Страница 5 из 11
– Не лежи в росе на рассвете – спину застудишь.
И ушла через сад, чтобы войти с крыльца, обогнув дом.
В шесть утра Агапи и мужчины уже не спали: сидели в пустой таверне, ожидая, когда придёт хозяин и соберёт с них плату за проживание. Анна, успевшая быстро собраться, чтобы не задерживать отплытие, стояла рядом. Мурат медлил, пытался оттянуть неизбежное, считал, просил Анну ещё раз проверить, ничего ли она не забыла. Мужчины, стараясь не смотреть Мурату в глаза, сообщили Анне, что будут ждать её возле лодки на причале, и ушли. Агапи увязалась за ними.
И слава Богу.
«Жди меня здесь», – сказал Мурат, так и не взяв денег. Сказал и, как юнец, взбежал по лестнице наверх, на второй этаж. Минуту назад он всё решил. Хватит жить предсказуемой банальной жизнью, хватит тратить время в таверне: всю юность он мечтал о приключениях, о море, о любви – и вот теперь всё это ждало его. Ждало, как Анну её лодка из Трапезунда.
Мать зашла в комнату, по которой Мурат метался, как раненный зверь, лихорадочно кидая в сумку личные вещи. Закрыла за собой дверь.
– Ты не оставишь старую мать одну. Ты не оставишь таверну на меня.
Это был не вопрос, а констатация факта.
– Я мечтал об этом всю жизнь!
– Ты не оставишь старую мать одну.
Мурат почувствовал, как кураж покидает его.
– Я не могу жить без неё!
– Ты не оставишь меня одну в таверне.
Решимость испарилась.
– Отец взял с тебя обещание заботиться обо мне. Умру – уезжай, куда хочешь.
Руки опустились.
– Я хочу, чтобы ты жила, мама.
– Тогда иди и возьми с этой женщины деньги, которые она должна.
– Хорошо, мама.
Анна не могла совладать с тоской и тревогой, пока ждала Мурата внизу. Казалось, часы над барной стойкой тикают так громко, что звук набатом отдаётся в голове. Но Судьба хранит влюблённых. Анна не выдержала, вышла в сад. Мурат спускался по лестнице и, не дойдя последнюю пару ступенек, увидел в таверне тех самых хмурых мужчин с площади. Те, в свою очередь, заметили его:
– Вы укрываете у себя беглых греков?
Язык Мурата словно прилип к гортани. Где сейчас Анна? Если они спрашивают – значит, не нашли её. Только бы она оставалась там, где сейчас, и не заходила в общий зал!
Мурат взял себя в руки и силой преодолел последние две ступеньки.
– Вы из полиции?
– Мы слуги правосудия.
Мать Мурата зашипела на балконе, как разъяренная кошка, Анна от неожиданности вздрогнула и обернулась на звук. Пожилая женщина молча оттопырила четыре пальца, затем указала перстом на Анну и провела ладонью другой руки по горлу. Анна всё поняла. Изменилась в лице и незаметной тенью выскользнула через сад на улицу. Не помня себя, побежала к марине, где ждали лодка, Агапи, друзья и неизвестная жизнь. Но всё-таки жизнь.
В саду рассерженно зашипела кошка. Резкий звук прервал затянувшуюся паузу, заземлив электричество в воздухе.
Четверо хмурых мужчин разделились. Двое со скучающим видом начали ходить по таверне, двое продолжали беседовать с Муратом.
Где Анна? Она должна быть всё ещё в доме, нельзя пускать их туда!
– Что за вещи у вас стоят?
– Кто-то из жильцов съезжает.
– Мы поднимемся наверх.
– Если вы не из полиции, то не имеете права обыскивать комнаты.
Самый пожилой мужчина хмуро глянул на Мурата:
– Твоя мать турчанка, а отец?
По лестнице, с трудом передвигаясь даже с помощницей, спустилась пожилая женщина.
– Идите. Мы турки. И мы не будем мешать правосудию.
Мурат кинул на мать взгляд, полный огня.
Двое мужчин поднялись в комнаты, один встал в дверях, второй вышел в сад.
Внутри Мурата словно что-то оборвалось, но мать подошла к сыну ближе и громко произнесла:
– Дай им время, – и добавила на грани слышимости: – уплыть.
А вот теперь пора представиться и мне. Меня зовут Георго, мне 33 года, и я много путешествую: собираю народные песни, старые фотографии и истории.
Эта таверна привлекла меня тёплым желтым светом бумажных фонариков, привязанных к деревянным перилам веранды, вынесенной почти на самый пляж.
Я сел за столик глубоко внутри таверны, рядом со стеной, на которой висели старые фотографии. Пока несли заказ, я рассматривал их и, видимо, чем-то приглянулся хозяину, если он спросил разрешения подсесть ко мне со стаканчиком разбавленного водой узо.
– Нетипичный напиток для турка, – так я ему сказал с улыбкой.
Он грустно улыбнулся в ответ:
– Каждый вечер примерно в одно и то же время я сажусь за этот столик, смотрю на фотографии и отпиваю немного узо в память об одной гречанке. Обычно сюда никто не садится, но сегодня сели вы, вот я и напросился в вашу компанию… Не хочу изменять традиции.
– Я заметил фотографию на стене: она отличается от других… Это та самая гречанка?
– Да, она. Единственное, что у меня осталось в память о ней.
– А что с ней случилось?
– Надеюсь, она уплыла из Трапезунда вместе с друзьями. Знаете, это было в тот самый, чёрный, период в истории города, в последний год преследования греков. До сих пор ещё мы ощущаем последствия, хотя прошло уже больше тридцати лет.
– И вы до сих пор помните её?
– Каждый день. Она стала последней и единственной любовью всей моей жизни.
– Почему же вы не уплыли вместе с ней?
Хозяин таверны пригубил узо и после паузы ответил:
– Так сложилось. В вашем возрасте, юноша, кажется, что мы имеем полный контроль над обстоятельствами, но это иллюзия: обстоятельства имеют полный контроль над нами. Я не мог поступить иначе, хотя потом много лет жалел о собственном выборе: мы жили и вели хозяйство вдвоем с матерью, а мать тогда была в преклонном возрасте, и я не мог оставить её одну. Её и таверну. Впрочем, ситуация сложилась так, что я и не успел ничего выбрать: Анну искали, ей нужно было бежать. Даже её вещи остались у меня.
– А сейчас?
– Что сейчас?
– Если бы вам предоставили выбор сейчас, уплыть к Анне или остаться, что бы вы выбрали?
– Я даже не знаю, жива ли она и где.
– А если бы знали?
Хозяин замолчал, поднял глаза на фото:
– Сейчас мне почти семьдесят, и меня здесь ничего не держит: мать умерла двадцать лет назад, а ни женой, ни наследниками я так и не обзавёлся. Таверна – это единственное, что осталось у меня в этой жизни. Но моя жизнь больше похожа на музей с застывшими картинками: воспоминаниями и несбывшимися мечтами.
И тогда я решил, что пора, и достал из рюкзака письмо.
– Вас ведь зовут Мурат? Я не нашёл на берегу иной таверны с желтыми фонариками на веранде, – я протянул ему письмо.
Хозяин таверны кивнул. С плохо скрываемым недоумением он переводил взгляд с моего лица на письмо и обратно.
– Это вам. Думаю, вы узнаете автора. Прочитайте при мне, меня попросили дождаться ответа, если я найду и встречу вас.
Мурат взял письмо, развернул и начал читать. Я видел, как задрожали его руки, губы, а глаза увлажнились. Пару раз он отвлекался от чтения, чтобы быстрым движением потереть переносицу сложенными в щепотку пальцами, незаметно убрав выступившие слезы.
Мне хотелось оставить его одного, но нужно было дождаться ответа. Наконец, он закончил и посмотрел на меня, но как будто насквозь.
– Я отплываю в Америку из Трапезунда через пару дней. Если вы решитесь, то вот билет: купил его на всякий случай, чтобы точно нашлось место. А то хоть с окончания Второй Мировой и прошло семь лет, а, говорят, с билетами до сих пор напряженка, особенно в сезон. Но меня просили получить ваш ответ…
Мурат словно очнулся.
– Я еду. Конечно, я еду!
В пригороде Нью-Йорка осень наступает в сентябре. И хотя ещё довольно тепло, деревья меняют зелёный цвет на желтый и багряный, а дожди напоминают о том, что климат здесь совсем не средиземноморский.
Я подвёл Мурата к красивому богатому дому. Анна работала в саду, ухаживала за цветами.
Длинное путешествие измотало пожилого мужчину, но, как только он увидел Анну, словно помолодел. Стоял возле ограды, не решаясь войти, застенчиво поставив впереди себя старый дорожный чемодан, которому на вид было лет пятьдесят, не меньше.