Страница 3 из 14
Но теперь мне хотелось сказать ему: «Нет во мне никакого сокровища, я такая же, как и все», но откуда ему знать, какие все… Вот такая ответственность легла на меня…
Он кончил со стонами и едва ли не со слезами, это оказалось так трогательно и возбуждающе, что и меня вытолкнуло будто куда-то в небо, ослепляя и оглушая горячими волнами нежности к нему. И, едва он смог открыть глаза, задыхаясь и с клокочущим сердцем, которое ещё било меня в грудь тоже, будто расталкивая моё, пытаясь разбудить, заставить биться, не понимая, что оно холодно, оно мертво, спросил:
– Т-те-ебе… х-ха-а-ра-шо? Х-хоть… не-ем-ного?..
Вместо ответа я поцеловала его, потому что да, было хорошо, как он сам говорит, чистая физиология, но мне-то хотелось думать, что я нормальный, одухотворённый человек, живу душой, не телом. Оказалось, тела намного больше…
…Поцеловала… до этого она позволяла мне целовать себя, не противилась, но не целовала. И оказалось, что и о поцелуях я ничего не знаю, вернее, не знал. Вот когда я вполне овладел ею, не раньше, но теперь, когда она, прикрыв веки, касалась моего рта губами и языком так горячо и нежно, что мир завертелся передо мной, снова скручиваясь в тугой жгут желания и разливаясь морем счастья. Вот почему ты никогда не целовала меня, знала эту тайну, настоящие поцелуи – это золотые ключи от всех райских врат…
И ещё одно я понял, что Бог, несомненно, мужчина, потому что создал женщину такой: бесконечный источник наслаждения. И почему мне не открылось это прежде? И почему я не видел в женщинах ничего притягательного? Впрочем, я не видел и в мужчинах… я вообще ничего этого не видел.
Ночь накрыла город и комнату, огни с улиц и от купола собора освещали помещения, отражаясь от наших тел.
– Марк… ну, уймись, что ты как… последний день Помпеи? – прошептала Таня, пытаясь остановить меня. – Ну… пожалуйста…
Я приподнялся.
– Конечно, последний, одна ночь…
– Ну почему одна-то?.. Господи… – выдохнула Таня, видимо, я, и правда, уже сильно донял её. – Что, ты…
– И… дальше… ты… будешь со мной… как…
– Да буду, что теперь… только… давай без… одержимости. Я же не из пластика… – она погладила меня по лицу, надеюсь, не очень ненавидит меня. – И… Давай поспим?
Я покачал головой.
– Я засну, ты сбежишь.
– Да не сбегу.
– Обещаешь?
– Обещаю, спи…
– Ты куда? – приподнялся я, потому что она скользнула из постели.
Таня обернулась, совершенно обнажённая, растрёпанная.
– Господи, «куда»… На кудыкины горы, Марк! Писать хочу, «куда»…
Когда она вернулась через несколько минут с заплетёнными в косу волосами, умытая и даже пахнущая холодной водой, я обнял её, притягивая к себе.
– Но только спим, – сказала Таня.
– Спим, да… но двух одеял больше не будет…
Она только вздохнула, пристраивая голову на подушке и мои руки на себе, чтобы не мешали спать. Ну, что же, вот я и в раю…
…А вот где теперь я, я не знаю…
Глава 2. Семейные ценности
Интересно, удивилась бы моя сестра, если бы узнала сейчас, что в эти самые мгновения, и я так же лежу, глядя в ночь, без сна и думаю то же: «где я теперь?», удивилась бы она?
И даже ситуация похожа, но немного. Только я лежал не с женой, и не с Катей, я лежал в постели с главредом, только не подумайте, она – женщина. Притом даже вполне красивая, холёная и я готов был бы расхваливать её на все лады вслух и даже про себя, если бы она не была моим начальником, и это и было самое противное. Но Таня испытывала какие-то добрые чувства к этому своему странному мужу, который вообще-то казался мне опасным маньяком, который или не дорос до маньяка, или его жизнь протекала так благоприятно, что эти задатки превратились в одарённость, с которой он вёл свои дела.
Впрочем, о них мне было почти ничего не известно, я мог только догадываться о масштабах его дел по его тратам, потому что официально у него была небольшая фирма «Печати и штампы», которая занималась изготовлением печатей, визиток, экслибрисов, их Марк рисовал сам и действительно очень тонко и даже увлечённо, но, по-моему, он занимался этим нарочно для того, чтобы в это время размышлять, как другие вышивают, вяжут, гуляют по лесу. О чём именно размышлял Марк Лиргамир можно было только пытаться догадываться, он ездил по всей стране, иногда с Таней за границу, везде они снимали неизменно самые дорогие отели и виллы, так же как и одежду, машины, обстановку в их квартире, впрочем, весьма скромной по его запросам. Но он обмолвился как-то, что в Москва-сити для них строится квартира, и дом в Завидово, или ещё где-то, говорил, что хотел бы купить виллу в Италии или Испании, они не были обычными богачами и не стремились только на какую-нибудь Рублёвку. Откуда спрашивается у владельца крохотной фирмы из шести человек, один из которых директор, второй бухгалтер, третий шофёр, четвёртый резчик, пятый – уборщица, и Марк – шестой, художник и владелец. Причём доход был не то что минимальный, но никакой, заказов было не более десяти в месяц, а зарплаты, и неплохие, он платил исправно, не так как по всей стране, с задержками. Когда-то один из моих приятелей-осведомителей, работающий в органах и дающий мне иногда кое-какую информацию, которую я мог использовать в работе, в ответ на мою просьбу «пробить» моего подозрительного зятя, сказал через некоторое время:
– Ну что сказать тебе, Платон, утешительного не скажу, – Костин выдохнул, доставая сигареты, Господи, «Космос» курит, я предложил ему «Сamel», но он только качнул головой: «Не стоит, привыкну, в отделе решат, что я взяточник». И продолжил: – Ну в общем, Платон, сказать, что тебе очень повезло с родственничком не могу. Юность у Марка Лиргамира была… скажем, весьма бурной. Это очень мягкое и интеллигентное определение. Наркотики, групповой секс, передозировки, причём в их компании умерли ребята, историю замяли, но… то ли они сами разбодяжили героин не тем, то ли им просто не повезло, теперь уже не поймёшь… Но потом он ушёл в глухую завязку и… в училище вернулся, и женился, вот, даже, – Костин показал на меня, будто он на мне женился, хотя… в известном смысле и на мне.
Мы шли с Костиным по бульварному кольцу, хрустя подмерзшим льдом, потому что был февраль, и после оттепели снова подморозило, обыкновенный серовато-синий зимний день, когда кажется, что зима не кончится никогда. Да, когда я был сначала в Лондоне, а после переехали в Вашингтон, я думал, чокнусь. И не от ностальгии, вовсе нет, что мне было ностальгировать, если ничто не мешало мне вернуться, ничто, кроме собственных амбиций и ожиданий, что вот-вот для меня распахнётся беспредельные возможности реализации моих талантов, сила которых распирала меня, как телесная сила распирает мышцы. Так что я мучился со скуки, все эти красивые, правильно устроенные, замечательно освещённые города с магазинами, полными прекрасных товаров, которые так радовали мою жену, пытавшуюся сохранять достоинство, отправляясь по их сверкающим коридорам, всё это благополучие хорошо для того, чтобы просто жить здесь, а не быть журналистом. В моём понимании журналист это борец с несправедливостью, язвами общества, замалчиванием преступлений и тому подобным, но здесь это было исключено. Местные язвы меня не волновали, а писать о прекрасном, как было модно теперь, или загнивающем, как было модно прежде, Западе мне было скучно, я не смог бы написать ничего толкового. Поэтому, проработав полтора года, вопреки желаниям и ожиданиям моей жены, я запросился назад, в Москву, и едва смог убедить Иконникова, который когда-то говорил мне, что я напрасно уезжаю, способствовать моему возвращению. И вот, я вернулся. А тут всё оказалось совершенно по-новому, настолько иначе, что я вообразить не мог, когда уезжал в 90-м. Советского союза, партии, комсомола нет, зато магазины полные товаров есть и не хуже, чем там, откуда я приехал, отец и мама живут вместе в Москве, потому что Таня, Таня! купила им квартиру, сама Таня замужем, но не за Лётчиком. Ленинград стал называться Петербургом, и там Таня купила себе квартиру. Но, правду сказать, её квартира до сих пор ещё отделывалась, что она там хотела сделать не знаю, но там не жила, когда приезжала со своим мужем. Так что за два года изменилось почти всё, даже то, что, кажется, не могло измениться.