Страница 3 из 10
Алёна, – всхлипывая, ответила она.
Я стояла рядом с партой и молчала. Вероятно, Наташа неправильно истолковала мою попытку проявить заботу, но возможно и то, что она отыгралась на мне. Вот и получается, что череда обид пронизывает общество, люди по цепочке обижают друг друга и к сожалению тот, кто на самом деле хотел помочь, порой сам терпит несправедливость.
Глава 3
В девятом классе в моей жизни произошла череда событий, по цепочке цепляющихся друг за другом, которые заставили меня, как и мою одноклассницу Наташу, сжаться в комок и съёжиться. Эти события навсегда изменили моё восприятие мира, пробудили во мне страх и недоверие к людям.
Было обычное утро. Я сидела за партой и слушала монолог учительницы. Анна Игоревна, пятидесятилетняя женщина с короткими прилизанными волосами и алой помадой на губах, рассказывала о пытках. Одноклассники вели себя тихо и по классу разносился лишь шорох от тетрадных листов и голос учителя. Внезапно у меня начала кружиться голова, я почувствовала отвращение и тошноту. Я подняла руку и вышла из класса.
Я спустилась по ступеням этажом ниже, туда, где находился кабинет школьной медсестры.
Что случилось? – спросила она, усаживая меня на стул.
Меня охватил испуг. Я сидела, согнувшись, и дышала ртом, чтобы унять тошноту.
Учительница истории говорила про пытки… – ответила я.
В кабинет зашли старшеклассники. Один долговязый парень, увидев меня, посмеялся и передразнил то, как я сижу с приоткрытым ртом. Мне стало обидно от такого отношения к себе, когда тебе плохо, а над тобой ещё и насмехаются. В тот момент я ощутила себя жалкой и ничтожной.
Урок подходил к концу, а я всё ещё сидела в медпункте. Медсестра, светловолосая женщина с добрыми мягкими чертами лица, производила осмотр старшеклассников. С её короткими кудряшками и светлой кожей она походила на ангелочка, а её голубые глаза сияли искренностью. Вскоре прозвенел звонок на перемену, и медсестра отпустила меня домой. К тому моменту я чувствовала себя лучше. Зайдя в класс биологии, я обнаружила, что моя сумка уже стоит там. В неё были наспех сложены учебник и школьные принадлежности, поэтому мне не пришлось возвращаться в кабинет истории.
Ко мне подошла одноклассница и спросила, что случилось. Я рассказала ей о том, что мне стало дурно от жуткой истории учительницы о том, как в стародавние времена мучили людей.
Может быть, там были какие-то твои далёкие предки, – предположила она.
Может быть…
Я действительно полагала, что моё плохое самочувствие связано с рассказом учительницы, и в то утро Анна Игоревна перевоплотилась в зловещую фигуру.
На следующий день я пришла на урок истории в хорошем настроении. Всё вокруг было обычным – тетрадь с учебником лежали на столе, в ручке были чернила, где-то вне поля моего зрения сновали одноклассники. Ничего дурного, казалось, не произойдёт. Прозвенел звонок и Анна Игоревна появилась рядом с учительским столом.
Скажите, кого-нибудь в классе не устраивает то, о чём я рассказываю вам на уроках? – спросила она, обращаясь ко всем присутствующим.
Все отрицательно замотали головами. «Нет, Анна Игоревна, что вы…»
Я сидела за партой, не подозревая, к чему ведёт этот вопрос.
В вашем классе есть один человек, которому не нравится то, о чём я говорю, – продолжила она.
Анна Игоревна остановилась напротив моей парты, и я почувствовала на себе её пронзительный взгляд.
Я узнала от медсестры, что от моих рассказов этой девочке становится плохо. Это так, Алёна?
Я молчала. Вопрос учительницы пронзил всё моё существо в точности как молния внезапно ударяет в дерево. Взгляды одноклассников устремились в мою сторону. Так и не получив от меня ответа, Анна Игоревна начала тему урока. Я сидела за партой словно каменное изваяние, не смея шелохнуться. Смущённая, растерянная и униженная, я больше всего на свете хотела сжаться до таких микроскопических размеров, чтобы исчезнуть и никогда больше не появляться в этом кабинете.
После урока на меня обрушился шквал издевательских насмешек одноклассников, которые улюлюкали и гримасничали вокруг меня. Я словно очутилась в диких джунглях, кишащих обезьянами. Казалось, что меня все сторонятся и клеймо позора, поставленное Анной Игоревной, будто отпечаталось у меня на лбу.
Я видела связь между ухудшением своего самочувствия и рассказом учительницы, но это было лишь предположение пятнадцатилетнего подростка, и я не могла в точности знать, что со мной произошло и почему мне внезапно стало дурно. Если бы медсестра могла здраво рассуждать, она объяснила бы мне, что моё предобморочное состояние произошло из-за голода. По утрам перед уроками я часто ощущала тошноту, поэтому не завтракала. От голода понизился уровень сахара в крови, а рассказы о казнях и пытках вызывали в моём живом воображении яркие картины. Но медсестра, эта женщина с ангельской внешностью и искренним взглядом, предала меня, рассказав Анне Игоревне о том, что я считаю причиной своего недомогания её рассказ.
С тех пор, как я испытала на себе волну позора, перед каждым уроком истории я чувствовала напряжение, которое усиливалось, когда звенел звонок и все заходили в класс, рассаживаясь по местам. Я всерьёз начала думать, что кабинет истории проклят. Стоило только Анне Игоревне заговорить о битвах, пытках и казнях, у меня тут же темнело в глазах, потели ладони и неистово колотилось сердце. Я больше не поднимала руку, чтобы выйти из класса. Мне было плохо, но стыд, который я испытала однажды, был ещё хуже. Перед глазами расстилалась чернота, я растирала дрожащими влажными руками шею и уши, и четыре десятка глаз наблюдали за мной, словно затаившиеся койоты. Где-то возвышалась словно скала Анна Игоревна. Она стояла рядом с моей партой, одним глазом читая отрывок из учебника, а другим следила за моими нервными движениями. Но всё проходило, чернота перед глазами рассеивалась и окружающее пространство кабинета приобретало прежнюю ясность. Ещё один мучительный урок истории оставался позади.
Родственники не знали о моих страданиях, поскольку я ничего им не рассказывала. Когда все собирались за обеденным столом, мама по своему обыкновению сетовала на начальницу и эмоционально рассказывала о своих проблемах с соседями. Её излияния только нервировали находящихся за столом. Деда фыркал и раздражался, баба суетилась, накладывая в тарелки еду, а я неизменно молчала, зная, что мои проблемы – это только мои проблемы.
Спустя год после окончания школы я случайно встретила Анну Игоревну. Мы шли навстречу друг другу по неровной узкой тропинке. Когда мы поравнялись, она поинтересовалась, какой университет я выбрала и куда поступила. Я со свойственной мне детской искренностью отвечала на её вопросы. Несмотря на страдания, которые мне приходилось терпеть на уроках истории, я не испытывала к Анне Игоревне ни злости, ни враждебности. И даже позднее, когда училась в колледже и когда работала медсестрой – всё это время я не задумывалась над произошедшим и не видела безответственности ни со стороны медсестры, ни со стороны учительницы. Хотя поступок и первой и второй был крайне безответственен.
Но однажды, спустя восемь лет после того злосчастного урока, я заглянула в прошлое, и вдруг осознала, что на самом деле учительница была не права и своим поступком причинила мне вред. Вслед за этим возникла мысль: «Неужели человеку с педагогическим образованием не пришло на ум поговорить с учеником после урока, выяснить, что именно произошло в кабинете медсестры и таким образом избежать травмирования несформированной психики ребёнка?» Спустя некоторое время я вновь вопрошала: «Каким образом медсестра додумалась распространять информацию о ребёнке за пределы своего кабинета? Причём она не сообщила о самочувствии школьника его родителям, а в форме сплетни рассказала учителю о домыслах несовершеннолетнего».
Осознание того, что учитель и медсестра проявили преступную халатность и безответственность, вызвало у меня стойкую неприязнь к этим двум лицам. Когда вокруг тебя равнодушные и жаждущие зрелищ глаза одноклассников, учителя, которым чуждо сопереживание… Эти люди словно кольцом смыкались вокруг, а в центре – я, испуганная маленькая девочка. В глазах постепенно темнеет, дрожь овладевает телом, пот пробивается сквозь кожу, а сердце колотится об стенку груди, словно пытается вырваться на свободу. Но я не смею поднять руку, чтобы выйти из класса. Терплю до последнего, пока по коридорам не разольётся звонкий сигнал перемены, который развеет все страхи, принесёт спасение.