Отражения

— Ты ведь знаешь, в чём причина, верно? Знаешь, почему я себя так… странно веду?

Гарри молча смотрел на неё, и Гермиона едва заметно сжала кулаки: так они сами втроём когда-то смотрели на родителей Невилла в Мунго.

— Знаешь, — быстро шепнул он ей на ухо, — как бы там не искалечила тебя эта сука Лестрейндж, я всё равно всегда вижу мою подругу, храбрую и добрую.

Гермиона отшатнулась.

— Лестрейндж? Когда пытала Круциатусом?

Гарри тихо добавил:

— Ты, конечно, сильная. И никогда в это не верила. Но ты изменилась с того момента. А потом, когда твои родители скандалили из-за того, что ты стёрла им память… я ещё тогда понял, это была Авада для тебя, и прежняя Гермиона, похоже, умерла.

Гермиона закрыла глаза и потёрла виски.

«Беллатриса! Именно! Вот кого напомнил смех отражения!»

— Так вот оно в чём дело… Гарри, послушай!

— И знай, — быстро поговорил он, — я никогда не оправдывал Рона… Просто я люблю Джинни, понимаешь?

— Встретила старого друга? — Люциус подошёл неожиданно, и Гермиона вздрогнула. — Мистер Поттер.

— Всего доброго, Гермиона. Мистер Малфой.

Гарри уходил от них по коридору, унося вместе с собой ответы на новые вопросы, которые всё множились и множились.

Гермиона с трудом дождалась, когда они наконец покинули Министерство через камин и оказались на Косой Аллее.

Люциус протянул ей руку.

— Ну что, готова? Идём к Мадам Малкин.

Он ожидал всего, чего угодно, но только не того, что она вычудила. Гермиона сделала шутливый книксен и улыбнулась:

— Сердечно благодарю вас, мистер Малфой, за то, что помогли мне вернуть палочку!

И трансгрессировала неизвестно куда.

* * *

Люциус обнаружил её минут через десять на Кавинтон-роуд, на крыльце двухэтажного дома из красного кирпича, обсаженного клёнами. Гермиона колотила в дверь что было сил, и та дрожала и прогибалась под неистовым натиском.

— Мама! Папа! Мама! Маа-а-а-ама-а-а!

Вдруг дверь распахнулась. На пороге показался низкорослый мужчина в клетчатой рубашке и потёртых джинсах.

— Какого чёрта ты творишь?! Я сейчас вызову полицию!

Узнав её, он замер и нахмурился.

— Чего тебе?

— Папа, папа… — Гермиона никак не могла набрать воздуха в грудь, чтобы спросить главное.

Она помнила отца совсем другим, а в этом мире он похудел и осунулся, глаза прятались в паутинах морщин.

— Какой я тебе папа? — передразнил он. — Ты же ведьма? А я человек! Ты ушла, отказалась от нас, жалких магглов. Так?

— Я была не права! — закричала Гермиона, глотая слёзы. — Это была ошибка! Папа, скажи… скажи, пожалуйста… мама, где мама?

Отец замер, с недоверием и презрением глядя на неё.

— Её нет.

— Где она? В гости уехала, к бабушке? Куда? В Колвер?

Он смерил её холодным взглядом и бросил:

— Загляни-ка на Хайгейт, дочка, — голос его дрогнул. — Умерла она! Не вынесла твоего предательства!

И с треском захлопнул дверь.

Гермиона растерянно протянула руки к дому, не то желая обнять, не то, вопрошая: что же это, за что же это? Но дверь оставалось закрытой. Глухой. И немой. Хайгейт — это ведь… Это Лондонское кладбище.

Она прислонилась спиной к косяку и бессильно съехала на вытертый коврик у крыльца. А потом бросила под ноги палочку — зачем она, если не может вернуть маму? И, сжав в кулаках длинные пряди, зарыдала от боли.

Гермиона ревела некрасиво, размазывая солёные слёзы по щекам, и не сразу заметила, как рядом опустился Люциус. Он просто сидел и молчал, покручивая в руках её палочку.

В доме наверняка слышны были эти звуки, но никто не вышел. Только жёлтые листья с клёнов падали на крыльцо и шуршали, подгоняемые тёплым лондонским ветром. У соседей кто-то равнодушно включил музыку. Где-то за забором лаяла собака.

Люциус не делал ни единой попытки хоть как-то утешить её, а Гермионе именно в этот момент хотелось, чтобы её хоть кто-нибудь обнял, пусть даже Малфой. Хотелось хоть немного тепла.

— Я так надеялась… — прорыдала она, — что хотя бы здесь… она будет жить… а я её обниму… хотя бы ещё ра-а-а-аз!.. я будто второй раз её потеряла…

Вскоре Гермиона затихла. Она забрала у Люциуса палочку и обняла колени, пустыми глазами глядя на проезжую часть, по которой одна за другой проносились машины и жёлтые кэбы. На душе было пусто и холодно.

— Знаешь… — начал Люциус, — когда Нарцисса умерла, я долго не мог смириться. Долго спал в её комнате, перебирал её вещи. Они, знаешь, пахли ей. Так легче. А вот с её портретом долго говорить не мог…

— Отчего она умерла? — тихо спросила Гермиона.

— Волдеморт. Сразу, как только узнал, что она скрыла от него, что Поттер жив… Я иногда жалею, что этот ублюдок не может воскреснуть снова.

Гермиона испуганно подняла на него зарёванные глаза.

— Тогда бы я убил его. Сам, — пояснил Люциус. — Он ведь освободил меня из Азкабана в обмен на то, что его штаб-квартирой станет мой дом.

Он поднялся и протянул ей руку.

— Идём-ка.

— Куда?

— Туда, куда тебя послали. На Хайгет.

* * *

После посещения кладбища у Гермионы на душе осталась какая-то липкая тоска. Она, будто сажа, обволакивала и чернила настроение, даже несмотря на то, что они вместе с Люциусом наколдовали приличный венок белых лилий и положили его к каменному надгробью.

В мэноре ведьма стояла напротив зеркала и разглядывала своё отражение.

— Что тебе сделал Рон? Почему ты сдалась. Почему именно Люциус?

Но отражение, конечно, только молчало и хмурилось.

Люциус достал из бара два бокала и крепкое шерри.

— Пей. Тебе нужно.

Гермиона осушила бокал до дна и поморщилась от крепкого напитка, когда Малфой наполнил его во второй раз.

— До дна.

— А вы?

Он молча опустошил бокал и налил ещё.

— Не чокаясь.

Гермиона облизнула сладкие от вина губы. Нервы наконец распустило, туго натянутые, как струны, они теперь снова стали свободными, живыми.

— Никогда столько не пила на голодный желудок… — пробормотала, качнувшись, Гермиона. — Оу, Люциус, у вас есть приличный стейк и красное вино?

— Зачем тебе?

— Мы будем делать мясо по-французски!

— Мы? Есть же домовики.

— Всё волшебство мяса по-французски и есть в том, чтобы приготовить его своими руками!

Она укоризненно взглянула на него, и Люциус понял, что Гермиона опьянела. Спорить в ней в таком состоянии он не стал, и решил посмотреть, что из этого выйдет. Хотя бы из праздного любопытства, почему нет?

Пока он размышлял, Гермиона спустилась на кухню и уже вовсю суетилась у разделочного стола, что-то напевая себе под нос. Она заколдовала молоток, и пока он отбивал вымоченное мясо, смазала форму для запекания.

— Люциус, нарежь пока картошку, вот так, ломтиками!

Он покачал головой.

— Я никогда не резал картошку.

Гермиона рассмеялась.

— Ну ты даёшь! Иди сюда, сейчас мы исправим это упущение! Только ты так рубашку испачкаешь…

Глядя на то, как Люциус закатывает рукава, она вдруг поймала себя на странной мысли: что на этом широком запястье отлично смотрелись бы часы с большим чёрным циферблатом и посеребрённым браслетом. А ещё: как красиво контрастирует чуть загорелая кожа с белоснежной рубашкой. И только потом вдруг поняла, что говорит ему «ты». Это казалось таким естественным, как дышать или колдовать.

— Так, что дальше? — с деланной серьёзностью спросил Люциус.

— Галстук, — Гермиона удержала в себе желание подойти и развязать его самой. — Надо бы убрать галстук, иначе его запачкаешь.

И пока Люциус снимал его, обнажая шею, она поняла, что любуется тем, как раздевается этот странный мужчина.

«Скоро ты вернёшься домой, Гермиона. Скоро. И ты забудешь об этом. Навсегда».

Она вручила Малфою нож в правую руку и встала позади, но так было неудобно: из-за массивной мужской фигуры миниатюрная ведьма не доставала до стола. Тогда Гермиона недолго думая поднырнула под его левую руку и оказалась спиной к нему.