Страница 1 из 9
Сергей Ребцовский
Солнце за облаками
Туман: не видно далека,
Сколь не гляди в оконце.
Но, знаю, над туманом облака,
За облаками солнце.
События, описанные ниже,
произошли в конце 1990-х годов.
I
В первые дни мая в маленьком провинциальном городе Энске погода стоит хорошая. Солнце еще не печет, но уже светит ярко, молодая листва едва колышется от игривых набегов легкого ветерка. Весенние дожди уже прекратились, а время летних ливней еще впереди. Мостовые до полудня хранят ночную прохладу, а вечера уже радуют теплом. Как всегда, утром и днем в Энске почти пустынно, редкие горожане идут по своим делам.
Идет по тротуару между домами легкой походкой и один молодой человек. Примерно двадцать пять лет тому назад родители нарекли его Родионом. Он чуть выше среднего роста, худощавый. Молодые девушки часто обращают на него внимание, хотя сам он не считает себя очень уж привлекательным. Да и что, думает он, может быть такого интересного в обычном носе, тонких русых волосах и густых бровях, худощавом треугольном лице? Разве что, как сказала одна молодая знакомая, привлекательны его особая манера улыбаться и выразительно делать брови домиком. Он всегда гладко выбрит, но, по чести говоря, не всегда хорошо расчесан.
Сейчас он в светло-бежевом костюме, белой просторной рубашке с воротником-стоечкой, бежевые же туфли мерно цокают твердыми каблуками по мостовой. Впрочем, этот же костюм найдем на нем и впредь по простой причине: отсутствие иной парадной одежды ввиду другой простой причины – скудости средств не только для гардероба, но вообще на приобретение чего-либо более-менее существенного. Видно, что костюм странно сидит на нем: плечи совершенно впору, но вот на животе заметно, что под рубашкой много свободного места. «Что ж! Такая природная худощавая конституция, щуплость тела», – всегда утешал он сам себя.
В этот утренний час, а теперь без четверти десять, он идет по небольшой центральной площади, мимо старого фонтана. Обычный серый фонтан круглой формы, метра четыре диаметром, с каменными плавными бортами чуть выше колена. В центре что-то вроде стелы, где вровень с лицом чаща, из которой как бы нехотя плюхается вниз вода и, падая, образует рябь в нижней мелкой чаше. Площадь вокруг фонтана – своеобразное средоточие вечерней жизни городка: тут рядом собираются люди, галдят дети, громко смеется молодежь. Фонтан под стать городку. Плавное течение жизни города. Никаких в этой жизни, на первый взгляд, не заметно ни острых углов, ни крутых поворотов, и так год за годом.
Площадь вокруг фонтана сейчас почти пуста. На одной скамейке под тенью деревьев сидит пара пожилых людей да еще на одной – молодая девушка лет двадцати в очках читает книгу.
Наш молодой человек, слегка щурясь от солнца и бликов, спеша обходит фонтан против часовой стрелки и направляется к четырехэтажному дому тут же, на площади. Он вполне мог бы миновать фонтан метров за двадцать до него, но такое огибание да еще специально против часовой стрелки – моцион, ритуал, которому он верит.
Этот дом, к которому идет Родион, в старом, как говорят, колониальном, стиле лет этак пятьдесят-шестьдесят назад знавал значительно лучшие времена. Об этом говорят оригинальные высокие окна, некоторые с округлым верхом, портик, какие-то ныне уже бесформенные фигурки на крыше – погода и время делают свое дело. Да, теперь фасад нуждается в обновлении; некогда просторные балконы с витыми ограждениями одеты в стекло, некоторые из них осыпаются, местами штукатурка на стенах отслоилась. Впрочем, молодого человека это мало интересует. Он идет прямо к старой двери со слезшими слоями темно-бордовой краски. Массивная деревянная дверь со старой красивой ручкой в виде льва, держащего кольцо. Он отворяет ее, входит в подъезд и словно попадает в совершенно другой мир. Тут темно, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть к мраку. Тут прохладно, и явно ощущается сырость, отчего хочется поежиться. И если на площади есть какие-то звуки – то писк воробьев, то падающей в фонтане воды, – здесь же, притворив дверь, слышишь только характерный звон в ушах.
Справа пускается вверх лестница со стертыми ступенями, а слева, под лестничным пролетом во второй этаж, приютилась безликая темная дверь. Ее сразу можно и не заметить или посчитать, что это какой-то подвальный ход. Впрочем, так и было до поры до времени, там была дворницкая да склад дворницкого шанцевого инструмента.
Молодой человек шагнул прямо к этой неприметной двери и постучал. По всему чувствуется, что здесь он уже не впервые.
Никакого шума, полная тишина. Кажется, никого внутри. Но вдруг дверь совершенно бесшумно отворилась. За ней силуэт. Это молодая женщина, но лица разобрать нельзя – слишком темно. Внутри оказались еще три ступени вниз, она спустилась полубоком, молодой человек вошел и тоже спустился вниз.
Он обнял ее за талию, а она безропотно прильнула к нему, слегка поднявшись на носочки и положив голову ему на правое плечо.
– Ты пришел! Ты наконец-то пришел! – тихо раздался ее шепот возле его уха.
Вместо ответа он, улыбнувшись, дважды мягко кивнул головой так, чтобы по движению его щеки она поняла его согласие. В этих кивках более чем в словах отразились его чувства в этот самый момент. Да, он шел к ней; да, он пришел даже чуть раньше (они сговорились на десять), потому что хотел скорее видеть и обнять ее. Теперь, стоя вот так, ощущая руками ее упругую талию под халатом, чувствуя прижатую к нему мягкую еще совсем девичью грудь, он ощутил покой и был готов длить это ощущение часами.
Она слегка отстранилась от него, впрочем, с удовольствием оставаясь в его объятьях, и с хитринкой поглядела то в один его глаз, то в другой, словно пытаясь понять, верно ли она поняла его кивание. Да, верно! Ошибки быть не может, у него на сердце то же, что и у нее. Все хорошо, они вместе.
– Хочешь что-нибудь покушать? – спросила она.
– Нет, – солгал он и добавил в шутку, но уже правдиво: – Я бы скушал только тебя, Арина. Ты та-ак аппетитна!
Голод почти всегда был его спутником. Утром он только слегка перекусил спитым чаем и бутербродом с сыром. Что касается обеда, планы на него были пока туманны. Впрочем, ему пуще еды хотелось как можно скорее попасть сюда, в этот цокольный полуподвальный этаж, и обняться с ней.
Итак, она звалась Арина. Кто же она? В легком свете скромного полуподвального окна она выглядит прекрасно. Молодость – уже этого слова часто достаточно, чтобы описать красоту. Эта красота двадцати трех лет от роду выражалась у нее во всем: черные плотные волосы до плеч, овальное лицо с блестящей мягкой кожей, уже появившийся легкий весенний загар лица, полуулыбка, открывающая ровные зубы, тонкий правильный нос. А глаза! Если бы у автора было достаточно мастерства описать их, он не ограничился бы просто вот так – в этих синих глазах было сплетено много всего: и лукавство, и хитринка, и глубина, и уверенность в себе, и едва уловимая грусть. На ней был легкий халат, под которым угадывалась выточенная отличным мастером фигура. Она знала, что ровесницы глядели на нее с завистью, а ровесники провожали вожделенным взглядом. В таких случаях она с достоинством думала: «А и пусть!»
Она живет тут, в этой комнате. Нужно заметить, что комната довольно большая, хоть и совмещает в себе и прихожую, и залу, и спальню. Слева закрытый шкаф, справа от него, посреди комнаты, под окном большая двуспальная кровать – деревянная, с рисунком у изголовья. У правой стены небольшой косметический столик с зеркалом, дверь. В углу у правой стены диванчик и столик перед ним. Оконце, а окном назвать его трудно, прямоугольное, из него видно только немного мостовую, да и то только, если встать на что-нибудь. Оно завешано кисейными занавесками, плотные шторы открыты. Дверь из комнаты ведет в узкое помещение с подобием кухни, ванной и туалета. Здесь окна и вовсе нет, только электрическое освещение. В комнате и кухне внешний порядок, чисто, все вещи расставлены и прибраны. Что же делается в шкафу и разного рода ящичках, шкатулках, вазах, мы заглядывать не станем.