Шишкин лес

— Да. Конечно, — Макс изображает живейший интерес к ее рассказу.

— И у меня есть профессия, которую я люблю, — продолжает Женя. — Я следователь по особо важным делам.

— Да что ты?!

— И я приватизировала наше ведомственное ателье индпошива. Я в нем шью теперь сувенирные мундиры и знамена для туристов. У меня киоск на Арбате, — с гордостью продолжает Женя. — Ты понимаешь, что это значит?

— Нет.

— То, что у меня все схвачено. Но ты же меня знаешь, Макс. Я неуемная. Мне всегда мало. Поэтому я мечтала встретиться с тобой. У меня все есть, но мне нужен был ты. И тут ты позвонил.

— Извини, я виски принесу, — вскакивает с табуретки Макс.

— Подожди. Не уходи. Я сперва доскажу. Но ты не будешь смеяться?

— Нет.

— Учти — ведь ты у меня первый.

— Я это понимаю. — Макс перестает улыбаться.

В доме совсем тихо. Слышно, как в кухне журчит вода.

— В смысле, ты первый узнаешь, — говорит Женя. — Я еще никому не говорила. Макс, я начала писать.

— А?..

— Пьесы. Макс, я пишу пьесы для театра, — говорит Женя. — Я сама не знаю, что со мной происходит. Я же никогда не мыслила себя человеком искусства. Они всегда для меня были, как ты, — боги. А тут еле дожидаюсь конца работы, бегу домой, кидаюсь к столу и пишу, блин, пишу, пишу. И это длится уже два месяца, и это такой острый кайф. Как секс. Лучше. Секс богов. Одна пьеса у меня уже готова. Теперь ты понимаешь, зачем ты мне нужен?

— Нет, — тихо говорит мой несчастный брат.

— Я никому еще не давала ее читать. Может быть, я просто сошла с ума. Может быть, это полная чушь. Мне важно проверить на ком-то, кто понимает в пьесах. А ты известный режиссер. Вот я и хотела проверить на тебе.

— То есть ты хотела меня видеть, чтобы я прочитал твою пьесу? — доходит наконец до Макса.

— Нуда. Прочтешь?

— Ну конечно! — с огромным облегчением восклицает Макс. — Конечно!

— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — отводит глаза Женя.

— Что?!

— Что я графоманка.

— Нет! Нет! — вопит Макс. — Я совсем не это думаю!

— Может быть, так и есть. Может быть, я графоманка. Но я писала от души. И я писала, предупреждаю тебя, Макс, чистую правду. Многое в моей пьесе тебя, наверное, будет шокировать. Тем более надо, чтоб ты первым прочитал.

— Женька, ну о чем ты говоришь. Конечно прочту!

— Наверное, я стала писать, потому что мне от тебя что-то передалось. Николкины и Левко — это как свет и тьма. И я всегда хотела быть светом, как ты.

— Ну, это какая-то ерунда! — смеется Макс. — Какой, к черту, Николкины — свет! И почему Левко — тьма?

— Потому что Левко — это народ, толпа. А Николкины — люди искусства, — объясняет Женя.

Вы избранные, вы совесть народа. У вас здесь, — она опять кладет пухлую ладонь на свою грудь, — ...у вас здесь устроено не так, как у всех. Честнее. Глубже. Мудрее. И у меня, может быть, тоже. От тебя передалось. Вот пьеса.

Достает из-за пазухи тетрадку. У нее всего так много за пазухой, что тетрадка даже не была видна.

— Так я тебе сейчас прочту? — спрашивает Женя.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Прекрасно. Только я сперва принесу виски.

Макс выходит в коридор. Там еще громче слышно, как в кухне журчит вода. Она вытекает из-под кухонной двери. И чтение пьесы не состоялось, потому что случилось ЧП.

Макс открывает дверь кухни, и вырвавшийся из нее поток воды выплескивается ему на ноги, устремляется по коридору в столовую, мгновенно заливает паркет и разбегается по комнатам первого этажа.

Вода льется через край раковины, в которой он оставил бутылку виски. Бутылочная этикетка отклеилась, закупорила сток, и получился потоп.

— Боже мой! Что я наделал! — пугается Макс.

— Спокойно, Макс. Сперва закрой кран. — Женя прячет тетрадку за пазуху и снимает туфли. — Потом нужны тряпки. Нужно воду собирать тряпками и выжимать в тазы.

Жаль, что пьеса не была в тот вечер прочитана. Может быть, все русское искусство получило бы совершенно другое, более правильное направление, если бы она была прочитана. Я не шучу. Я верю, что из маленьких, незначительных вещей неожиданно может вырасти что-то огромное. Даже из таких ничтожных, как бутылочная этикетка. Или половая тряпка.

— Нужны срочно тряпки, — идет к Максу по воде Женя. — А то паркет вспучит. Где у вас тряпки?

— Я не знаю. — Стоя на коленях в воде, Макс закручивает кран. — Тут, наверное, нет тряпок. Все же вывезли.

— Нужно взять тряпки у наших, — говорит Женя.

— Ну так возьми!

— Я не могу. Я не сказала маме, что иду к тебе. Она подумает, что мы с тобой опять сошлись. А ведь я теперь все знаю, Макс. Она мне все рассказала.

— Что она тебе рассказала?!

— Что у вас с ней было.

— У нас с ней ничего не было! — в ужасе кричит Макс. — Женя, у нас с твоей мамой никогда ничего не было!

— Было, — убежденно говорит Женя. — Ты просто не помнишь. Потому что ты человек искусства. Ты же не от мира сего.

— Я от мира сего! Вот те крест! — кричит Макс. — Ничего у меня с ней не было!

— Было. И в результате родилась я, — тихо говорит Женя. — Я знаю, Макс, что ты мой отец.

— Что??!!

— Я тебя ни в чем не виню. Конечно, когда она мне об этом сказала, у меня сперва чуть крыша не поехала. Но потом я вспомнила, что Мольер тоже жил с собственной дочерью.

— Женя, ты не моя дочь! Это все только в ее несчастной больной башке! — стонет несчастный Макс. — Ты и не можешь быть моей дочерью, потому что ты родилась в июле шестьдесят второго. А в августе шестьдесят первого я уехал в Ашхабад ставить «Как закалялась сталь» и прожил там три года безвылазно! Тут же простая арифметика! Не моя ты дочь!

— Я не твоя дочь? — переспрашивает Женя.

— Да нет же!!!

— В моей пьесе на этом все держится... — задумывается Женя.

— Что?!

— Ничего, ничего. Я не буду сейчас рассказывать. А то тебе будет неинтересно читать. Ты же все равно прочтешь?

— Да, конечно. А сейчас возьми у нее тряпки!

— Подожди, а если я не твоя дочь, почему ты на мне тогда не женился?

— Женя, милая, это было давно. И мы потом об этом поговорим. А сейчас нужны тряпки!

— И почему же ты тогда уехал в Англию? — спрашивает Женя. — Ладно. Потом. Пойдем за тряпками.

Выходит из дома. Макс в промокших насквозь ботинках шлепает за ней.