Не ставший героем

– Константин, он вообще не знает, что такое «друзья». У него нет такого представления в голове. В принципе. У него есть люди, с которых он может что-то поиметь и люди, которые его не интересуют. Всё. А знакомых у него много. – Вилкой Анна всё рисовала подтверждения своих слов в воздухе, и её ничуть не смущало больше говорить за обедом, чем есть. – Один откажет, к другому пойдёт. Он может сегодня ночевать у одного, а завтра у другого. Поэтому я и говорю, что вы телефон – телефон его – ищите! А они по болотам лазают. Господи, да не утонет он нигде, он где-то в городе шляется.

– Его подруга Нина сказала, что он думал себе навредить?

– Между нами, что она понимает? Что она в него влюблена? Вы были подростком? Я помню себя в его возрасте, мне тоже казалось, что весь мир это сплошная драма, а если драмы нет, всегда можно её создать. – С предельной выдержкой отвечала мать парня. – Вы суицид имеете в виду? Я вас умоляю. Если бы Коля решил покончить с собой, это было бы шоу! Шоу! Он бы всех родственников собрал, меня, Витю, бабушку с дедушкой, всех тёть, дядь, вас бы позвал, всех соседей, всех Витиных коллег… Мы бы сразу знали, наверняка. Никакого вопроса бы там не стояло. Я уже не говорю про тело. Вы тело находили? – за этими словами наиболее явно получила свой контур та артистичность, с которой женщина говорила. Точно на сцене, даже не перед камерой, нет – в театре. В этом демонстративно невозмутимом лице чуткий глаз способен был различить напряжение в каждой мышце.

– Нет, не находили. – Не немного опешив отвечал Костя.

– Ну вот, какой суицид? А это он просто исчез. Инопланетяне что ли забрали? Такого не бывает.

– Это не обязательно инопланетяне… – с тем наступила тишина.

На секунду Анна перестала сиять. Но быстро вернулась в прежнее русло.

– Коля не дурак. – Нашлась она и на то с ответом. – Он дерзкий и много чего ещё не понимает в жизни, но он умный парень. Его куда-то там не заманить. Он сразу на место поставит. Он умный мальчик… – теперь же в словах проступило беспокойство, и это было заметно, – Я скорее думаю, что его могли как раз за какие-то слова ударить по голове. Он, бывает, скажет, а потом подумает. Сколько раз было. И с Витей, отцом, сколько было. Он уже много раз получал. Ему бы язык за зубами держать. Больше всего боюсь, что ударили… да и насовсем. – Предложение она смогла закончить, правда заметно тише, будто что-то постыдное.

– Мы обыскали весь город, не только болота. Если бы было тело, его бы нашли.

– А если он ходит где-то? Бродит и не помнит, кто он? – в глазах её блеснул ужас, – Это самое страшное… – она отвернулась, а затем даже движением рук будто скинула с себя неприятную ткань или опавший туман и вернулась в беседу, – Так раз вы обыскали, вы больше не ищите?

– Мы ищем. – Больше Константин не стал спрашивать подробности характера Коли.

Видимо, слова матери произвели на него большее впечатление, чем слова полицейского, и он оставил идею о взаимосвязи между исчезновениями. Блокнот он со стушёванным видом спрятал под куртку. Пока никто не увидел, с какой серьёзностью он готов был браться за тайны городских заговоров ещё минуту назад. Приступить к еде было куда благоразумнее, и как взрослый мужчина он составил компанию взрослой женщине.

На шершавой стене в один блеклый слой лежала белая краска. Стена эта не была привычной стеной от пола до потолка, как обычно бывает. Это была не просто шершавая, а кривая, накренённая стена, уходящая в потолок без определённой границы. Но на ней во всю длину протянулась полка, выдерживающая несколько клеток для крыс, в которых спали животные. Под сводом потолка висела лампа, вернее лампочка, только очень большая. Её освещения более чем хватало на эту комнатушку, больше походившую на крупную коробку, нежели на маленькую комнату. В этой пещере, вроде тех, что лепят из снега младшие школьники, смогли тесно разместиться только две белые тумбы: одна с компьютером, другая с клеткой, в которой спали ещё две белые крысы. Обе тумбы были обрезаны сзади, чтобы влезть в такое узкое пространство.

Человеком, который смог бы осилить обед в подобном месте, оказался никто иной, как Костя. В его тарелке разваривалась лапша с овощами, и должно быть она не была сильно вкусная, так как лицо парня выглядело крайне пренебрежительным. На мониторе перед его тарелкой подсвечивалось изображение Комнаты. Жёлтый диван, не-окно, запертая дверь, кровать с тощим парнем на ней. В правой руке наблюдатель держал ложку. Левая же в этот момент сжимала ручку над раскрытым блокнотом, где было уже написано в шапке «Коля. День 4», а на самом листе «Ему плевать, что говорить. Он скажет, что угодно, чтобы получить своё. Его жизнь начинается каждый день заново».

Первые ложки парень ещё следил за экраном, где лежал пленник. В хорошем качестве съёмки. Волосы мальчика были грязные и спадали на подушку по обе стороны, одна из свалявшихся прядей осталась на лбу, перекрывая обзор правого глаза, но парню она явно никак не мешала. Он гладил ногтём стену уже больше пятнадцати минут и только периодически слышно вздыхал. Попыток сбежать больше не было. Попыток самой жизнедеятельности явно не хватало в этом немом фильме. Если бы не отсчёт времени внизу экрана, можно бы было решить, что кто-то установил залипание трёх смежных кадров: мальчик с пальцем на вершине стены, мальчик с пальцем у края стены, и их бесконечная смена. Костя ел молча и вскоре перестал смотреть на экран.

Из дома он вышел на пробуждающий ветер сентября под вечер. Прекрасно подобранное время, если ты хочешь проветрить домашнюю голову. Из гаража своё авто он неспешно вывёл на просёлочную дорогу. Участок соседа Гурьева стоял тих. Участок бабы Клавдии полит и ухожен с рассвета, но на нём так же не различить ни души. Как и всегда. Скоро совсем засядут по домам в городе и перестанут выбираться на дачи.

Зелёная машина скользит меж дач до выезда на автостраду. Отсюда Костя спокойно доезжает до левого поворота буквально в паре километров от города.

За хлопком двери следует чёткий звук молнии спортивной куртки. За спиной рюкзак, с которым он бежит трусцой до следующего съезда. Тут он и находит свою синюю ладу-гранту. Она встречает хозяина бодрым сигнальным откликом. Перед отъездом Костя делает пометку в блокноте из бардачка – «2лв».

Попав в город, он проезжает всего триста метров и тут же заезжает в карман. Там уже можно стянуть штаны и ветровку, они в миг оказываются в пакете под сиденьем. Теперь на нём – джинсы и потёртая куртка. Такая, на которой не захочется задержать взгляд. Тёмные волосы, торчащие из-под кепки, скрыли под собой натуральные, а лицо скрылось банальным и самым нахальным образом под медицинской трёхслойной маской. Когда незнакомец выехал из кармана, его машина уже состарилась на добрый месяц, который водитель, должно быть, ездил без остановок по самым грязным лужам страны. Да так, что ни одного символа на номерном знаке не удавалось теперь распознать. Этот незнакомец был похож на чёрного человека. Он так же не имел истории и лица. У него не было прошлого и не было будущего. Был только этот вечер, и в этот вечер он припарковался возле огороженного забором двора.

Двор красивый, благоустроенный. Вмещает несколько кирпичных домов красного тона. Крыши покатые, на окнах цветы. Самая настоящая сказка. Безопасность – вот, что самое главное. По периметру неустанно бдят мигающие огоньком камеры. Въезд разрешён только по пропускам. Сюда точно не сунется непрошенный незнакомец. Потому-то он и припарковался поблизости в рассчитанном слепом пятне. На приборную панель парень выставил стаканчик от кофе, на колени поместил ноутбук. Всё готово – теперь он просто ожидающий друга или подругу автолюбитель, соблюдающий к тому же масочный режим.

Его взгляд направлен девять минут из десяти на единственный подъезд шестиэтажного дома. Красивый. С просторных угловых балконов открывается прекрасный вид на Коловку – городскую реку, протекающую у незнакомца за спиной вниз по спуску. На короткий миг плечи его расправляются, реагируя на сигнал подъездной двери. Но в следующий миг опадают. За вечер это происходит десятки раз снова и снова, и каждый раз за бордовой дверью под цвет кирпича оказывается не тот человек. Как это должно быть жестоко по отношению к себе – ждать того, кто о тебе даже не знает. Скорее становится дождаться вечера.