Страница 4 из 11
Мурат провёл Анну со стороны двора, сразу в цветущий сад, начинающийся за домом с доходными комнатами на втором этаже, где жили и они с матерью. Единственный балкон выходил как раз на эту сторону, но Мурат был уверен, что все – его мать и постояльцы – уже спят в столь поздний час.
В саду Анну словно подменили. Её глаза сверкали в темноте, как у дикой кошки. Она вздыхала, когда Мурат пытался поцеловать её в губы, отворачивалась, и его поцелуи скользили по щеке и шее; отнимала руки, отступала, словно убегая, как пойманная котом птица, которая всё ещё надеется улететь. Но блуждающая улыбка и учащенное дыхание поощряли любовные попытки Мурата, распаляя страсть всё больше.
Отступая-догоняя, словно играя, любовники оказались почти под самым балконом, и вдруг Анна замерла. Мурат воспользовался остановкой, схватил женщину в объятия, и они оба неловко рухнули на траву. Анна рассмеялась и тут же крепко зажала себе рот рукой, затем убрала её и прошептала:
– А что, если нас услышит твоя мать?
Мурат нехотя отвлёкся от груди Анны и приподнял голову:
– Она спит.
– А если нет? Если увидит? Уверена, решит, что я женщина с дурной репутацией. Вряд ли она желала бы своему сыну такую подругу.
– Сын давно вырос и сам решает, какая женщина ему нужна.
– И какая же?
– Такая, как ты.
– Бездомная одинокая мать без мужа, бегущая из собственной страны в неизвестность?
– Загадочная, пылкая, страстная…
– Поющая на площади?
– И прекрасно танцующая!
Анна фыркнула, но ничего не сказала.
– Считаешь меня легкодоступной?
– Нет. Считаю смелой. Мало кто из женщин, кого я знаю, отважился бы на такое.
– Такое что?
– Всё. Все выбирают безопасность и тихую скучную жизнь. А ты выбираешь жизнь.
– Когда по пятам идёт смерть, многие живут одним днём.
– В тебе слишком много жизни для смерти. Поэтому я выбрал тебя.
– Ты выбрал? По-моему, тебя выбрала Агапи, – рассмеялась Анна. Мурат накрыл её рот ладонью и тут же получил чувствительный укус за пальцы. Отпустил руку, Анна нахмурилась. Ответил, инстинктивно встряхнув укушенной кистью руки:
– Ты болтаешь, как и твоя дочь, без остановки. А ночь такая короткая, если вы уплываете сегодня…
В ответ Анна притянула его к себе для поцелуя.
Мать Мурата неслышно ушла с балкона и плотно прикрыла за собой деревянные створки дверей. Велела горничной не открывать до утра, якобы от душного запаха цветущего олеандра ей сегодня делается дурно, а под утро цветы пахнут не так сильно. Мурат – взрослый мужчина, пусть реализует свою скопившуюся страсть, беды не будет. Так даже лучше. Слишком долго здоровый мужчина не может жить без женщины, а случайная незнакомка – лучший вариант для таверны, чем жадная соседка. Лишь бы эта незнакомка завтра покинула Трапезунд навсегда.
Когда суп кипит в кастрюле, если вовремя не снять крышку, скопившееся давление сорвёт её само. Так и человеческая страсть, сдерживаемая слишком долго, ударяет в привыкшую быть холодной голову не хуже кипящего бульона.
Пока длились игры и ласки, Мурат ощущал себя хозяином ситуации. Но как только белое податливое тело Анны застыло под ним в ожидании, почувствовал себя юным мальчишкой, у которого всё случилось в первый раз. Страсть гейзером бурлила в теле, вызывая крупную дрожь и, одновременно, полную растерянность: куда приложить руки, что сделать с ногами, не будет ли Анне больно, тяжело, неудобно? Не глупо ли то, что он пытается сделать? И прекрасная ночь превратилась бы в постыдное воспоминание, если бы не чуткость Анны.
Женщина одним уверенным движением заставила Мурата лечь на траву и сама села сверху. Глаза мужчины расширились: так с ним не вела себя ещё ни одна любовница. Это и обескураживало, и заводило сильнее. К тому же вид на женское тело открывался потрясающий. Луна подчеркивала округлые выпуклые формы полных грудей, тонкость талии, переходящую в контрастную ей широту бёдер. Бёдер, скрывающих святая святых, в которое Анна впускала Мурата. Женщина наклонилась, и Мурат почувствовал, как их тела сливаются в едином порыве. Закрыл глаза и отдал себя во власть ритму, древнему, как сама жизнь. Словно биение барабанов, оно медленно, удар за ударом, подчиняло себе всё тело. Как танец живота, одновременный, парный – удар вверх, провал вниз, дробь, пауза, финальная восьмерка, дробь и – бесконечность!
Не искры, не фейерверк, не наслаждение – это было нечто большее, нечто не принадлежащее миру людей. Рай.
«В твоей любви я видел Бога», – сказал один арабский поэт. Теперь Мурат знал, что это не метафора.
Они плакали оба. Даже не стеснялись слез. Невозможно стесняться того, кого узнал в тысяче прожитых жизней, кто настолько един с тобой, что можно действительно запутаться, чья рука – твоя или его, кто твоё начало и продолжение. Плакали и понимали: то, что случайно произошло этой ночью, не было случайным и не станет, но, когда придёт рассвет и займётся свет нового дня, всё лунное, древнее, тайное и кристально-понятное ночное уступит место человеческому миру и его законам.
– Не уезжай. День ничего не решит.
– Иногда решают даже секунды. Секунда взгляда, секунда на удар сердца: и мы с тобой в этом саду.
– Останься. Живи со мной.
– Помнишь этих людей на площади? Они, как дикие голодные собаки, ходят вокруг, пока их мало, но как только соберётся стая, набросятся на нас.
– Почему? Вы же не сделали ничего плохого?
– Мы греки.
– И что? Меня не смущает, что ты гречанка.
– Так думают не все. Некоторые считают, что этой земли могут касаться только ноги турок.
– Не все турки такие. Большинство не таких.
– Не все. Но это большинство тоже боится за свои семьи, имущество, дома и защищает себя молчанием. Поэтому меньшинство, которое убивает – сильнее и беспрепятственно вершит, что хочет.
– Я смогу защитить тебя!
– Не спеши обещать, пока сам себя не знаешь в такой ситуации. И тебе есть, что терять.
– Может, ничего и не будет?
Анна покачала головой.
– Мы слишком заметные. А я ещё и танцевала на площади, хотя так не делаю.
– А зачем сделала?
– А зачем ребята сыграли зейбекико? Вдохновение не спрашивает нас, зачем то или это, а просто делает через нас то, что считает нужным.
– Да, я тоже подумал, что греческая народная музыка сейчас неуместна.
– Вся музыка – народная. Народ – это прежде всего люди, не греки и не турки, а люди с сердцем и душой. Если, конечно, душа ещё осталась.
– И ты хотела отвлечь?
– Напомнить, что все мы люди. Иногда через красоту песни и танца это получается…
– А в итоге, запомнили…
– …Что гречанка танцевала турецкий танец…
– А потом ушла гулять с турком.
– Думаешь, они заметили и это? Город большой.
– Город большой, а базар маленький. Утром у нас все всегда уже всё про всех знают.
– Значит, тогда у меня точно нет шансов остаться.
– Я не могу тебя отпустить.
– Меня не отпускай, отпусти Агапи.
– Но она же не уедет без тебя!
– Нет. И мы уедем вместе. Но тебе не придётся отпускать меня.
– Не уезжай!
– Я и не уезжаю. Я убегаю.
Небо посветлело, затем порозовело и постепенно начало вбирать в себя всё больше золота, чтобы выпустить на свободу солнце.
Мурат, словно в последний раз, прижал Анну к себе: запечатанные годами и так внезапно освобождённые чувства переполняли его сердце.
– Seni seviyorum, Sensiz yaşayamam, Seninle her zaman olmak istiyorum!*.
– Я знаю, Мураджим, я знаю. Σε αγαπώ περισσότερο από τη ζωή! Δεν ξέρω πως να ζω χωρίς εσένα!**
– Зачем ты это говоришь? Ты же знаешь, что я не понимаю по-гречески! Скажи на турецком!
____________
*Я люблю тебя, я не могу жить без тебя, с тобой я хочу быть всегда…
**Я люблю тебя больше жизни! Я не знаю, как буду жить без тебя.
____________
Но Анна только грустно вздохнула, провела тыльной стороной руки по щеке Мурата и поднялась с земли, вместе с улыбкой пытаясь стряхнуть с себя непрошенную печаль: