Остров Безымянный

В советский период на Острове процветал рыболовецкий колхоз, но он не пережил пертурбаций девяностых годов. На берегу возле пирса стояло несколько нежилых строений, по их виду нельзя было понять, используются они или давно заброшены. Ржавеющий остов рыболовного судна и пара грузовиков без кузовов, со спущенными шинами свидетельствовали о том, что когда-то Остров знавал и лучшие времена. В те времена грузовики, конечно, завозили с кузовами, но техника постепенно вырабатывала свой ресурс, а стоимость вывоза на материк не окупалась стоимостью металлолома.

На пригорке притулились к подножию горы дома посёлка. Из-за высокой влажности деревянные части домов стали почти чёрными, а бетонные блоки были покрыты разводьями тёмно-бурой плесени. Чуть в стороне от домов торчала труба рыбозавода. Оттуда к вертолёту ехал автомобиль-уазик. Несколько поколений этого вездехода носили переходящее прозвище «козёл». Трудно сказать, как оно возникло, но можно поручиться, что никто не хотел обидеть трудягу на четырёх колёсах.

Из «козла» вышел коренастый мужчина, явно давно «разменявший полтинник». Он представился Иваном Тимофеевичем Найдёновым, директором завода. Брови, нависшие карнизом над глубоко посаженными маленькими глазами, резкая горизонтальная складка, пересекающая переносицу, глубокие морщины над ней и, в дополнение ко всему, неласковый взгляд придавали ему вид хмурый, под стать его Острову. Он даже не пытался, хотя бы из вежливости, придать приветливость своему лицу: директор явно не ожидал ничего хорошего от нашего визита.

Мы подъехали к рыбозаводу. Из посёлка к воротам длинного заводского здания тянулся народ на утреннюю смену. Люди шли молча, поодиночке и парами. Было слышно только чавканье резиновых сапог в хлипкой грязи. И на мужчинах, и на женщинах сверху были одеты брезентовые плащи с капюшонами, перешитыми, видимо, из армейских плащ-палаток – когда-то на острове стояла воинская часть. Все люди выглядели одинаково. Они даже передвигались схожим образом, медленным и тяжёлым шагом, поочерёдно вытаскивая сапоги из жидкого месива. Пелена мороси размывала очертания фигур в бесформенных плащах. На лица под капюшонами падал отсвет серого дня, и поэтому они также казались серыми. Вид у всех был насупленный, невесёлый, такой бывает по утрам у людей, вынужденных рано вставать и потому страдающих хроническим недосыпом. Казалось, что все были на одно лицо – угрюмое и унылое.

Понурые фигуры людей в обрамлении гнетущего пейзажа выглядели как нечто серое на ещё более сером фоне. Вадим чутко уловил этот мотив:

– Воплощённый образ безликой серой массы, – шепнул он мне.

Мы прошли в кабинет директора. Над столом щурился с портрета Ленин, рядом стояло знамя из тяжёлой тёмно-красной ткани с золотым шитьём, по краям знамени свисала бахрома. На стенах в простеньких рамках висели грамоты, с которых смотрели рабочие с волевыми лицами в комбинезонах и строгие работницы в красных косынках. Такие знамёна и грамоты раньше вручали победителям социалистического соревнования. Вся обстановка кабинета, включая неказистую мебель, которую теперь не встретишь даже в офисах самых захудалых фирм, отражала дух прошедшей эпохи. Да и сам директор меньше всего походил на менеджера. Казалось, перелетев через всю страну, мы переместились не на семь часовых поясов вперёд, а на добрых три десятка лет назад.

Из угощений мы согласились только на чай, не желая слишком затягивать наше пребывание на Острове. Чай принесла немолодая женщина, Найдёнов представил её как Веру Афиногеновну. На ней была тёплая вязаная кофта, такие не носят уже лет сорок – как она у неё сохранилась?

Ситуация на заводе, прежде всего, финансовая, нам была известна. Найдёнов перед нами не заискивал – по всему было видно, что этого он делать не умеет. Основной его аргумент сводился к тому, что, купив завод, мы тем самым приняли на себя определённые социальные обязательства перед работниками. Если завод окончательно встанет, на хозяйственном освоении Безымянного можно будет ставить крест, а в этом случае люди здесь жить не смогут. Закрытие завода станет тяжёлым ударом по местным жителям, поломает многие судьбы. Найдёнов уверял, что при относительно небольших инвестициях можно выйти на положительную рентабельность, но подтвердить свою уверенность расчётами не смог – на заводе не было грамотного экономиста. Мы с Вадимом терпеливо дослушали директора и попросили показать нам цеха.

В цехах мы не увидели ничего такого, что могло бы изменить тот настрой, с которым мы сюда ехали. Технологии были устаревшими, вопрос о системе контроля качества удивил директора: «Гарантия качества – наша совесть!». Оборудование находилось в состоянии, про которое говорят: «Дешевле выбросить, чем отремонтировать». Латаные-перелатаные котлы, трубы, покрытые рваной тепловой изоляцией, подкапывающие задвижки, допотопная механизация производили гнетущее впечатление. Было очевидно, что на протяжении последних десятилетий оборудование нещадно эксплуатировали, выжимая из него последнее, не вкладывая при этом ни рубля.

На заводе господствовал ручной труд. Пол был мокрым и блестел от рыбьей чешуи, при желании по нему можно было скользить, как по льду. Мужчины в резиновых фартуках чистили рыбу на разделочных столах, вспарывали ей брюхо, зачищали и промывали внутреннюю полость. Женщины в разноцветных халатах и фартуках резали рыбу на куски и упаковывали продукцию. Нижняя часть лица у всех рабочих была закрыта марлевой повязкой, словно на острове свирепствовала эпидемия гриппа, а волосы были убраны под прозрачную полиэтиленовую шапочку, такие надевают женщины, когда не хотят мочить волосы, принимая душ. И повязки, и шапочки сияли чистотой. Из этого подозрительного – на общем фоне – обстоятельства Вадим сделал самый логичный вывод:

– Готов на что угодно поспорить, что эти повязки и шапочки рабочим только к нашему приезду выдали.

Конечно, он был прав: традиция переодевать рабочих в новую спецодежду перед приездом начальства переживёт ещё не одну смену власти в нашей стране.

Люди работали молча, ловко орудуя ножами, раз за разом совершая отработанные движения. Я уже замечал раньше, что многочасовое выполнение однообразных операций, не предполагающих принятия решений, но требующих внимания и сосредоточенности, подавляет эмоции и затормаживает мыслительные процессы. Вот и теперь поверх марлевых повязок я встречал только пустые, ничего не выражающие взгляды. В глазах работников не отражалось никаких эмоций, переживаний, раздумий – в общем, ни одной мысли. Люди машинально делали свою привычную работу, которая не требовала умственных усилий, но и не позволяла им отвлекаться от их деятельности. Они никак не отреагировали на появление в цехе незнакомых людей, только несколько пар глаз равнодушно скользнули по нашим лицам.

Неожиданно одна работница обратилась ко мне:

– Закрывать нас будете?

Взгляды ближайших работниц вдруг стали осмысленными, они с явным интересом ожидали моего ответа. Глаза женщин над марлевыми повязками внимательно смотрели на меня, в глубине их таилось напряжённое ожидание. Я не смог заставить себя сказать правду:

– Почему закрывать? Мы хотим вас модернизировать.

– Нас до этого уже приватизировали, реформировали, оптимизировали, сливали, а потом снова разливали. А теперь, значит, вы нас модернизировать будете?

Женщина казалась столь бесхитростной, что мне стало неловко за свою ложь. Я промычал в ответ что-то, чего и сам не понял, кисло улыбнулся и поспешил отойти в сторону.

– Не переживай, после модернизации ещё инновация будет, – послышалось за спиной, и работницы засмеялись.

Делать на заводе нам больше было нечего. Собственно говоря, мы достигли цели поездки – увидели и оценили то, для чего сюда ехали. Другое дело, стоило ли ради этого проделывать столь мучительный путь…

Найдёнов порывался проводить нас до вертолёта, но мы отказались. Я мог бы сказать, что, прощаясь, он выглядел ещё более хмурым, чем при встрече, но больше было просто некуда.