Страница 1 из 10
Сергей Уткин
История болезни. Том 2. Терапия
Байки старого слесаря
Кто читал "Тополиную рубашку" Крапивина, наверняка помнит описание многоуровневых снов. Этой ночью в такой сон угодил я сам.
"Ленинец", цех 116. И – Юрий Викторович Парфёнов… За своим верстаком, что-то мастерит. Я у другого верстака, ряда через три, болтаю с Олегом Ивановым, моим первым и единственным тренером по пинг-понгу. Время, видимо, ближе к обеду, потому что я в "низком старте" – готов мчаться в столовую, занимать место у раздачи. Наша обычная практика была: я занимал места на нас четверых, иначе сорока минут на обед не хватало, вперёд пролезали орлы из "сто семнадцатого". Благо их двери аккурат напротив столовой, а нам с четвёртого этажа еще спуститься надо было…
Юру (никогда не звал его по имени) вижу хорошо, он изредка поднимает голову – за моей спиной часы висят. И тут до меня доходит, что я давно в этом цехе не работаю, что Юра много лет как похоронен на Волковом кладбище и всё это сон. И – просыпаюсь?
Опять "Ленинец", снова цех 116, только место другое: небольшой коридорчик рядом с моей бывшей кладовой. Бывшей, потому что я работаю в другом цехе… Мимо проходит тётя Лена Торлина, фрезеровщица. Глаза заплаканы. Я спрашиваю про Юру – неужели правда умер? Тётя Лена, сквозь плач, говорит, что Юра сам себя убил… Всё это настолько дико, что я разом вспоминаю: ведь я много лет уже не работаю на "Ленинце"! И тётя Лена умерла задолго до Юрия Викторовича. Мне об этом сообщил наш бывший профсоюзный вожак Андронов, которого я в девяносто восьмом случайно встретил возле метро. И – просыпаюсь?
В своей квартире на проспекте Большевиков. Лежу в кровати, пытаюсь осмыслить увиденный сон, вспоминаю голос Юриной вдовы по телефону. Чтобы Юра мог пойти на самоубийство? Бред, дурацкий сон.
И тут меня окончательно будит кот. Я в своей квартире на улице Новосёлов, где живу больше десяти лет. На часах половина седьмого и скоро меня должен разбудить выполняющий функции будильника телевизор…
Начни сначала
До шестнадцати лет я, как и все нормальные дети, сперва мечтал стать космонавтом, потом знаменитым хоккеистом, после всерьёз увлекся кукольным театром и надеялся поступить в театральный институт. Если бы мне тогда сказали, что вместо театрального я попаду в ПТУ и стану слесарем, то без преувеличения – я был бы в ужасе. Ну не годился я в слесари ни по характеру, ни по призванию, ни по здоровью. Какой я тогда был? В четырнадцать лет мне никто не давал больше двенадцати. Вечно болеющий, худющий до прозрачности, с маленькими "музыкальными" руками. Этими руками на скрипке пиликать, а не молоток держать! До середины пятого класса я на уроки труда попадал раза три, не больше. И все три раза в столярку. Если по дереву я еще хоть что-то сделать мог, то как работать с железом вообще не понимал. Но рано или поздно свидание со слесарной мастерской должно было случиться. В один прекрасный день, после очередного ОРВИ, я попал в совершенно незнакомую для меня атмосферу – железные верстаки, незнакомые инструменты, трудовик чего-то непонятное бормочет… К счастью, сосед по верстаку перевел задание на русский – взять квадратный лист металла, разметить и просверлить четыре отверстия согласно схеме на доске.
Взял линейку, взял чертилку – кусок закалённой проволоки с заточенным остриём, нацарапал разметку. Зажал железку в ручных тисках, потопал к станку. Мне пальцем у виска крутят: накернить надо!
Теперь-то я знаю, что для того, чтобы сверло не елозило по металлу, в железке надо сделать небольшое углубление, иначе говоря керн. Для получения керна используется кернер, толстый металлический штырь, заточенный с одного конца. Процесс накернивания угадывается по форме инструмента – ставишь острым концом в нужную точку, по пятке (тупой стороне) керна тюкаешь молотком. Готово!
Не завидуйте, это я сейчас такой умный. А тогда я понятия не имел, как этот керн выглядит. Подошел к шкафу, выудил круглый заостренный стержень, вернулся к верстаку, примериваюсь тюкнуть первый керн. А мне орут "Положь надфиль, два!"… Ну да, я вместо керна взял круглый надфиль и пытался им накернить разметку.
Прошло время. После восьмого класса я успешно вылетел в ПТУ и пришел на заводскую практику. Первым же делом узнал, что в качестве кернера все слесари цеха используют круглые надфили с заточенным кончиком.
Забудь!
Кажется, у раннего Задорнова был рассказ "Дневник молодого специалиста". Там каждый новый этап его жизни начинался со слов "Забудь всё, чему тебя до этого учили!".
Первыми словами, которыми меня встретили в ПТУ, было "Тут тебе не школа!". После чего коротко, но подробно объяснили, что я теперь вливаюсь в славную семью советского рабочего класса и, значит, становлюсь взрослым членом общества. А это значит, что пора забыть детские забавы, отныне всей моей жизнью будет править трудовая дисциплина. Правда, чем трудовая дисциплина отличается от обычной, объяснить не смогли.
Видимо, в полном соответствии с трудовой дисциплиной первого сентября не удалось найти свою фамилию в списках групп, хотя перечитал вывешенные листки вдоль и поперёк. Рядом со мной столь же безуспешно пытались найти себя ещё человек сорок, что несколько успокаивало.
Тем временем торжественная церемония начала нового учебного года уже набирала ход. Директор училища что-то там вещал про очередное поколение советских рабочих, из динамиков пели про заводскую проходную, что в люди вывела… Без малого полсотни человек были чужими на этом празднике жизни.
Наконец нарисовался субъект лет пятидесяти с хвостиком. Мелкий, тощий, в очках и с татуировкой "Толя". Представился Анатолием Николаевичем, сказал, что он мастер группы 622, список которой он сейчас зачитает.
– Афонин!
– Я! – Белобрысый парнишка поднимает руку.
– Давыдов!
– Здесь… – отзывается парень рядом со мной.
Десяток фамилий, десяток откликов.
– Кабиров!
– Я! – Высоченный красавец-брюнет, по которому театральный институт плачет и все девки сохнут.
Еще десяток фамилий.
– Уткин!
– Я! Здесь! – Сразу два голоса. Один, ясное дело, мой, второго Уткина я не вижу.
Анатолий Николаевич тупо смотрит в бумажку. Что в толпе может быть два человека с фамилией Уткин в его мозгу никак не умещается.
– Уткин Д.! – кривясь словно от мучительной боли читает мастер.
– Я-а! – Теперь вижу мелкого пацана в противоположном углу.
– Уткин С.? – удивленно читает следующую строчку в списке Анатолий Николаевич.
– Здесь. – Облегченно выдыхаю я.
Мастер тупо смотрит сперва на меня, потом на моего однофамильца.
– Братья, что ли? – вслух размышляет наставник.
– Нет! – Кричит Уткин Д.
– Даже не однофамильцы, – сдуру добавляю я. Бородатая хохма вгоняет Анатолия Николаевича в ступор. Он медленно елозит пальцем по бумажке, сравнивая написание двух фамилий.
– Уткин?.. Уткин… Не братья, не однофамильцы… Уткин… – бормочет мастер под сдавленный гогот пацанов. Так ничего не поняв, Анатолий Николаевич дочитывает список. Всего нас двадцать четыре раздолбая, которым через десять месяцев предстоит стать слесарями механосборочных работ.
Если бы я тогда знал в какое дерьмо меня занесло!..
Первая пара, как сейчас помню, была "Спецтехнология слесарного дела". Преподавательница по совместительству оказалась нашим классным руководителем. Такая двойная ответственность – на уроках теории за нас отвечал классный руководитель, а на практике уже знакомый нам Анатолий Николаевич. Классная оказалась тетка, наша классная. В смысле, учиться у неё было легко и вне уроков можно было поболтать о жизни. Вот только я до сих пор не понимаю, на кой чёрт мы зубрили таблицу допусков и посадок, ежели эта самая таблица висела в каждом цеху?