Страница 5 из 8
– Я не всегда была такой, какую вы сейчас просвечиваете своими пронзительными глазами и интуицией. И мне нужно было познать болото разочарований, одолеть горы трудностей, не утонуть в море страданий.
– И судьба свела нас именно тогда, когда мы оба созрели для этой великой встречи.
Она положила свою руку на его пясть. Он внутренне вздрогнул, хотя внешне и не подал виду. Она почувствовала его импульс, тоже смутилась, но, сделав вид, что ничего и не было, убрала руку.
Они и не заметили, что уже давно не отводят взглядов в сторону, обмениваясь лишь короткими контактами, но смотрят друг другу в глаза – неотрывно, легко, просто, искренне, радостно, как в жизни могут лишь малые дети, а влюбленные мужчина и женщина – только в фильмах.
– У вас есть какие-либо воспоминания о пионерском лагере 30-летней давности? – спросила Ника.
– Много воспоминаний. В столовую отряд надо было водить строем, и дети в дороге должны были хором выкрикивать речёвки. Озеро, в котором было полно рыбы. Моя рыбалка: я с детства большой любитель ужения. Соревнование между отрядами на приготовление лучшей ухи из рыбы, которую сами же должны были словить. Благодаря моим навыкам в этих делах, наш отряд занял какое-то призовое место. Чуть ли не на каждом рассвете я просиживал с удочкой на озере. Собственно, просиживать и не было возможности: клёв был бешеный! Вялил пойманную рыбу, вывешивая для сушки в подсобке нашего павильона. Однажды обнаружил, что мои запасы заметно поубавились. Принялся выяснять. Оказалось, что дело рук одного из мальчишек нашего отряда по имени Армен. Когда же я взял его в оборот своими попреками и воспитательными разъяснениями, он на все мои попытки утверждал одно и то же: «Я хвосты не ел. Хвосты не ел». Ага! А как же ты посмел есть остальное?! То, что не твое?! Без разрешения?! А он опять: «Я хвосты не ел».
– Я это помню! – засмеялась Ника.
– Много и других зарубок в памяти. Смотр художественной самодеятельности. Каждый отряд должен был подготовить один-два номера. Я, не мудрствуя лукаво, сколотил небольшой хор, выучил его популярной песне «Гренада» и сам тоже выступил на сцене в качестве хориста и солиста.
– Это я помню лучше всего! – захлопала в ладоши Ника. – Как сейчас, помню ваше соло. Первое. Хор поет: И мертвые губы шепнули: «Грена…» И вы продолжаете один, чистым и печальным тенором:
Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель.
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
– А второе ваше соло – в самом конце, когда вы заканчиваете вторую половину последнего куплета:
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
– О, какая у вас память! – восхитился Фархад.
– Просто это песня потом всю жизнь сопровождала меня. Кстати, а вы знаете, что Михаил Светлов написал «Гренаду» в 1926 году?
– Да?! Даже не подозревал об этом! В моем сознании с того самого пионерского лета в Пскенте как само собой разумеющееся сидело понимание: автор сделал синтез двух гражданских войн – нашей и испанской!
– Как это ни удивительно – танцевал только от нашей. Тогда в огромных пределах страны, раньше называвшейся Российской империей, лишь недавно отгремели сражения красных против белых и иностранных интервентов. Хотя, если быть более точным, то не везде. Скажем, в Средней Азии басмачество не мирилось с властью большевиков до 30-х годов. Отдельные столкновения частей НКВД с партизанами-басмачами не прекращались даже с началом Великой Отечественной против гитлеровской агрессии. А в 1926 году, когда Светлов создал стихотворение, очень скоро ставшим знаменитым на все последующие времена, до гражданской войны на Пиренеях еще было 10 лет. И вряд ли тогда 23-летний автор был в курсе положения дел в Испании. Скорее всего, наитие поэта, вызванное увиденной им вывеской гостиницы «Гренада» на Тверской улице в Москве. Недаром большие поэты и вообще художественно одаренные личности были пророками – судьбы своей и судеб Отечества: Пушкин, Лермонтов, Блок, Цой, Тальков…
– А в мою память, – вернулся Пулатов в общее с Вероникой прошлое, – навсегда врезалось еще одно: когда я закончил песню, как вы сказали, чистым и печальным тенором, то девочка-зритель, сидевшая в первом ряду с моей женой, то есть со своей пионервожатой, вскочила, издала какое-то восклицание и радостно захлопала.
– Это была я!
Тут уж он положил свою руку на пясть своей дамы. Она осторожно повернула ладонь кверху. Их руки – его левая и ее правая, – соединились. И они, замечая это, и в то же время как бы не замечая, потом так и сидели.
Счастливые часов совсем не знают. Но они еще и к еде не притрагиваются. Даже в ресторане, где есть просто-напросто положено по умолчанию. Но Фархаду и Нике – не до еды. Некогда. Невозможно оторваться друг от друга в разговорах. Да и не помнится совсем о еде! И не хочется!
– А на том смотре наш отряд занял что-нибудь из передних мест? – спросила Ника. – Вот этого я не помню…
– Среди воспитателей была одна пожилая учительница. Это я тогда, в свои неполные 22, воспринимал ее пожилой. Сейчас-то я понимаю, что ей было лет 40-45… Простите, это не к вам! Вы-то выглядите не старше 30-ти! К тому же общественное сознание в те годы было другое: 40 лет – это уже считалось возрастом. И люди чувствовали и держали себя соответственно. Так вот, та руководительница отряда старших детей держалась очень солидно, и на педсоветах ее высказывания были авторитетными. Она и сказала после смотра художественной самодеятельности: «Вам за выступление – первое место. Но смотр – мероприятие для детей. Потому вашему отряду не будет никакого места». Кстати, не помню ни имени, ни отчества, ни фамилии этой авторитетши. А вот директора пионерлагеря, скромного, спокойного мужчину лет сорока, назову достоверно: Усов Владимир Петрович.
– А кто-то недавно обещал мне при нашей встрече спеть, – сказала Ника лукаво.
– Что, прямо сейчас?
– Да. И, желательно, со сцены, в микрофон.
– Вы серьезно?
– Разве мой верный рыцарь не может выполнить маленькой просьбы своей Беатриче?
– Дульсинеи.
– Нет, мне больше хочется быть для вас Беатричей! – засмеялась она тому, что просклоняла несклоняемое имя.
– Беатриче, в самом деле, покруче Дульсинеи. Как и Данте – Сервантеса.
– Так, Беатриче ждет песни во всеуслышанье и под музыку.
Во время их незнания часов около половины зала заполнилось посетителями, дважды гостей с промежуточным антрактом занимал вокально-инструментальный квартет, воздух заметно сгустился от сигаретного дыма, были и танцульки. Но вся эта ресторанная привычность проплыла мимо Ники и Фархада. Если они и замечали что-то, так это грохот усилителей музыки, мешавший разговору.
Пулатов пристально посмотрел в сторону буфета в дальнем углу зала. И когда ему показалось, что сын обратил на это внимание, призывно махнул ему рукой. Тот подошел. Глаза его стали заметно масляно-осоловевшими.
– Моя дама изъявила желание, чтобы я спел для нее с эстрады. Ты можешь об этом сказать руководителю ансамбля и устроить мое выступление? – спросил отец. – Если надо, я заплачу.
– О чем вы говорите! – ответил сын, и его голос был теперь не таким твердым, как прежде, но с петушиными оттенками. – Как я скажу ему, так и будет! Платить – не надо! Но если я скажу – вам заплатят!
И отправился к эстраде не очень твердой походкой.
– Беатриче готова пожалеть о своем капризе, – она протянула к нему обе руки.
– Всё нормально! – приподнялся он со своего места, приняв ее руки в свои. Поцеловал одну, другую и направился к возвышающейся сцене.
Тихонько познакомил музыкантов с мелодией. Вступление, которое он пропел Нике неделю назад, при расставании возле Дамаса, прошло при попытках гитариста, пианистки и ударника войти в музыку песни. Но уже второй куплет Фархад пел в инструментальном сопровождении: