Шишкин лес

— А если кратко?

— Если кратко, то получить недостающую сумму через аукцион теперь почти нереально. А давить на нас, чтоб мы вернули девять миллионов, будут сильнее.

За углом — переулок, который Степа видел из окна камеры. Толпа теснится у бакалейного магазина. Старуха все еще собирает с асфальта вермишель. Степа останавливается и смотрит на полуподвальные окна КПЗ.

— Папа, что ты стал? — тянет его к машине Макс. — Нам надо отсюда скорей уехать. Тебя выпустили за взятку. Антон дал дежурному триста долларов. Он еще может передумать. Предыдущий дежурный брать не хотел. Садись в машину.

— Подожди. Антоша, дай мне свою карточку, ту, с картинкой твоего «Толстоевского» и телефонами.

— Папа, садись в машину! — увещевает Макс.

— Оставь меня в покое.

— Папа, почему ты так со мной разговариваешь?

Антон вынимает из кармана и дает Степе карточку.

— Папа, почему ты всегда стремишься меня унизить? — обижается Макс. — И так всю жизнь. С детства! Но я уже пожилой человек! И между прочим, если б не я, тебя бы здесь вообще не нашли! Тебя нашли только потому, что я — гражданин Великобритании и позвонил ночью нашему послу. И он через ваш МИД связался с вашим МВД...

— Подождите, я сейчас, — говорит Степа и, не дослушав, уходит в переулок.

Приседает перед окном КПЗ.

На улице яркий свет, поэтому в окне ничего не видно. Степа видит Марину, только когда девушки подзывают ее и она подходит к окну. Марина пытается открыть форточку, но форточка наглухо забита гвоздями.

Степа прижимает карточку Антона к стеклу. Марина вглядывается в нее и кивает, запоминая телефонный номер «Толстоевского».

И Марина теперь верит, что у нее со знаменитым писателем Николкиным установились какие-то особые, доверительные отношения. Но это не совсем так. Мой папа каждой встречной женщине говорит, что он очень замкнутый человек и только с ней одной чувствует себя легко и свободно. И это действует на них неотразимо. Этих женщин, связанных с папой таинственной душевной близостью, — сотни. Папа их всех помнит и поддерживает с ними отношения годами и десятилетиями. И вовсе не потому, что каждая из них рано или поздно оказывается ему полезна. Он заранее об этом даже не думает.

Степа возвращается к машине.

— Макс, деточка, не сердись на меня, — говорит он.

— Папа, мне шестьдесят один год! — еще больше обижается Макс. — Меня тошнит, когда меня называют деточкой!

Машина едет по Тверской.

— Обижаться вообще-то должен не ты на меня, а я на тебя, — говорит Максу Степа.

— За что ты можешь быть на меня обижен?! За то, что я тогда остался в Англии? И тебе не стыдно?

— Нет, я не про Англию. Я о том, что в какой-то момент вы от меня отдалились. И ты, и Леша. Я даже не заметил, как это произошло. Но с какого-то времени вы оба перестали со мной разговаривать всерьез. И ты, и Леша. Вы перестали со мной делиться.

— Делиться чем?

— Своими мыслями, т-т-творческими замыслами.

- Папа, мы и раньше с тобой не очень делились. Мы никогда с тобой особенно не делились. Мы делились с мамой. Ты был слишком занят самим собой.

— Может быть, я не уделял вам д-д-достаточно внимания, но все равно между нами была душевная б-б-близость. А теперь... Ты мне так и не рассказал про свой новый спектакль. И Леша тоже ничего мне не рассказал.

— О чем он тебе не рассказывал?

— Об этом своем последнем фильме.

— Ты просто забыл, папа, — говорит Макс. — Он тебе уже двадцать лет назад про эту идею рассказывал, и был готов сценарий, но ты объяснил Леше, что это претенциозно — снимать фильм о самом себе. И что зрителю это будет скучно. Более того, ты поделился этим своим мнением с начальством из Госкино. Из лучших соображений поделился, чтоб оградить Лешу от неизбежных, по твоему мнению, неприятностей. И сценарий запретили. Через двадцать лет Леша вернулся к этой идее, но теперь не мог найти продюсера. У вас же деньги дают только под боевики и комедии.

— Но деньги на этот фильм все-таки где-то достал, — задумчиво говорит Степа.

— Нет, папа, Леша их не украл из Камчатского фонда, если это тебя волнует. Фильм финансировал Паша Левко. Я уже говорил тебе: у них с Лешей были нормальные отношения.

— Но кто-то же его убил.

— Папа, я знаю, что кто-то его убил, но это не обязательно Левко!

— Что ты сердишься? Я же п-п-просто сп-п-про-сил, где он взял деньги на этот фильм, — пожимает плечами Степа и обращается к Антону: — Деточка, а когда ты начинал «Толстоевского», ведь это тоже Паша Левко тебе помог?

— Я до сих пор с ним не рассчитался.

— И сейчас он одолжил Коте три миллиона, — да мы у него в долгах как в шелках.

Степа думает. Жует губами. Машина сворачивает в арку ворот и останавливается у подъезда. У моей фотографии все еще горят в банках свечи и стоит небольшая толпа поклонников. Кладут у фотографии цветы. Поглядывают на Степу, узнают, перешептываются.

— Чудесные у нас все-таки люди. Дефолт — а они все равно сюда приходят, — говорит Степа, войдя в подъезд. — Кстати о дефолте. Мне, наверное, надо позвонить Борису Николаевичу.

— Кому? — не понимает Макс.

— Борису Николаевичу Ельцину. Нашему президенту.

— Зачем?!

— Ну как же. Такое в стране случилось, — говорит Степа, — надо его как-то п-п-поддержать.

Макс закатывает глаза.

— Дед, не надо этого делать, — говорит Антон.

— П-п-почему?

— Потому что ему на твою поддержку наплевать.

— Может быть. Но позвонить я должен. Дай мне свой телефон.

— Ты прямо сейчас собираешься ему звонить?

— А почему не сейчас?

Антон покорно дает ему мобильник. Степа неуклюже тычет в кнопки.

Папа играет в маразматика, но тысячи телефонных номеров он помнит наизусть.

— Алло! Деточка, это ты? Да, это Степан Николкин, — говорит он в трубку. — Да, солнышко, ужасно... Ужасно... Твой шеф у себя? У президента? Я хотел сказать президенту пару слов. Можешь соединить?.. Нет? Понимаю... Понимаю... Тогда передай сердечный привет. Скажи, что я... Нет. Не я — весь народ сейчас душой с ним... Все. Обнимаю. — Отдает Антону мобильник. — Президент неважно себя чувствует. Макс, почему ты так вздыхаешь и кривляешься?

— Папа, но ты же и Горбачеву так же звонил, — говорит Макс.