Страница 4 из 7
– Я-я-я-а-а-а. – А потом она услышала. – Соня-я-я… или зая-я-я…
После этих слов раздался скрип, хруст и потянуло запахом молотых кофейных зёрен. Волосы от ужаса встали дыбом:
– Ты же эхо… Эхо не может говорить самостоятельно.
Откуда-то сверху посыпалась мелкая коричневая крупка. «Это ещё что за…», – Тия оттолкнулась от шершавого ствола рукой – ускорения хватило и пару метров она проехала по поверхности. Остановилась, подняла голову. На толстой нижней ветви сидел ворон, нахохленный и мрачный. Перед ним стояла квадратная деревянная мельничка с медной ручкой сверху. Ворон придерживал мельничку крыльями, а клювом кругами крутил ручку.
– Ты – мельник?
– Тьфу! – ворон оторвался от ручки. – Какой я мельник…
– Такой, странный. С мельницей… – тут же подумала: «А почему странный? У мельника должна быть мельница. У этого, правда, кофемолка, но по сути-то мельница».
– …Говорят тебе: я – ворон. Ворон! А не ме-е-ельник, – оперным речитативом пропела птица. Неожиданно глубоким инфернальным басом.
– Ты ещё и поёшь, – Тия подавила нервный смешок.
– Темнота! – Ворон раздраженно спихнул мельничку с ветки, и та растаяла, растворилась в воздухе, – я тут, понимаешь, Шаляпина из себя изображаю. Тебя, дурёху, успокаиваю, можно сказать.
– К-какого Шаляпина?!
– Обыкновенного. Баса. – Ворон почти по-человечьи почесал лапой под крепким клювом. Совсем, как сосед дядя Кеша, наутро после попойки. – Всё с тобой понятно. В оперу не ходишь. Как есть – темнота. Надо было рэпчик почитать. Ладно, попробуем иначе. Мороженку будешь? – Из воздуха материализовалась вазочка с тремя шариками шоколадного мороженого. – Или ты фруктовое предпочитаешь? – Шарики поменяли цвет, стали розовыми. Сверху на них шлёпнулась большущая красная ягода. Сладко и нежно запахло клубникой.
– А ложечку? – клубника благоухала и рот непроизвольно наполнился слюной.
– Ай, молодца! – восхищённо хлопнул по бокам крыльями Ворон. В вазочке появилась серебряная ложка. – Ты давай, давай, заедай стресс. И спрашивай по ходу, если что.
– Где я? – Холодное мороженое успокаивало, если, конечно, мороженое может успокоить. Она облизнула ложку.
– Где, где…, – Ворон возмущённо фыркнул. – Я бы тебе ответил: в Караганде! Но это грубо, и мы не в Караганде. А если по правде: нигде. Смотри-ка, тоже в рифму попал: где – ни-где!
– Как это – нигде?
– Так. «Нигде» это место, в котором «где» не существует. Оно безлико, безымянно. Безумно, если хочешь. Плод воображения. Абстракция.
– Матрица, что ли? – Тия наморщила лоб, пытаясь поймать ускользающую мысль. – А вместо пилюль – мороженое.
– Вот она, современная молодёжь. В театр калачом не заманишь, книжку почитать – не допросишься. А кино – пожалуйста, на любой каприз. – Ворон картинно закатил глаза. – Какие пилюли, девочка? Освободи свой разум и жуй десерт.
В вазочке появились новые шарики, на сей раз бананово-ванильные. Ворон перебрался на тонкий конец ветки, закачался как на качелях вверх-вниз.
– Вот что ты видишь?
Где-то там, где должен был быть горизонт, появилась тень дерева, потом огромное полупрозрачное колесо. Оно стремительно завертелось вокруг собственной оси, превратилось в шар и покатилось вокруг призрачного дерева. Шар увеличивался и увеличивался, и, наконец, поглотил и ствол, и ветви. И всё исчезло. Ничего не осталось в прозрачно-белой тишине кроме Тии, чёрной, взъерошенной птицы, и…
– Дерево, тебя, – и вдруг на неё будто снизошло озарение. Ложечка выпала из пальцев, звякнула о ледяную землю. – Неужели это Иггдрасиль, а ты один из двух воронов Одина?! А который – Мысль или Память?
Ворон неистово закаркал и Тия не сразу поняла, что он хохочет, просто-таки закатывается от смеха. Наконец успокоившись, ворон спросил:
– Почему сразу Иггдрасиль? Дерево оно и есть дерево, даже если это Древо жизни или Древо познания добра и зла. Кто-то когда-то здесь побывал, кому-то проболтался, и пошла писать губерния: напридумывали люди мифов да сказочек разных. Чтоб себя показать да поступки свои оправдать. – Ворон слетел с ветки, клюнул мороженое. – Скучно. Пошёл я. – И на разъезжающихся лапах потопал прочь.
– Стой! А как же я?! Скажи – кто я?!
– Понятия не имею, – не оборачиваясь буркнул Ворон.
Она испугалась, что сейчас это единственное, кроме неё, живое существо исчезнет и она останется одна. Совсем одна. Под странным деревом.
– Зачем я здесь?
Ворон остановился, развернулся. Склонил голову набок:
– А вот это уже правильный вопрос.»
Даша оторвалась от текста, взглянула на подругу. Та подняла к плечу сжатый кулак. И в звенящей тишине раздался вкрадчивый, высокомерный голос:
– А что дальше?
Глава третья
Очередь в буфет казалась нескончаемой. Даше повезло – её втянула в середину знакомая-однокурсница: «Давай ко мне. Может, здесь повезёт, а то в столовке сегодня трубу прорвало. Закрыли наглухо. На улицу в чебуречную не успеем». Шансов добраться до прилавка было ничтожно мало. Оголодавшие студенты выкрикивали: «два коржика и два чая», «пирожки с капустой», «три хот-дога» и совали буфетчице деньги, в надежде, что она одарит желанной пищей.
Буфетчица Светочка, в белоснежном фартуке и высоком накрахмаленном колпаке, сама похожая на сдобную булочку, быстро выхватывала из леса рук деньги, ссыпала мелочь в кассу, щипцами кидала на тарелки пиццу, пончики и самсу. Тарелки тут же бесследно пропадали в студенческой массе, а руки тянулись к Свете снова и снова. Голоса страждущих выли на разные лады: «коржика, два коржика!», «сосиску, умру без сосиски», «ватрушки дайте, ватрушки»! Рядом с кассой очередь превращалась в безудержно прущую толпу. «Даже если я доберусь до кассы, ещё не факт, что добуду что-то. Руки короткие, кричать громко не умею, ходить мне голодной до дома», – Даша чуть ослабила натиск к прилавку и её тут же выкинуло из очереди.
Она стояла, растерянно оглядывая столики, за которыми счастливцы пировали над тарелками с добычей. Однокурсница куда-то исчезла. «Как назло, никого не знаю. А можно было бы к кому-нибудь подсесть и урвать хотя бы половину пирожка.» Вдруг сквозь гомон она различила знакомый голос. В буфет вплывал Заруцкий в компании ярко одетых девушек, похожих на стайку разноцветных рыбок. Его глубокий речитатив сразу заполнил пространство:
– Твои ангелы внутри тебя не справились, на свободу отпусти свои желания. Ведь я любимец твоих дьяволов, твоих дьяволов, твоих дьяволов и мы играем не по правилам, не по правилам, не по правилам.
Девушки подпевали и хихикали, а Заруцкий вступал, как именинник: лучащийся, неотразимый, уверенный в себе и в том, что его персона осчастливит каждого в этом пространстве.
Даша подобралась, проследила взглядом за группой: «Вот как сейчас главарь поступит? Это сборище пирожкоедов его разорвёт, и никакая харизма не поможет.»
Игорь окинул взглядом толпящихся студентов, оценил ситуацию. Довольно потёр руки и двинулся прямиком к кассе, запев мягким бархатным баритоном что-то совсем из другого репертуара: «Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана…» Студенты, тянувшие руки к продавщице начали оглядываться. Певец воспользовался заминкой и протиснулся дальше, стайка девушек устремилась следом «Вся ты словно в оковы закована – Светочка Павловна, спасите голодного студента – Драгоценная ты моя женщина», – Даша видела, как он, небрежно откинув прядь волос, галантно склонился к прилавку.
– Игорёк! – высокий голос Светочки зазвенел колокольчиком. – Да как же так, мой ты золотой! Чего изволите?
Через секунду «золотой» вынес из толпы большую миску с печёными пирожками. – Забрал всё, – смеясь, наклонился к блондинке, заботливо поддерживающей его под руку.
– О, писательница стоит, – воскликнул Заруцкий, проходя мимо Даши. – Голодная небось? Держи! – и Даша подхватила тёплый гладкий пирожок с картошкой. Секунды две, она стояла, опешив, ничего не понимая.