Страница 3 из 17
Познай себя – и познаешь мир
Каждый из нас задавал себе вопросы о том, существует ли Бог. а если существует, то где Он и как Он выглядит. Здесь, в этих текстах, мы не беремся давать какие-то точные ответы на сии вопросы, но поможем разобраться, о чем идет речь, и обозначить самые-самые общие контуры свидетельства о Творце, разобравшись в самих себе и в какой-то степени познав самих себя. А главное – нам предстоит дать ответ на самый злободневный вопрос современности: как в Боге одно уживается с другим. Творец абсолютно аскетичен и в то же время абсолютно безграничен в счастье и радости. Образ и подобие сему были важными всегда, но в наше время – с особой значимостью.
Для исследования этого вопроса прибегнем к аналогиям. С помощью оных в более развернутом виде речь пойдет о внутреннем мире души и о процессах, идущих в природе психики.
Во-первых, надо начать обсуждение с самого важного. Славяне называли жизнью не само тело и не этот видимый нами мир, а душу и мир духовный, то есть то, что навсегда, и то, что вечно. Все земное бытие – это шествие по Царствию Небесному и во Царство Небесное посредством своего тела. Тело для них – это видимая часть души. Почему? Хотя бы потому, что с тяжестью жизни в рабстве, в увечьях и в самых страшных болезнях человек может прожить всю жизнь, а вот с увечной, израненной и болящей душой человек не может жить и часа (что такое болезнь души, видно из смыслового синонима «глаз – голос», о чем см. ниже).
Представьте себе, что девушка хочет иметь ребенка. И вот подходит к ней некий «мудрец» и пытается предостеречь ее от этого, преподнося все в самых черных перспективах. Он говорит, что сие ей принесет много страданий. Причем не только во время самих родов, но и все те тяготы и риски, кои сопутствуют беременности в течение девяти месяцев. И ведь все, сказанное им, – правда. Но, несмотря на это, когда она узнает о том, что у нее развивается плод, она очень счастлива. И далее, обремененная хлопотами, всего этого страшного она даже не заметит и живет только этой радостью о будущем ребенке и его миром. В этом же прообразе иные подвиги.
К примеру много всякого слышать приходится о мучениях монаха, который подвизался в аскезе. Но сам он этого даже не замечает, ибо для него это такой способ жить во Царствии Небесном при его земной жизни. Чем тяжелее он берет на себя крест, тем больше счастья лежит на противоположной чаше весов. Бог абсолютно велик в радости, а так как нам естественно быть подобными только Ему, то и счастья нам всегда мало. Постоянно хочется большего. Это мотивирует к росту в аскезе, и человек поднимается выше, находя дороги в еще более трудных и опасных реалиях, благодаря чему жизнь торжествует уже и там, открывая новые горизонты для грядущих новых побед. (Кстати, следует заметить, что тут рождается наука аскетического делания, в границах коей оказываются все известные направления научного поиска. Ведь, согласно ей, человек может без вреда для плоти подняться высоко в аскезе, то есть так же как альпинист может покорить даже самые высокие вершины мира, сообразные Голгофе Христовой высоты, чтобы жить и невредимым возвращаться вновь.) В этом же прообразе предстает перед нами сама Голгофа Христова. Божественное счастье Царства Небесного – это перегрузка воспаленного грехом тела, и, чтобы не повредить человеку всей полнотой Божественной радости, Батюшка Небесный пожелал, чтобы человек приобщался к Ней и обладал Ею, той же Ее полнотой абсолютного счастья, не сразу, как это было в Раю, а теперь удобно-постепенно, малыми Частицами, то есть без покушения на ослабшее естество Адама.
С одной стороны, Он предан теми, кого спасал, истязаем ими же. Они же убивают Его самой страшной казнью. Он в Своей радости любить человечество остался недосягаем. И тут перед нами совсем иная сторона Евангелия. Для распинающих Голгофа – это страшные муки, это отверженность от всего общества и вообще все крайности горя. Для Христа же это торжество в радости, в коей соединились абсолютные контрасты. То есть это такой образ бытия во Царствии Небесном. Он заботится о человечестве и молится о нем даже в таких ужасных реалиях Голгофы. Этим Спаситель как бы вписался в Замысел Его Отца, остался насельником Царства Небесного даже в аду, который Он разрушил. Таким Он предстал перед взором древних славян – они видят то, что Он остается счастлив в тяжелейшем подвиге Своем, а не то, как Ему больно и что про Него думают остальные. Это очень важно понимать, когда мы будем рассуждать о вере. Отцы Церкви говорят, что Спаситель должен был принять всю полноту скорби без всяких послаблений. Это так, ибо и Сам Спаситель вопиет Отцу Небесному: «Отче, почто оставил Меня?» – и должен показать путь спасения даже самому страшному грешнику, то есть он должен был быть близок ему во всем без исключения, чтобы показать ему выход. А с другой стороны, процесс возрастания – это суть живого, и слова сии из уст Спасителя – норма для живого. Об этом ниже, где будем говорить об идолах.
То есть хотя нам и говорят, что Он как человек скорбел и мучился, но Сам Он как Бог остается во Царствии Небесном, то есть этого ада не видит. Это очень важно понимать для практики человека в его бытии, кое имеет множество прообразов одного – Голгофы Христовой. Божественная радость отличается от любой иной тем, что ее невозможно чем-то заглушить, затмить или уничижить. Нам это свойство настоящей Божественной радости понадобится при обсуждении практики выхода из себя во время тягот тяжелого крестьянского труда, чем активно пользовались древние, а потом и православные. Если человек с Богом, то он счастлив в единении с Ним, то есть если он счастлив естественной для себя изначальной первозданной радостью, от коей все остальные формы счастья – лишь отдаленные оттенки. Эту радость бытия ничто не может затмить, даже Голгофа. Мне попалась однажды книжка, в коей описан акт поиска преступника среди подозреваемых у древних славян. Всем, кто попал под подозрение, дают в руки раскаленный на огне камень. Замечаете, как мыслил древний? Тот, кто счастлив в Боге, тот этого камня не видит (кстати, слова «видеть» и «ведать», «вести» и «весть» – смысловые синонимы, вкупе имеющие способность освящать глубинные мудрости). А тот, кто утратил с Ним связь, – тот мучается, а потому, окажись он в иной ситуации, поведет себя как исповедник инородности живому – он и есть преступник. Они искали несчастного, который мог пытаться достичь своего счастья инородно для себя и всего коллектива. Это очень важно заметить, ибо сия глубина мысли могла быть следствием только озвученного ранее по тексту мировосприятия. Поиски истины данным способом наталкивают на мысль о том, какова по природе была вера славян.
Иными словами, с физическим увечьем и болезнью можно прожить всю жизнь, но с болезнью души человек не может ни терпеть боль, ни жить даже и часа. Просто радость духа – само естество живого, сама его природа. То есть подобно тому, как если мы фонарь занесем в дом и поставим его в самое темное место, тьма, несмотря на ее очевидное величие, ничего не сможет сделать, и сам светильник от этого не изменит самому себе, то есть светить не перестанет, так и останется тем, чем он и был. Примерно так ведет себя и радость Божественного присутствия, что есть само естество жизни. Оная может присутствовать в душе марафонца, каторжника или сильно больного человека. Если мы эту Сущность счастья занесем в ад, то от этого ничего с Ней не произойдет, оная не померкнет, и Сущность останется самой же собой. Дело тут в ином: остается только как можно сильнее очистить свое естество радости от инородных вкраплений, что и происходит постоянно в самом человеке, в природе его физиологии, в его душе во время Таинства исповеди, в процессе тягостных работ и в истории становления цивилизации вообще. Абсолютно очищенная радость – это и есть само естество человека и переживание экстаза в самом чистом виде.
Поэтому нет ничего важнее очищения, и так как Божественную радость ничем заглушить или разрушить невозможно, то Бог постоянно искушает нас, посылает очищающие испытания, разрушает в нас все то, что разрушается, чтобы мы радовались только Тому, что разрушению не поддалось, – одному Им непорушимому вечному. Все в природе Вселенной живет только этим процессом движения к Богу – очищением. Отсюда все иные стремления людей Севера. Если есть счастье в Нем, то не имеет смысла все остальное, кроме одного – создать условия для того, чтобы эта жар-птица вечной радости не выскользнула из рук, и в то же время не обжечься бы о нее (в этом природа эволюции научно-технического прогресса). Именно поэтому древний северянин создавал комфорт не телу своему, а в первую очередь душе, процессу ее богообщения (к примеру, древний строил величественные сооружения для поклонения усопшим – процесс строительства, то есть сам тяжелый физический труд в процессе строительства, создавал этот комфорт). Он создавал комфортное бытие абсолютному подобию Ему, то есть удобства для пребывания в естественной себе радости. Им создавались условия важной составляющей для полноты богообщения – комфорт для тела молящейся души. Как бы продолжал дело эволюции становления организма, в коем все стремится к улучшению работы головного мозга. В этом же прообразе, если в душе все хорошо, что-то остается комфорту телесному, но, опять же, в пределах духовного счастья. В этом и в этих границах политэкономия и эволюция общественных отношений, что и выразилось в государственности как иной форме монастырского уклада жизни.