Моя индейская Ж.

Он пытался унюхать, кто я такой. Но мне было не до этого: отныне я был водителем! Немного расслабившись, Каспарас перешёл к рыбалке. Увлечённо рассказывал, что почти вся литовская рыба – с костями. Но лучше ловить линя, потому что у него меньше костей, чем у карпа.

Прибежав в редакцию, я не преминул похвастаться первым автоопытом. "Давно пора", – подбадривали коллеги. Оставалось ловить моменты эмигрантского счастья, развалившись в мягком кресле с чашкой кофе в руках. К полудню я снова заглянул в мессенджер, но моя женщина не появлялась: было указано, что последний раз была там в четыре утра. В половине второго Она, наконец, написала:

"Поспать, как обычно не получилось)))"

"Снова спина? Мы её вылечим"

"Нет, лечение нужно особое. Я балованная))".

К свиданию Она была не готова, потому что вечером вела урок. Я уселся за фильм, склеивая кадры в компьютере. В тот день я успел больше, чем за всю предыдущую неделю. Домой не хотелось, ведь там меня ждала пустота. "Может, бухнём?" – отписал я Фёдору к вечеру. Фёдор был безотказным малым, несмотря на семью. А когда семья уезжала в Россию, то и вовсе звал к себе жить. Мы провели вместе уйму дней и ночей, убивая время фильмами, а печень – водкой. Фёдор, как и я, был политбеженцем, и путь на Родину ему тоже был закрыт.

В серой многоэтажке, что рядом с Сантари́шской больницей, Фёдор тосковал уже лет шесть. Прежнюю семью он, как и я, оставил в России. Но оттуда к нему приехала другая девушка, с дочкой. Кроме новой жены и дочери его друзьями были я да покерный клуб. Фёдор искренне верил, что когда-нибудь ему выпадет миллион. Но тот всё не шёл ему в руки.

Сантари́шские окрестности утопали в слякоти, неприятно чавкающей под ногами. Как обычно, мы с Фёдором дошли до магазина и взяли бутыль "Столичной". "Чёрт возьми, – выругался он позже, осматриваясь в темноте у теннисного стола. – Забыли пластиковые стаканы". Откупорив бутылку, Фёдор жадно опрокинул её в рот, а потом смачно выдохнул, утираясь рукавом. Я тоже хлебнул из горлышка и потянулся к банке с солёными огурчиками: "Agurkai!" В который раз я ругал Фёдора за то, что не учит литовский. Но у него всегда находилась тысяча отговорок:

– Для чего мне язык страны, из которой я уеду? В России литовский будет не нужен.

– Но пока мы здесь, должны быть как местные.

– Женя! – глядел Фёдор укоризненно. – Я в Литве не свой и никогда им не стану.

Он был высоким парнем широкой кости. И даже за годы, просиженные в литовских барах, Фёдор умудрился сохранить спортивный и свежий вид. Ему бы точно не шла борода, ведь он был из когорты вечно молодых, для которых старость наступает в гробу. Всегда был одет в фирменные куртки с такими же брюками и крепкими ботинками. Это не вязалось с народным образом беженца, живущего в убогой палатке на морском берегу. Скорее, он подтверждал образ русского, сумевшего наворовать денег. Наворовал или нет, мало кого интересовало. Главное, что таких русских в Литве уважают многие.

С повышением градуса наша пьянка всё больше напоминала митинг. Мы кричали о выборах и смене российской власти. Я пророчил ей ещё лет двадцать, и Фёдор соглашался. Верхушки сосен посвистывали на ветру, важно качая стволами на фоне пепельной небесной пелены. От детской площадки, где мы предавались пьянству, тянулась дорожка в сосновый лес. Но казалось, перед нами зиял портал, в который следовало шагнуть, чтобы пропасть.

Мы брели среди кустов и деревьев, отсвечивая огоньками сигарет. И я думал, что не скажу свой женщине про курение, ведь я уже бросил. Впрочем, истинным удовольствием была не сигарета, а рассуждения Фёдора о жизни. Он был на десять лет моложе, но раз в десять меня умнее. Это не дружеский комплимент, а факт. У игроков мозг вообще работает иначе. Его фразы были точны и безжалостны, и я не мог их оспорить, потому что с правдой не спорят.

В Ангарске у него когда-то была радиостанция, через которую он изрядно доставал местных чиновников. Однажды Фёдор пошёл на выборы в городской совет, но тут на него свалилось уголовное дело за некое вымогательство. И если бы не срочный отъезд в Литву, сейчас бы он точно кормил тюремных вшей.

Мы перешли пустую асфальтовую дорогу и встали под фонарём у безлюдной автобусной остановки. "Невезуха. – Фёдор хмыкнул носом, отхлебнув из бутылки. – Невезуха по всем фронтам". Это было знакомым. Степень его депрессии колебалась вместе с курсами валют и всяческих акций. За компьютером он просиживал сутками, играя на интернет-биржах. Этим Фёдор умудрялся кормить семью, что порой выходило успешно. Но если на биржах не ладилось, он становился угрюмым, порой доходя до грани, за которой начиналось безысходное равнодушие.

Алкоголь иногда делал Фёдора веселее, будто в него вселялась сила супергероя. И, пропустив грамм по двести, мы находили в телефонах виды Парижа, Барселоны или Нью-Йорка. Путешествия были только мечтами, ведь стоило Фёдору шагнуть за пределы Литвы, как его мигом бы задержали: Интерпол бдит ночами и днями. А в базах Интерпола Фёдор висел с самого момента, как сбежал из России. И всё же мы листали прекрасные виды, словно хотели представить будущее. Я убеждал его, что рано или поздно всё наладится и мы помчимся по свету. Иногда он делал вид, что верил. Но сегодня у него не было сил даже на это.

"Пойдём к реке", – потянул он меня за рукав. Продравшись сквозь заросли, мы нашли тропинку и шагали, пока каблуки не утонули во влажном песке. "Смотри, – вскинул он рукой. – Вода течёт свободно, там нет границ". На другом берегу отсвечивали огоньки, казавшиеся непомерно далёкими, словно из другой Вселенной. Открыв пакет, я достал остатки водки с огурцами. "Послушай, – сказал я, когда бутыль опустела. – А может, Россия на другом берегу? Давай туда кричать!" И мы, словно дети, принялись орать в пустоту, слушая лесное эхо. "Э-эээй!!! – неслось над речными просторами. – Как вы там???!!!". "Там", – отвечало эхо.

6

"Доброе утро, моя индейская женщина! Сейчас ты дышишь тихонько, как мышка. Я тебя вижу. Я знаю, что этот день будет долгим и прекрасным. Желаю тебе почувствовать его радость и полноту. Крепко тебя обнимаю. И прошу, езди аккуратно"

"Доброе утро, Женя! Спасибо тебе за надежду. Теперь я верю, что жизнь и вправду не так темна, как порой кажется".

"Ты выспалась?"

"Не очень)))"

Нас учили с детства, что за счастье надо бороться. Любимую женщину надо вырвать зубами у ближнего. А потому нечто удачное и светлое, наступившее в жизни, нам часто видится как результат большой драки. И лишь с моей женщиной всё было не по законам природы. Мне не пришлось за неё сражаться, и наше чувство упало нам в руки само, будто спелый и сочный плод. Мы оказались выше любой борьбы, просто решив быть вместе. Наверное, мы слишком устали от одиночества.

Утро выдалось солнечным. Когда я ехал в автобусе, рассматривая золотистые вильнюсские виды, мне написал Радослав. Он тоже был из российских политических, успел побегать по Венгрии и потом зависнуть в Испании. А когда Радослава оттуда турнули, то сбежал к нам. Сейчас Радослав устроил в мессенджере секретный чат: "Нужно встретиться, это срочно". Я отнекивался, но он был непреклонен: "Помоги, или мне крышка". Вздохнув, я назначил встречу на Лу́кишской площади.

Радослав смущался и сутулился, озираясь по сторонам: "Скажи, надо ли возвращаться в Россию?" В Новосибирске он когда-то был предводителем свидетелей Иеговы, и до сих пор это помнил, считая себя гуру. Но сейчас он теребил в руках мятый кожаный портфель без ручки. Он был похож не на гуру, а на стареющего уборщика, который решил обрести профессорский вид, таская в портфеле тряпки и порошки. Передо мной стоял усталый и разочарованный человек, которому мало что было нужно в этой жизни. Глубокие морщины на его сером лице были похожи на шрамы. Лишь маленькая бородка топорщилась по-прежнему горделиво.