бутылки и тюбики. Но он этого не слышал, оглушённый подступившим оргазмом, от которого, казалось, на мгновение онемело всё тело.