Страница 3 из 5
За несколько месяцев до моего шестого дня рождения, мы снова переехали. У мамы было странное желание переезжать каждый год. Когда я была совсем маленькая, мне было здорово и весело. Мы долгие дни вместе с мамой упаковывали вещи, вязали узлы из простыней и одеял, аккуратно складывали в них утварь, потом приезжал грузовик, все это несколько грузчиков заносили в его чрево, садились следом, мы устраивались в кабине с водителем, и переезжали. Порой это мероприятие было ради переезда на соседнюю улицу или даже в соседний дом. Мы продавали одну квартиру, покупали другую. Когда я уже стала чуть старше, начала понимать, что каждое такое действие было колоссально не выгодно. Мама не была предпринимателем, она не могла рассчитать выгоду от продажи и покупки, требовала у бабушки найти денег, если не хватало. И весь последующий год мы жили хуже и хуже, потому что бабушка из своей крошечной зарплаты выплачивала бесконечные долги, а мама работать не устроилась, потому что: а куда я Катю дену?
Иногда мама ругалась с бабушкой и запрещала ей приходить. Тогда еды у нас практически не было. Иногда мы неделю могли питаться пачкой макарон, но мама превращала это в игру, и мы изобретали из них разные блюда, особенно мне запомнилось как мы перемалывали макарошки в старой громкой кофемолке и из получившейся муки пекли блинчики. Блинчики были невкусные, но сам процесс мне нравился. Если я была недовольна подобным меню, мама начинала кричать, что меня кормят в детском саду, а она сидит дома и пухнет с голоду. Я не понимала, что значит это слово, но понимала, что мне очень стыдно, что я кушаю, а мама нет и есть в детском саду в такие моменты переставала.
Как только мне исполнилось шесть лет, меня начали собирать в школу. Первые классы в те годы открывались при детских садах, утром были уроки, а после обычный день со сном и играми. Так как лет мне было мало, я попала именно в такой первый класс. О том, что что-то изменилось, я начала понимать чуть раньше, когда укладываний в одеялке с соской становилось с каждой неделей меньше. Но и в отношении мамы кое-то изменилось – она перестала со мной разговаривать, иногда днями, иногда неделями. И запретила меня называть ее мамой. Сначала наедине, а потом и вовсе. Зови меня Тоня. – абсолютно равнодушно повторяла она, когда у меня по привычке вырывалось «мама».
Я очень быстро усвоила, что, когда я зову ее по имени, паузы с молчанием становятся реже. Значит молчание – это наказание. Приходилось стараться и быстро привыкать к новым правилам, я же хотела сохранить хорошие отношения с мамой. С Тоней.
Тоня все еще укладывала меня спать рядом с собой, но мне было настолько плохо радом с ней, даже без нелепого одеялка, что я старалась откатиться на самый край и стать как можно меньше и незаметнее, лишь бы даже кончиком пальца ее не коснуться.
В первом классе мне понравилось. Меня посадили с красивым мальчиком Ярославом, у нас была прекрасная учительница, старенькая и добрая, мы всем классом придумывали сказки, что она наша бабушка. Учиться первые несколько месяцев мне было скучно, Тоня выучила меня чтению и письму еще в четыре года и часто забавлялась, заставляя меня читать ей газеты вслух. До сих пор помню, о чем писали в газете «Криминальная Россия».
Учительница постоянно хвалила меня после уроков, рассказывала Тоне, какая у нее чудесная умненькая дочь. Тоня сухо кивала, быстренько натягивала на меня старенькую курточку и уводила подальше от доброй учительницы.
Иногда она забывала меня забрать, а так как первый класс был на базе детского сада, одних нас не отпускали. Я часто сидела то с воспитательницей, то с уборщицей, то со сторожем, дожидаясь Тоню. Она приходила иногда под ночь.
Если я спрашивала почему других детей забрали раньше, Тоня начинала молчать. Очень быстро я спрашивать перестала. Значит так надо.
Глава 3
Я вынырнула из мысленной картинки с женщиной, идущей по улице, и бредущим позади нее ребенком с огромным желтым рюкзаком. У этой малышки еще были свежи воспоминания, как раньше мама водила ее за руку, показывала буквы в названиях магазинов, вместе читала слоги, играла с бабушкиным пуделем Чарликом, купила заводного железного крокодильчика и долго объясняла, что он не настоящий и его не надо бояться. Но эти воспоминания малышка старалась не доставать, потому что сейчас ее реальность была другая. Вместо мамы появилась какая-то незнакомая женщина, которую надо было называть Тоня, и которая безжалостно рассказала, что бабушкиного пуделя Чарлика съели местные алкаши. Я много ночей очень тихо плакала в подушку о Чарлике, стараясь задерживать дыхание, чтобы Тоня не услышала моих всхлипов. Этой незнакомке Тоне совсем не было дела до меня, я чувствовала себя несчастной и одинокой, но не понимала, в чем я провинилась.
Мои уроки всегда были выполнены безукоризненно, игрушки аккуратно расставлены, одежда сложена, но в лучшем случае это удостаивалось редкого одобрительного кивка, который был уже большим подарком.
Несколько раз крепко зажмурившись и резко открывая глаза, я прогнала непрошенные слезы. Если сложить все деньги, которые я потратила на психологов за последние годы, купила бы три таких машины. А за что платила? Сижу сдерживаю слезы на парковке у сумасшедшего дома.
Вернувшись в реальность полностью, снимаю безумные шпильки, босиком выхожу из машины, закидываю их в багажник и с заднего сиденья достаю старые рваные кроссовки. Вот теперь я это я, так гораздо лучше. И зачем надо было что-то из себя строить?
Обращаю внимание на часы и понимаю, что сидела в своих мыслях минут сорок. А в моей голове как будто пошла вечность.
Решаю, что стресса на сегодня достаточно и через интернет ищу номер в приличной гостинице. Зайти в квартиру матери я не смогу, в одиночестве точно, а ехать к родственникам, рассказывать о себе, слушать их проблемы, лицемерно благодарить – выше моих сил.
Пока жду подтверждения от гостиницы, просматриваю пропущенные звонки и сообщения с работы, быстренько перебрасываю менеджеру. Сегодня общаться с клиентами я не готова. Ответила только Максиму, давнему другу, который уже давно намекает, что устал быть просто другом и готов предоставить мне руку, сердце и кольцо. Я уже который год делаю вид, что намеков не понимаю. Ответила коротко, что все хорошо, чудесно пообщалась с родственницей. Подумав пару минут, дописала, что его поддержка мне здесь бы не помешала.
«Я сейчас приеду» – тут же пришло в ответ.
«Не сегодня. Мне надо собраться с мыслями» – написала я, пожалев о минутной слабости и просьбе о поддержке. От гостиницы наконец пришло подтверждение, и я тут же надавила на педаль газа.
Гостиницу я выбрала самую лучшую, в центре города. Хотелось полежать в комфортной ванной, съесть вкусный ужин и заказать хороший алкоголь.
Все это я осуществила сразу, как оказалась в номере. Я лежала в ванной, аккуратно пристроив на столике рядом бокал и тарелку с едой. Моя подруга бы сейчас шутила, что от сочетания алкоголя и горячей воды в нашем возрасте уже может подвести сердечко.
Свое сердечко я сегодня решила проверить на прочность и после ванны выкурила на балконе вторую обещанную себе сигарету стоя прямо под табличкой «курение запрещено». До звонка с новостями о матери я не курила лет семь, хотелось всегда, но повода не было. А тут такой повод! Сложно себе отказать, да и не хочется. Такое вот оправдание маленькой слабости.
До отъезда запланировала сходить в квартиру к матери, вернее, уже в свою. Вряд ли она когда-то в нее вернется. Надо взять там самое ценное, пригласить уборщицу, выкинуть все лишнее и выставить на продажу. Сама я этим заниматься не готова, поручу риелторам. Плевать на цену, лишь бы продали побыстрее.
Написала сообщение знакомому риелтору, кратко рассказала ситуацию, на что получила ответ, что пока мать жива, квартиру я не продам.
«Надеюсь, недолго осталось мучиться» – сказала я сама себе, но потом осознала, что я так не думаю на самом деле. Я не желаю матери смерти. Конечно, я очень часто мечтала, чтобы ни ее, ни бабки не стало, но как-то волшебным образом. Чтобы в какой-то день они просто растворились, инопланетяне их украли например. Но смерти в буквальном смысле – никогда. Несмотря на мою кажущуюся циничность, истинным циником я никогда не была, слишком уж добрая внутри.