Страница 14 из 22
Смерти – то «кукиш показали», а арестованные так и не вернулись в родную деревню, так и сгинули неизвестно где. Ни слуху о них, ни духу не было долгие годы. И поклялся тогда подросток Василий, оставшийся за старшего с четырьмя маленькими братишками и сестрёнками на попечении одной матери, разыскать, чего бы это ему не стоило, своего родного батю. Обещал он матери, что обязательно это сделает, когда немного подрастёт. Мать его, которую звали Авдотья Еремеевна, верила и не верила своему старшенькому – надежде её и опоре, часто украдкой плакала.
В 1935 году, когда состоялся первый выпуск четвёртого класса, предложили родителям наиболее способных учеников, в том числе и Василия, отправить в район продолжать образование, но односельчане мягко отказались, недвусмысленно заявив, что дети им необходимы для помощи по хозяйству, а также для того, чтобы смотреть за младшими братишками и сестрёнками. Начальство немного поломалось, но затем смирилось.
Авдотья Еремеевна продолжала ждать своего милого родного Осипа. Она продолжала любить его до безумия. Но сердцем чувствовала, что вряд ли увидит когда-нибудь своего ненаглядного. Чувствовала она, что в стране наступают страшные, непредсказуемые времена.
Всем односельчанам было известно, да и приезжие рассказывали, что повсюду начались массовые аресты по политическим мотивам, что лагеря переполнены заключёнными. Сильно надеялись односельчане, что минует их «чаша сия», тем более что уже семь человек бесследно исчезли. Но видно не суждено им было избегнуть тяжёлой участи. Правда, дошли до них эти самые беды несколько позднее, потому что на слишком неудобном месте бывший скит располагался. К тому же ретивые руководители, прекрасно изучив уловки староверов, на этот раз решили себя обезопасить. Они решили действовать наверняка, с максимальной подстраховкой, тщательно всё продумав и, подготовившись к операции по всем правилам воинского искусства.
Итак, совершенно неожиданно, осенью 1937 года понаехали в деревню грузовики с красноармейцами и местным начальством. Стали они проводить какое-то непонятное для жителей деревни следствие. Видимо, решили начальники, в этот раз, расквитаться с общинниками по полной программе. Выплыли опять события семилетней давности о гибели партийных руководителей. По этим событиям было заведено уголовное дело. Стали допрашивать подряд всех колхозников. Но общинники упорно заявляли, что «никакого понятия не имеют, куда энти руководители могли подеваться». Ничего не удалось добиться от жителей деревни. Тогда решили партийные начальники подступиться к общинникам с другого бока. Теперь они вызвали к себе только председателя колхоза и его заместителей. Это были люди, выбранные общинниками после ареста прежних руководителей четыре года назад. Партийные начальники считали, что запугать руководителей колхоза не составит для них большого труда.
Первый, вроде, беззлобный вопрос к ним был о том, почему до сих пор в деревне нет партийной и комсомольской ячейки, а также пионерской организации. На это руководители колхоза честно и доходчиво ответили, что не видят в этом никакого смысла, так как живут они так же, как и их предки на этой земле дружным сплочённым коллективом уже не одну сотню лет, и всегда вместе, всегда стоят друг за дружку. И детишки с малолетства к труду приучены. Зачем же создавать им какие-то ещё организации, когда они все на виду, можно в любую избу зайти и посмотреть, какой везде строгий порядок соблюдается. Дети, воспитанные в строгости завсегда родителей почитают, а старикам вся община, то бишь, извините, весь колхоз, сообща помогает.
Тогда руководители следующий вопрос задали, тоже, вроде почти безобидный, хотя здесь уже председатель и его заместители прекрасно поняли, что клонят постепенно местные начальники к чему-то более серьёзному. Они догадались, что не случайно в деревне оказались грузовики с красноармейцами, что всё равно от них не отстанут, добром это не кончится и, в любом случае, не миновать им беды.
Вопрос был таким: «А скажите-ка, дорогие товарищи, как вы относитесь к всеобщему полноценному образованию не только детей, но и взрослого населения вашей деревни?»
«Только положительно, а как же ишо?» – ответил председатель.
И вот здесь уполномоченный из района, до тех пор державшийся довольно терпимо, не выдержал, и, буквально, взбесился:
«Ты мне не ишокай, сукин ты сын! Ты по существу отвечай. Школа у вас только начальная. А ребятишек умненьких, которые способные самые и, которые дальше учиться желают, в районный центр для продолжения образования не пускаете. Дорогу им к светлой, будущей жизни перекрываете. А при коммунизме люди должны быть не только грамотные, но и образованные во всех отношениях, и ты это прекрасно должен понимать.
Теперь насчёт взрослого населения. Сколько у вас грамотных среди взрослых и подростков старше пятнадцати лет, то есть среди тех, кто по возрасту начальную школу не посещал? Почему, спросишь, я такой возрастной предел определил? Да потому, что вы в первый класс только восьмилетних отдавали. Они к двенадцати годам начальное образование получали. А всех остальных детишек, кто даже чуть постарше, в школу не пускали. Это нам прекрасно известно. Ну, так отвечай, сколько у вас грамотных старшего возраста?».
Председатель в смущении отвёл глаза. Что он мог на это ответить? Да ничего конкретного. Понимали колхозные руководители, что приехавшие в их старообрядческий скит местные начальники, формально правы. Но настолько привыкли старообрядцы к кропотливому тяжёлому беспрерывному труду на земле и по хозяйству, что считали достаточной минимальную грамотность. Убеждены они были в том, что если некоторое количество простых трудолюбивых односельчан (наличие «особой группы» в скиту тщательно скрывалось) немного читать, писать и считать умеет, то этого вполне хватит. А убеждение это они выводили из того, что в их дружном сплочённом коллективе, где «один – за всех и все – за одного» грамотный всегда неграмотному в любом деле поможет – и заявление за него любое заполнит, если понадобится, и земли, сколько полагается, отмерит, и выращенный урожай подсчитает. Здесь, действительно, столкнулись в большом противоречии несколько костные взгляды людей, привыкших жить по своим собственным правилам и требования жизни. Поэтому председатель очень медленно и неуверенно ответил районному партийному секретарю:
«Мало, очень мало грамотных среди взрослых, несколько человек всего».
«Несколько человек? А сколько несколько? Видимо, один ты, да заместители твои. А вот ни библиотеки, ни избы-читальни, ни курсов ликбеза для всех желающих научиться грамоте, счёту и письму не имеется. Взрослое население сплошь неграмотно, и вы эту безграмотность поощряете, и делаете вы это, в этом я абсолютно уверен, специально».
«Это почему же специально?» – попытался робко возразить председатель.
«Почему? А потому, дорогой председатель, не желаете вы поднимать уровень всеобщей грамотности, чтобы односельчане ваши газет и журналов не читали. Говоря по-простому, не хотите вы, чтобы ваши колхозники были политически образованными и разбирались в могучей политике власти нашей Советской. Не хотите, чтобы разбирались они в указаниях нашего Великого вождя – товарища Сталина. Вот и получается, что живёте вы контрреволюционной бескультурной жизнью, варитесь с незапамятных времён в собственном соку, саботируете вы политику Советской народной власти».
В этот момент нервы колхозного председателя окончательно сдали. Лицо покрылось багровыми пятнами, и он довольно жёстким голосом пробасил:
«Не собираемся мы сабонтировать никакую политику. Просто люди у нас день и ночь в поте лица своего трудятся. Так они с детства привыкли. Так воспитали их родители. А совсем старенькие, которые у нас всегда в почёте и которые уже не в силах на земле трудиться, те внучат своих воспитывают, к труду их нелёгкому постепенно приучают. Да и поздно уже многим учиться».
Здесь уполномоченный секретарь окончательно потерял контроль над своими эмоциями. Он просто устал сдерживать себя, считая, что перед ним сидят типичные контрреволюционеры, которые только притворяются «невинными овечками». Поэтому с ними нечего валандаться, а наказать их необходимо по всей строгости революционного закона. Он начал очень сурово говорить и, иногда его речь переходила в самый настоящий разъярённый крик: