Страница 30 из 32
Она приходилась дочерью герцогу Орканийскому и сестрой Серафу, то есть Насьену. Тридцать лет тому назад один святой отшельник, по имени Салюст, обратил ее в веру, и с той поры, как она стала королевой Сарраса, она лишь ждала удобного случая, чтобы сорвать пелену с глаз своего супруга. Но честь провозгласить благую весть в этом краю была уготована обоим Иосифам. Упомянем лишь об одном деянии из их апостольских трудов.
В то время как отец крестил народ королевства Саррас, сын последовал за Насьеном в Орканию[205] и повел беспощадную войну с идолами. В храме города Оркана было одно изваяние, водруженное на главный алтарь. Иосиф развязал свой пояс и стал перед ним, заклиная беса выйти оттуда в зримом обличье; а тем временем набросил пояс на шею идола и повлек его прочь из храма к ногам Мордрена. Демон испускал пронзительные вопли, на которые отовсюду сбежалась толпа.
– За что ты меня так мучишь? – воззвал он к Иосифу.
– Узнаешь погодя; в сей же миг я дознаюсь о смерти Толомея Сераста. Скажи мне, зачем ты убил его.
– Я скажу, если ты разожмешь мне шею.
Иосиф ослабил пояс и взял идола за темя:
– Теперь говори.
– Я видел чудеса, творимые Богом, я зрел воочию крещение Эвалака, я убоялся за душу Толомея; и вот, приняв облик посланника, я пришел сказать ему, будто Эвалак хочет его повесить; и будто я его сберегу, если он предастся мне. Он принес мне клятву; я обернулся грифоном, он взобрался мне на спину; а когда я поднялся до некой высоты, то низверг его, и он упал, переломав кости.
Тогда Иосиф затянул пояс на шее идола и проволок его по всем улицам города.
– Вот, – говорил он толпе, – вот боги, коих вы страшились! Положите руку на сердце и признайте единого Бога в трех лицах!
Затем он спросил у демона его имя.
– Я Аскалаф[206], призванный приносить людям и распускать по миру злокозненные слухи, ложные вести.
Но с Аскалафом еще не было покончено. Жители Оркана в большинстве своем приняли крещение, но иные решили покинуть страну, дабы уклониться от этого. Они избрали скверную участь: едва они вышли из ворот города, как пали, сраженные смертью. Иосиф примчался, узнав эту весть; и первым делом увидел он беса, им проклятого, резвящимся на телах всех этих жертв.
– Смотри, Иосиф, – вскричал Аскалаф, – смотри, как умею я мстить за твоего Бога врагам его!
– А кто тебе дал на это право?
– Сам Иисус Христос.
– Ты лжешь!
При этих словах он бросился к нему, намереваясь связать. Но путь ему преградил огнеликий ангел и пронзил ему бедро копьем, от коего железный наконечник остался в ране.
– Это, – промолвил он, – научит тебя не мешкать более с крещением добрых людей, спеша на помощь врагам моей веры.
Через двенадцать дней после того Насьен, снедаемый нескромным любопытством, захотел увидеть, что заключает в себе священный сосуд: он приподнял патену и постиг все чудеса, что были уготованы стране, избранной хранилищем сей драгоценной реликвии. За это он был поражен внезапной слепотою. Но ангел, уязвивший Иосифа, явился вновь и, взяв в руки древко копья, чей наконечник оставался погруженным в рану, приблизился к Иосифу и приложил древко к острию, от коего оно было отделено. Из раны выступили крупные и обильные капли крови; ангел собрал их, смочил ими конец древка и сложил его с наконечником, так что уже нельзя было догадаться, что оружие было разъято[207]. Потом ангел подошел к Насьену, оросил глаза его некоей влагой и вернул ему зрение, которого он лишился через свою нескромность[208].
Исцеленный от ангельской раны, Иосиф-сын завершил обращение всего народа Сарраса и Оркании.
Из числа шестидесяти двух, шестидесяти пяти или семидесяти двух сородичей, вышедших с ним из Иерусалима, тридцать три он посвятил в епископы стольких же городов в обеих странах. Прочие, приняв сан священников, рассеялись по меньшим городам.
Впоследствии он обнаружил места, где покоились тела двух отшельников, одному из которых королева Сарацинта, жена Мордрена, была обязана своим обращением. Надписи, сохранившиеся в каждой из гробниц, гласили: в первой – «Здесь покоится Салюст из Вифлеема, славный воин Иисуса Христа, который прожил отшельником тридцать семь лет, не вкушая никакого мяса, приготовленного рукою человека». Во второй: «Здесь покоится Гермоген из Тарса[209], который провел тридцать четыре года и семь месяцев, ни разу не обновив ни обуви, ни одежды». Оба тела были перевезены, одно в Саррас, другое в Орканию, и снискали поклонение, коему не давало иссякнуть множество чудес.
Вслед за тем Иосифу довелось еще очистить новообращенного короля Мордрена от последней скверны, которая не поддалась воде крещения. Сей государь давно уже велел устроить в стенах своего чертога келейку, отведенную для одного кумира женского пола, коим он был очарован. Это была кукла чудной красоты, которую король сам облачал в богатейшие одежды. Стоило королеве Сарацинте покинуть ложе, как он брал клинышек, вставлял его в незаметную щель в стене и, отжав ее, добирался до крюка, чтобы поднять большую железную задвижку и открыть потайную дверцу. Затем король извлекал идола к себе и делил с ним ложе. Изведав свое удовольствие, он возвращал куклу в ее келью, дверь закрывалась, и железный брус вновь падал на крюк, делая ее недоступной для всех. Вот уже пятнадцать лет он тешил себя этой постыдной привычкой, как вдруг сновидение, растолкованное ему Иосифом, открыло ему, что ничто не может оставаться в тайне от тех, кто любезен Богу. Он сознался в преступлении, призвал королеву, своего шурина и Иосифа, а после при них бросил идола в огонь, выказав величайшее раскаяние.
Это было последнее деяние Иосифа-сына в стране Саррас. Голос с небес повелел ему оставить короля и увести с собою большинство своих спутников, чтобы идти проповедовать новую веру среди язычников. Во время этого долгого пути, когда им стало недоставать съестного, он преклонил колена перед ковчегом со святым сосудом, моля Бога о помощи[210].
Голос рек Иосифу-старшему:
– Вели расстелить скатерти на свежей траве: пусть твой народ соберется вокруг. Когда они приготовятся к трапезе, укажи твоему сыну Иосифу взять чашу и трижды обойти с нею вокруг скатерти. В тот же миг те из них, кто чист душою, преисполнятся всей отрадою мира. И так они будут делать каждый день, в Первом часу. Но стоит им поддаться мерзкому греху похоти, как они лишатся благодати, дарующей им столь великую усладу. Когда ты устроишь на этот лад первую трапезу, ты войдешь к жене своей Энигее и познаешь ее телесно. Она понесет сына, коего нарекут при крещении Галахадом Сильным. Он будет велик силой и непоколебим верой; и тем преодолеет всех нечестивцев, ему современных.
Иосиф сделал, как ему было велено, а сын его, облаченный в белую столу, совершив три круга, сел справа от отца, оставив, однако, между обоими промежуток в одно место.
Затем он поставил чашу, накрытую патеной и тою тонкой пеленой, что мы зовем корпоралом. Все вмиг преисполнились божественной благодати, до того, что и в мысли им не приходило пожелать чего-либо. После трапезы Иосиф-сын вернул Грааль в ковчег, где он и пребывал до этого[211].
Назавтра после этого великого дня голос сказал Иосифу-сыну:
– Ступай прямо к морю: тебе следует пойти и населить землю, обетованную твоему потомству; когда достигнешь берега, то, за неимением корабля, ты выступишь вперед и расстелешь наподобие ладьи свою сорочку: она расширится соразмерно числу тех, кто будет свободен от смертных грехов.
Иосиф-сын, прибыв на берег моря, снял с себя сорочку и, распластав ее по воде, первым ступил на один из рукавов, следом отец его Иосиф – на другой. Впереди них уместились Насьен и носильщики ковчега; волны, их несущие, не замочили даже подошвы их ног. Энигея, Брон, Элиаб[212] и двенадцать их детей взошли на середину сорочки, которая раздалась сообразно числу прибывших; их примеру последовали все остальные. И так оказалось их числом сто сорок восемь. Два иудея, наполовину обращенные, Моисей и отец его Симон, хоть и мало верили в силу сорочки, захотели попробовать ступить на нее: едва они сделали три шага, как их поглотили волны, и прочие люди, оставшиеся на берегу, подобрали их с превеликим трудом. Что до Иосифа и всех, кто за ним последовал, они отплыли, невзирая на просьбы тех, которые оставались на суше и умоляли их подождать.
205
По общепринятой версии, с которой согласен и П. Парис (см. прим. на стр. 258), это Оркнейские острова, расположенные у северного побережья Шотландии. Правда, не все средневековые авторы помещали Орканию в столь суровые края. У некоторых она простирается от Вавилона до Красного моря или просто упоминается как сарацинское государство. (Прим. перев.).
206
Аскалаф – в древнегреческой мифологии садовник Аида. Прославился своим доносом на Персефону, за который был наказан. Когда Персефона впервые собиралась вернуться в верхний мир (выполнив условие – не принимать никакой пищи), Аскалаф заявил, что она ела «пищу мертвых» – зерна граната. Как мы видим, в средневековой демонологии ему нашлась работа по вкусу. (Прим. перев.).
207
Только когда наступит эпоха приключений, мы увидим капли крови, стекающие с копья, и это оружие ранит другого человека того же рода и той же доблести, что и Иосиф-сын. Об этом нам расскажет вторая часть книги о Ланселоте. (Прим. П. Париса).
208
Это наказание любопытства Насьена – его дубликат в виде наказания Мордрена – вновь появляется в одной из следующих глав. (Прим. П. Париса).
209
Гермоген Тарсский (расцвет деятельности в 161–180 гг. н. э.) – греческий ритор эпохи императора Марка Аврелия. Вероятно, здесь эта историческая личность смешана с другой. Святой Гермоген, мученик Никейский, или Сиракузский, умер около 312 г. Этот Гермоген сначала сам был мучителем христиан, однако потом принял христианскую веру, за что и был обезглавлен. (Прим. перев.).
210
Тут состоялась духовная трапеза, о которой впервые говорил Робер де Борон, но которую он позаботился отличить от эвхаристического причастия. В нашем романе обе трапезы по сути превращаются в одну, и получается ярко выраженная ересь. Судите сами. (Прим. П. Париса).
211
Важно отметить, что этот эпизод не сохранился в другом тексте, который послужил образцом для печатной версии. В нем спутники Иосифа-старшего находят в лесу превосходную еду, не прося об этом, а Святой Дух говорит с Иосифом лишь для того, чтобы повелеть ему возлечь с его женой Элиаб. (Прим. П. Париса).
212
Здесь, как мы видим, Элиаб и Энигея – не одно и то же лицо (см. прим. 1 на стр. 149). (Прим. перев.).