Страница 6 из 18
Из лекарств один корвалол, капаю и капаю его, сбиваясь со счёта…
10. Каникулы
Первая сессия позади. У меня на экзаменах одни пятёрки, не то, что в Радиотехническом. Невольно начинаешь жалеть о том зигзаге в своей жизни, больше чем на два десятка лет.
Ростов встретил настоящей зимой. Стояли морозы, впрочем, стояли – не то слово. Это в средней полосе они стоят. У нас, в степи неистовствуют, налетают бешеным ветром, колючим от снежной крупы, ещё и смешанной с грязью и песком, которые прихватили по дороге.
Дома холодно, температура не поднимается выше одиннадцати градусов. Единственное тёплое место – у стены печки, она топится газовой горелкой и должна обогревать три наших комнаты.
Старая печка, которую мы топили углём – обогревала. И эта стена всегда была тёплая. Тогда она была из белого изразца с тигриным семейством посредине. Когда печку переделывали под газ, тигров велели убрать по технике безопасности вместе с плитами.
– Будут щели – отравитесь!
Теперь щели были в штукатурке, стена стала уродливой, но это было единственное тёплое место в квартире.
В то прекрасное время Союз обеспечивал писателей квартирами. Они были собственностью Союза! И если какой-нибудь классик получал более престижное жильё, цепочка приходила в движение, и в конце оказывалась квартира для новичков или работников аппарата.
Перед курсами у меня был разговор на эту тему.
– Меняйте квартиру маме, конечно, там жить без капитального ремонта невозможно. Мы вас на улице не оставим, – сказал орг. секретарь, Николай Сергеевич.
Теперь я пошла туда снова.
– Николай Сергеевич, у нас одиннадцать градусов в квартире. Пошлите кого-нибудь из жилищной комиссии.
– Что посылать, мы всё знаем, о вас помнят. Вы поменяли мамину квартиру?
– Зимой невозможно просто. Железная лестница – сплошной лёд, в квартире холодина.
– Не переживайте, всё образуется. Пока вы ещё в Москве.
– Бедная моя мама!
А мама говорит:
– Не переживай, я же у детей целыми днями. Правда, устаю очень. С Димкой ничего, а Сонечка капризничает, уложу днём спать, просыпается – просто в истерике.
– Отдохни, пока я здесь – побуду с детьми.
– Ты не справишься. Когда она просыпается, её надо сразу поднять, всё быстро…
– Посмотрим.
Сонечка родилась, когда я была в командировках в Москве с редкими наездами в Ростов.
Я так хотела, чтобы родилась девочка! Звонила от Раутов, и мы ликовали вместе – девочка!
Девочка!
Её, так же, как Димку-маленького, часто подбрасывали нам с мамой. Собираюсь уходить, а она ходит за мной, маленькая женщина:
– Какое у тебя красивое платье!
Половины звуков она не выговаривает, но мы прекрасно понимаем друг друга.
– Когда тебе будет пятнадцать лет, я куплю тебе такое платье.
– И кольцо у тебя красивое.
– Кольцо такое я куплю тебе в восемнадцать.
– Мне сейчас нужен красненький костюмчик!
Стоит ли говорить, что я привезла ей из первой же командировки самый красивый костюмчик, какой только смогла найти в Москве!
Идём с мамой к брату, поднимаемся на крутой пятый этаж. Детский плач разносится на весь подъезд. На лестничной площадке Сонечка на руках у матери – вырывается, изгибаясь всем телом.
– Не отдавайте меня! Мама, не отдавай меня, пожалуйста! Папа, ты правда придёшь за мной?
Такое недетское отчаянье! Мама решительно забирает её и уносит в комнату.
– Мы думали, ты не придёшь, раз Света приехала, – говорит брат, а мама отмахивается только:
– Такая сцена каждый раз, когда её пытаются отвести в садик.
Мы снимаем с Сонечки комбинезон, она улыбается и трёт кулачками глаза. Потом завтракает послушно, и я играю с ней в мою старую детскую игру шахматными фигурами.
– Смотри, это король ведёт королеву на бал. Это кони в нарядной сбруе, а это слоны, тоже нарядные, а это кавалеры и дамы.
– А это девочки и мальчики! – она берёт пальчиками белую и чёрную пешки.
– Девочки и мальчики, – легко соглашаюсь я.
– Как интересно!
– Почему ты не хочешь в садик? Там же весело, много детей, много игрушек. Вы там играете?
– Да.
– И поёте, и танцуете?
– Да.
– Так в чём же дело?
– Воспитательница кричит.
– На тебя?
– Нет, на других детей.
– Почему же она кричит?
– Они не слушаются…
После дневного сна быстро поднимаю её на горшок, потом на руки, она не успевает расплакаться, обнимает меня и улыбается.
Мама поражена. Я давно поняла, что она невысокого мнения о моих способностях. Уезжаю я с тяжёлым сердцем.
11. Снова Москва
Москва ждала меня, будто я приехала домой.
С моей крутой пружиной внутри – мне нужен был именно этот темп жизни, постоянная занятость. И тихая комната с закрытой дверью, с кругом света от лампы на столе. В Ростове у меня не было ни того, ни другого.
И так хорошо на душе, когда все тебе рады, и на курсах, и в общежитии! Все два года я чувствовала это.
Ребята оценили, что у меня в холодильнике стоит огромная кастрюля настоящего донского борща, всегда можно прийти, и тебя покормят!
Если борщ кончался, я быстренько жарила картошку. Однажды пришёл молдаванин, съел полную тарелку.
– Света, в коридоре студентка голодная. Покормишь?
– Конечно, позови её.
– Она стесняется. Налей, я отнесу.
Подождал, пока она поест, принёс пустую тарелку.
Все быстро усвоили, – ко мне нельзя приходить в подпитии или с бутылкой.
Как-то пришёл другой украинец, сильно под градусом, и закричал:
– Свитлана! Погаси свитло! Гарна ты жинка, только с мужиками больно строга.
Я подвинула его к дверям, потом за двери. Назавтра на занятиях он заглядывал мне в глаза:
– Светочка, скажи честно, я тебя не обидел? Не помню, что я нёс.
– Нет, что ты!
– Честное слово?
– Честное слово.
А молдаванин всё звал в гости:
– Ты не знаешь, каким я могу быть нежным и ласковым!
– А остальное общежитие уже знает?
– Ну и язычок у тебя! Как бритва!
И казах, у которого было пятеро детей, говорит, что они с женой не понимают друг друга…
Шота приходил чаще других. Задавал нелепые вопросы:
– Почему ты дома вечером, это же Москва!
Или:
– Почему глаза у тебя грустные?
Почему грустные – какими же им быть, когда мы опять расстались с Паном директором, и теперь, наверно, уже навсегда.
– Почему ты одна?
– Так сложилась жизнь.
12. В защиту женщин
Но самое интересное происходило в институте. Конечно, со своей привычкой выдавать «на гора» всё, что думаю сию секунду, я попадала в такие ситуации!
Наш мягчайший и добрейший преподаватель зарубежной литературы считал, что искусство остановилось на Возрождении.
– Все эти абстракционисты разных мастей, это же профанация искусства! Вы согласны со мной, Светлана?
Конечно, я не согласна. А в другой раз, тот же преподаватель, далась я ему – звать меня в свидетели!
Я редко произношу речи, по-моему, это была вторая в моей жизни – в защиту женщин.
Он говорил о гуманизме. О нём он мог рассуждать бесконечно, разбирая любое произведение. И вдруг сказал задумчиво:
– Никогда, наверно, не пойму, зачем это женщины забывают, что они женщины? Зачем эти сигареты, брюки, стрижки, резкие манеры? Неужели они думают, что это может нравиться мужчинам?
У меня ещё хватило благоразумия промолчать. Пока ещё хватило.
– Вы согласны, Светлана? – улыбнулся он своей обаятельной улыбкой.
– Конечно, нет.
Сорок пар глаз повернулись в мою сторону. И я произнесла речь в защиту женщин. Я говорила сумбурно. Меня прерывали, ребята были просто вне себя! Казах кричал одну и ту же фразу:
– Женщина – это цветок! Женщина – это цветок!