Страница 5 из 9
– Я сама из Светлогорска. Позавчера у меня была бы свадьба. Регистрация начиналась в двенадцать тридцать. Все было готово, знаете… То есть, знаешь. Утром, в восемь, я дома была одна и примеряла свадебное платье. Оно такое нарядное: белое, пушистое с блестками, купили его за две недели до свадьбы. Дома никого, все куда-то разбежались по делам, парикмахерским, готовились. Стою я такая перед большим зеркалом в большой комнате, смотрюсь… И вдруг, знаешь, сама не могу понять, как так получилось, я внезапно подумала: а ведь мне всю жизнь предстоит прожить с Андреем. Всю жизнь. Вот мне сейчас двадцать два, а впереди вся жизнь. И только он. А я его не люблю. Понимаешь, не люблю. Я давно знала, что не люблю. А тут как-то в одну минуту глубоко осознала это.
Она замолчала и посмотрела на Родиона. Он глядел на нее уже совсем не с недоумением, а внимательно. Она ощутила его сочувствие.
– Тогда я сняла платье, одела вот это, видишь? – она показала на свою одежду. – Взяла все свои деньги, что-то еще из вещей сложила быстро в сумку. Я боялась, что вот-вот вернутся домашние, схватят меня, отговорят, и тогда все, на всю жизнь. Мне показалось, что это как будто пожизненный приговор. Я почти бегом пустилась на вокзал. Там села на первый же поезд, сама не зная, куда еду. И вот вышла на станции вашего города, твоего города.
Она сделала паузу и добавила:
– Такая простая история.
Родион сидел молча, потирая руками лоб, и о чем-то думал. Потом спросил:
– Ты кому-нибудь из родных сообщила, где ты и что с тобой?
– Да, маме. Я позвонила ей. Сказала, что передумала выходить замуж, что не могла в тот момент поступить иначе, просила ее понять меня и простить. Правда, она говорить со мной не хочет, ругается. Сильно ругается. Подруге еще звонила, а та только удивляется, как это я смогла? Подруга говорит, что все на ушах стояли, такой переполох я устроила.
– Мда-а. Маму твою, наверное, можно понять, – сказал он, но, глядя в этот момент на Арину, заметил легкое вздрагивание ресниц. – Почему же ты сначала была согласна, и вдруг передумала? Он что, как-то не так себя вел?
Она ответила после глубокого вздоха:
– Он нормальный, хороший парень. Это длинная история.
Потом помолчала и добавила:
– Давай допьем вино.
Родион почувствовал мысленный ступор. Он не знал, что говорить. Как будто ему на мысли одели хомут, и все они охомутованные внезапно остановились. Вероятно, это произошло и по причине выпитого, и из-за внезапности рассказа Арины. Так он сидел, не ощущая хода времени. Если бы он попробовал записать словами те вспышки дум, которые возникли в голове, то получилось бы нечто рваное, невнятное и бессвязное вроде «Почему? Как? А если? Нет, зачем?»
Арина заметила смущение Родиона и посчитала себя виновной в том, что он выглядел таким озадаченным и печальным. Но сделать она ничего не могла, ей самой было тяжело на сердце. Ей жаль расставаться с таким приветливым, добродушным парнем, который искренне, как ей показалось, попробовал разделить с ней печаль. Жаль, но расставание сейчас, пожалуй, лучший способ помочь ему же и еще раз отблагодарить таким образом: уйти, не портить его жизнь своим присутствием. Пусть он забудет про нее, а она станет перемалывать свою жизнь снова и снова, пока не получится мука, которую можно развеять по ветру.
С такими мыслями она подошла к стойке бара и расплатилась. Вернувшись к Родиону, Арина сказала:
– Спасибо за встречу, за вино. Уже поздно, мне пора. Провожать не нужно. Пока!
Родион очнулся, бросил на нее взгляд и смог только произнести:
– А может… А как же…? Спасибо! Извини, если что! Пока!
Родион просидел в баре еще с полчаса и затем очень медленно поплелся домой, сразу же лег спать и моментально уснул. Сначала он спал тревожно, постоянно просыпался, задавая самому себе те же бессвязные вопросы, что и раньше. Под утро уснул и видел странный сон, который позже, утром после пробуждения, путался у него с явью.
Во сне он быстро бежал, подпрыгивая, делая каждый шаг метра в три, как будто летел. Все прохожие, встречные-поперечные, отставали от него. Так бежал он к своей школе, старому зданию из красного кирпича. Вдруг увидел фигуру очень красивой девушки, поняв, что это Арина. Он радостно и громко закричал ей: «Э-хей-хей! Давай я и тебя научу так быстро бегать, это совсем не сложно!» Он видел, как она побежала рядом с ним в темно-синих спортивных лосинах, делая такие же гигантские шаги, как и он сам. При каждом шаге-прыжке они будто приподнимались над тротуаром и пролетали несколько метров. Он чувствовал легкость и удовольствие, хотел поймать ее в объятия и прижать к себе. Вот-вот он уже обнимет ее за талию, всего пара метров, как вдруг из-за угла старой школы появилась огромная, метров пяти ростом, вся в черном, фигура бармена-официанта из «Элита».
Бармен растопырил черные ватные руки с бесформенно длинными и широкими ладонями и пальцами и заговорил тяжелым медленным голосом. Этот был глубокий бас, какой бывает, если записанный голос воспроизводить с замедленной скоростью. Бармен говорил Родиону: «Ку-у-да-а? Ты ду-у-ра-ак! Она ушла, ушла! Ха-ха! Она моя! Дурак! Она моя!» Вдруг он почувствовал внезапный удар, от которого повалился наземь.
Родион вздрогнул и проснулся. Было раннее утро, свет только-только продирался в его комнату. Он попробовал заснуть еще раз, чтобы вернуться в свой сон и все в нем исправить, справиться с барменом, вернуть Арину, но ничего не получилось.
V
Арина же, выйдя из бара, поднялась в свой номер на третий этаж гостиницы, где остановилась по приезду. Тщетно она пробовала заснуть. Впрочем, это была уже вторая почти бессонная ночь. Она знала, что людям в таких условиях, как говорят, «сон нейдет». В голове крутились мысли, одна за другой. Фантазия раздувала их в страшные фантомы. Порой Арина встряхивала головой, будто пытаясь сбросить этим резким движением тяжелые думы, и это помогало на короткое время, потом же они возвращались.
После трех часов ночи она оделась и вышла из гостиницы. Ее поразила тишина. У нее дома, в Светлогорске, даже ночью слышатся звуки движения машин, тут же – тишина. Только шум листвы от набегов ветра, впрочем, казавшийся тоже частью общей дремы и тишины, долетал до нее. Просидев около часа на скамейке тут же, подле входа в гостиницу, она продрогла, вернулась в номер, и сразу уже уснула.
Она спала, просыпалась, снова засыпала, едва осознав только что приснившийся сон. Все – и сон, и явь – перемежались у нее в мыслях. Проснувшись утром окончательно, она тем не менее точно знала, что снилась ей быль, и эта быль про ее жизнь.
Вот она видит во сне себя маленькой, наверное, трехлетней девочкой. Лето, она в легком платьице гуляет по полянке в городском парке. Вся полянка заросла ромашками, которые Арина срывает, обрывает у цветов лепестки, бросает их над головой и громко кричит детским голоском: «Снег! Снег!»
Вот идут ее родители со старшей сестрой. Отец, высокий, одетый во что-то серое. У него, как обычно, хмурое неулыбчивое лицо. Мать, напротив, в нарядном платье, улыбается и ведет за одну руку старшую сестру Марину, у которой в другой руке очень и очень нарядная кукла.
Отец Арины инженер, руководитель группы в научно-техническом институте. Он редко бывает дома, часто проводя даже выходные на работе. Арина полагала, что у отца такая важная и ответственная работа, что к нему никак нельзя приставать с мелкими вопросами, а главных вопросов, как говорила мать, у нее никогда не было.
Снилось ей в эту ночь, как они все вместе идут мимо магазина с детскими игрушками. Арина видит в витрине такую же куклу, которая есть у сестры. Прекрасно помнит Арина, как сестре подарена эта игрушка: она, Марина, завидев куклу в витрине, остановилась и начала просить ее у родителей, заплакала. Они остановились, пошептались, и – пожалуйста! – кукла у Марины. Арина тоже стоит у витрины, и, по примеру старшей сестры, начинает показывать на куклу пальчиком и плакать. Родители останавливаются, шепчутся и… идут дальше, зовя Арину за собой. Она, видя, что ее просьба проигнорирована, боясь остаться одна, бежит к родителям, неуклюже шлепая сандаликами по дорожке.