Страница 90 из 103
— Твоей? — спокойно спрашивает Павлик.
— Каждого нормального человека. У каждого человека внутри своя трагедия.
— У меня трагедии нет, — честно прислушавшись к себе, сообщает Павлик.
— Врешь. Есть. Твой дед — сталинист, твоя мама — больна, твоя сестра сейчас там, наверху, трахается с моим дядей Максом, а он сорокапятилетний старик.
— Ну и что? — не понимает Павлик.
— То, что ты их всех ненавидишь.
— Мне их просто жалко.
— Ну тогда ты просто животное. Кто твой любимый герой?
— В смысле?
— Литературный. Мой — Гамлет. А у тебя кто?
— Граф Монте-Кристо.
— Кто-о-о?!
— Не в начале, когда он бедный, — объясняет Павлик, — а потом, когда богатый и делает со всеми чего хочет. Когда он типа бога.
А Пугачева по радио все повторяет:
Таня уже доползла до окаменевшего от изумления Коти и, прильнув к нему всем телом, обвивает его, неподвижно глядя ему в глаза.
Макс и Женя уже в постели, и все уже произошло, довольно быстро произошло, и теперь Максу еще сильнее, чем раньше, хочется поговорить.
— Если б мы жили в нормальной стране, — шепчет он в розовое Женино ухо, — я бы взял тебя сейчас с собой на театральный фестиваль в Англию. Представляешь — поездом через всю Европу, а потом паромом через Ла-Манш.
— Но с тобой едет твоя Лариса.
— Как артистка. Но уже не как жена. Я с ней не сплю с тех пор, как появилась ты.
— Честно?
— Клянусь. Когда мы оттуда вернемся, я ей скажу, что ухожу к тебе.
Изображающая удава Таня приближает свое лицо вплотную к Котиному и оскаливает зубы. И тут Котя не выдерживает и целует ее.
— Ты что делаешь? Я же змея!
Она отпрыгивает в сторону.
— Извини, — бормочет Котя. — Я понимаю. Я сволочь. Ты с Пашкой пришла. Но я тебя давно люблю. Уже полтора месяца. С тех пор, как увидел тебя в школе с Пашкой.
И эта Таня стала бывать у нас каждый день. Я сделал все, чтобы она не поступила во ВГИК, но она поступила в театральный, и на втором курсе они с Котей поженились. А Женя за Макса так замуж и не вышла.
Макс прощается с Женей в саду. Он целует ее глаза, руки, шею. У дырки в заборе она посылает ему последний воздушный поцелуй, раздвигает доски и пролезает на участок Левко.
И тут из кустов, с ремнем в руках, выскакивает ее дед.
— Ах ты курва! Семью позоришь!
Он пытается хлестнуть ее ремнем, но получается неловко и слабо, и Женя сразу же ремень у него отнимает.
— Ну кончай ты, дедушка, ради Бога!
— Боже мой, Василий Семенович! — мечется за забором Макс. — Ну что вы делаете!
— Мерзавец! Сгною! — кричит Василий Левко Максу. — Ты у меня в армию, сволочь, пойдешь служить! В Афганистан!
— Василий Семенович, мне уже поздно служить. Мне, извините, сорок пять лет.
— А девок топтать не поздно? — хрипит взбешенный маршал. — Значит, и под пули не поздно!
И Левко позвонил министру обороны Гречко. Макс, как и все штатские с высшим образованием, был лейтенантом запаса, и по закону его можно было призвать в армию. И Максу прислали повестку. Надо было его спасать. И папа начал спасать, и добрался до Брежнева.
За окном Кремль. У Степы на груди золотая звезда Героя. У Брежнева пять золотых звезд. Лицо у Брежнева отечное, рот полуоткрыт, глаза смотрят мимо.
— Леонид Ильич, — стараясь не заикаться, говорит Степа. — Мой старший сын Максим — лауреат Госпремии и премии Ленинского Комсомола. И его как офицера запаса п-п-призывают в армию. Это очень почетно, и он г-г-г-орит желанием послужить Родине. Но в настоящее время он работает над п-п-патриотическим юбилейным спектаклем, и ему нужна отсрочка, а товарищ Гречко помочь отказался, поэтому я, зная вашу мудрость и доброе сердце, позволил себе....
И умолкает, увидев, что из глаз Брежнева текут слезы.
Это было за три месяца до смерти Леонида Ильича. Что папа говорил ему, Брежнев уже не понимал и не помог. На следующий день Макс должен был явиться с вещами в военкомат. Но в тот же самый день его театр уезжал на Эдинбургский фестиваль в Англию, и документы на поездку были у Макса уже все оформлены. И он решил плюнуть на все и поехать.
4
На перроне толпа артистов и провожающих. Макса и Ларису провожают Степа и тринадцатилетний Антон.
— Я еще п-п-попробую поговорить с Левко, — говорит мой папа. — Может, он одумается. Но ты уж, пожалуйста, больше не делай г-г-глупостей. Ты там, за границей, все-таки следи за собой.
— Ты о чем?
— Ну, будь осторожнее. На твои спектакли могут прийти наши эмигранты. Писатели эти, Синявский, Максимов. Интервью будут предлагать на их радио. Ну, ты сам знаешь, ты, деточка, лишнего не болтай.
— Я давно не деточка, папа! И я знаю, как с кем говорить.
— Речь идет не только о тебе. Ты там себе напозволяешь, а скажется это на Лешке, на маме, на мне. В общем, думай головой.
Максим уже не слышит его. Он вдруг видит стоящую в толпе провожающих Женю. Он делает шаг к ней, но тут поезд трогается, и Макс прыгает в вагон.
Лариса, уже стоящая на площадке вагона, тоже видит Женю. Несмотря на толстый слой косметики, Лариса выглядит усталой и постаревшей.
— Ну, с Богом, — тихо говорит Степа и тайком крестит вслед Максу воздух.
А по хриплому вокзальному радио опять поет Пугачева:
Стучат колеса. В двойном купе международного вагона Лариса невидящими глазами смотрит в журнал. Рядом с ней стакан и наполовину пустая бутылка вина. Макс достает из своего чемодана бутылку водки.
— Эта новая девица провожала тебя на вокзале, — говорит Лариса. — Как трогательно.
— Тебя сейчас только это волнует? — огрызается Макс.
— Меня волнует, что это опять происходит на глазах у Антона и всего театра.
— А то, что по возвращении домой меня отправят в Афганистан и там убьют, тебе все равно?