Страница 7 из 16
– Тьфу! – сплюнул проводник и отошел от Яна, возвращаясь на своё место. – Всё выпивка до помутнения доводит.
– Не примечай, Янка, Ерман мужик толковый!
Ян коротко улыбнулся, вновь пропустив мимо ушей фамильярное обращение попутчика, и вернул внимание на письмо. Вот только Иоганн был не готов так просто отвязаться от юноши.
– Да что ж ты там такой занятой? Али компания нашинская не по вкусу?
– Да нет, – поспешил уверить студент. – у огня просто жарко.
– Так на то он и огонь, – хмыкнул Ерман. – ночь холодная будет, змёрзнешь ведь.
– И то верно, – подхватил Иоганн, подкинув в пламя полено. – ломишься, хуже детины.
Будь воля юноши, он бы отсел от костра ещё дальше: тело пылало, да и дышать от густого дыма было тяжко, юношу то и дело разбирал кашель. Если бы не надобность в свете, Ян так бы и поступил, но теперь уж поздно было думать об этом. Он покорно приблизился и уселся с мужиками у костра. Те тут же вернулись к разговорам, а студент – к своему письму. Но мысли блуждали и написав еще несколько отчаянных строк, юноша всё же бросил свои бесплодные попытки, вернув листы в мешок.
– Неужто уважите нас вашинской компанией? – пожурил рыбак.
– Отчего ж бы и не уважить? – дерзко ответил юноша.
Иоганн хмыкнул и вновь отпустил остроту по поводу его городского происхождения.
– Да отчего ж вы так против городских? – в сердцах выпалил Ян.
– Гонору в вас много, а понимания житейского ни на перст! – честно ответил мужчина. – Такими разумными да важными ходите, да только без писанины своёной никуда не годные.
– Но позвольте, – горячо возражал студент. – не весь же свет сводится к хозяйству да традициям!
– А с чего б ему и не сводиться? В том и проблема городских, что корни позабывали! Бежите к своёным домам безопасным да удобствам, что коли рубаха по пути изорвётся, так от холода и окоченеете. А я вот живу по заветам поколений да по милости Божьей. И деды моёные так жили, и отец моёный. Даст Всевышний, и Йохан так сама проживёт.
– А если своей дорогой пойти изволит? – не унимался студент.
– А коли так, то не сын он мне более.
Юноша не усомнился в искренности собеседника. За короткое время знакомства он успел понять, что Иоганн – мужик суровый и пререканий не терпит. Яну вдруг стало любопытно, не поколачивает ли он дома жену да дочерей за неповиновение. Хоть и представить то, что такую бойкую бабу как Марта мог поколотить пускай даже и собственный муж, было довольно непросто, юноша всё ж тому не удивился б. Однако на смену любопытству пришла лишь неосознанная тоска за больного мальчика, который наверняка не будет способен оправдать надежд отца. И эта трагедия Яну отчего-то казалась до трепета знакомой.
Делиться своими мыслями юноша не стал и поспешил завернуть тему, лишь упрочив веру Иоганна в собственную правоту. Ерман же, сидевший тихо, пока бранились попутчики, решил, напротив, наверстать упущенное:
– А как по мне, что с городскими – дрянь, что без них. Вы хоть и шибко важничаете, да только без вас не видать мне ни монет золотых, ни шерстяных дублетов.
Он загоготал. Затем отсалютовал пляшкой с горячительным, которая до того была припрятана в его мешке средь прочих вещиц, и сделал несколько больших глотков, ставя точку на обсуждении.
– Ух, добротно! – прокряхтел мужчина, закашлявшись. – Крепость есть!
Ерман передал пляшку Иоганну, который тоже сделал несколько глотков, хоть и не так эмоционально, как товарищ. Ян от выпивки отказался, решив сохранить ясную голову. Мужики смешливо упрекнули, но, как и прежде, уговаривать не стали. Разговоры вернулись к хозяйству да житейским пересудам, иногда шепотом проскакивали вопросы государственные да библейские, пока в конечном итоге не вернулись к теме ворожбы да колдунства.
– Да что ж ты заладил-то со своёными ворожеями? – раздраженно бурчал Иоганн. – Али предметов нет приятных для разговору?
– Ой, много ж ты понимаешь, Ёган! – сокрушался Ерман, который в сравнении с приятелем выглядел более поддатым. – Ууууу, я вот своими глазами видел, как одну утопили!
– Вот пущай другие с ними и разбираются, а мне про дьявольщину слухать тошно.
– А ты послухай, послухай! Девка та пригожею была, аки цвет. Говаривали, что она мужиков с розуму сводила, да раны любые заживляла. Вот с неё всё дурное выжечь и решили, когда смекнули, с кем дело-то имеют.
– Так ты ж сказал, что утопили её! – усмехнулся Иоганн.
– Ну так да, – не унимался Ерман. – труп обугленный утопили, кабы чёрт водный забрал. Мне местный доверил, что река после того на вкус аки полынь стала, пить более из неё заборонено. Во!
– Так ты ж сказал, что сам всё повидал! – подхватил Иоганн.
– Ну так да, повидал. Как жгли – видел, как топили – видел, как река полынью стала – не видел.
Иоганн махнул рукой, чем только раззадорил собеседника.
– Да что ж ты такой несговорчивый-то? Али думаешь отцы наши попусту песни про ведьмачек сочиняли?
– Какие такие песни? – охнул Иоганн.
Ерман хитро ухмыльнулся да неожиданно запел, будто ждал того весь вечер. Мелодия была схожа с теми, что затягивают пьянчуги по всем тавернам до самого А́хена{?}[Город в Германии. В начале Средних веков служил резиденцией франкских королей. Долгое время здесь короновались императоры, происходили императорские сеймы. В 1562 г. акт коронования был перенесен во Франкфурт, что послужило одной из причин последующего упадка Ахена.], да и суть мало чем отличалась: про сына пастуха, про леса густые, да про деву прекрасную, что сын пастуха в тех лесах повстречал. Иоганн, заслышав знакомый мотив, на товарища более не серчал и присоединился к галдежу. Пели они складно и звонко, оторвав Яна от мыслей его суетных, и в оба уха заставив слушать сказ о разбитом сердце.
Вот только допеть мужики не успели: резко нагрянули ветры, да такие, что деревья гнули и огонь смиряли; а вслед за ветрами услыхали путники и цокот копыт, и ржание лошадей – аккурат с той стороны, что и ветры дули. Смолкли все разом и удивлённо уставились на дорогу кривую, на которой тотчас из-за поворота выскочили две тени. Их вороные лошади неслись во весь опор и будто парили над землёй, окутанные волнами чёрных мантий своих наездников.
И сколь неожиданным было появление всадников в лесной глуши, столь неожиданным стала их остановка у костра. Лишенные дара речи, смотрели путники на возвышающиеся фигуры, сплошь облаченные в черное. Лица всадников скрывали капюшоны, делая их пришествие ещё более таинственным. Никто не смел проронить ни слова, даже ветер стих так же резко, как и возник.
Всадник, чья лошадь стояла чуть позади, спешился, и его движения выдали в нем мужчину. Он обошел другую лошадь и подал второму всаднику руку, в ответ на которую была протянута женская ручка, облаченная в черную кожаную перчатку. Изящно спешившись, всадница сделала несколько шагов к костру и, остановившись, наконец сняла свой капюшон.
– Доброй ночи, господа! Позволите составить вам компанию? – весело и несколько властно спросила она.
Сказать, что путники обомлели, значит ровным счетом не передать их абсолютного замешательство от происходящего. Явление всадников в такую погоду, на такой забытой Богом дороге, да и в такой поздний час уже само по себе было дивно. Не меньший интерес вызывали причины, по которым сие странники путешествовали вдвоём без экипажа, с учетом очевидности их безбедного положения. Наконец, не могли мужчины не отметить красоту молодой госпожи, представшей перед ними: ладная фигура, волны убранных в прическу волос, переливающиеся медью, ясные глаза цвета янтаря, превратившиеся в свете пламени в два больших рубина. Всё в незнакомке: и фигура, и личико, и богатые одежды, – кричало о том, что такая барышня не могла обратиться к двум деревенским мужикам да юнцу с амбициями профессора. И всё же она обратилась, и более того, ждала ответа.
Первым с места вскочил Ян. Он учтиво поклонился и судорожно пролепетал:
– И Вам доброй ночи, госпожа! Мы с удовольствие просим Вас составить нам компанию.