Страница 3 из 17
– Новенького? – Николай почесал затылок. А и в самом деле – больше-то некого, остальные все – мал-мала меньше, не сильнее Димули. – Ну, черт с вами, зовите новенького.
Обрадованный Шога быстро побежал в палату и принялся будить новичка.
– Эй, ты там… Вставай, дядя Коля зовет!
– Какой еще дядя Коля?
Элнар – Эд – Эдик – спросонья покачал головой, золотистые волосы его растрепались, чуть смугловатое лицо выглядело таким утомленным, словно Эд и не спал вовсе, не лежал на пружинной койке, а… а скакал куда-то, спасаясь неведомо от кого. Бесшумно взмахнув крыльями, взмыла с подоконника в небо хищная черная птица
Тряхнув головою, новичок откинул в сторону одеяло, оделся и, зевнув, покинул палату. Шога посмотрел ему вслед, подошел к своему углу – шмонило! – вздохнул, и, вдруг хитро улыбнувшись, направился к освободившейся койке новичка, недолго думая, повалился в нее, и тут же уснул, блаженно похрапывая.
Черный коршун, недолго покружив в небе, вдруг, встав на крыло, круто повалился в ольховые заросли, что тянулись по всему периметру интерната. Словно спикировал на добычу, или… Или эту зловещую птицу просто кто-то позвал?
Гриля и новенький, Эд, примостили на плечах тяжелую доску и, пройдя в ворота, свернули к деревне. Впереди, показывая путь, шагал Зубов, ведя ребят обходным путем, лесом, что б ненароком не попасться на глаза директору. Хоть и рано еще – Николай скосил глаза на часы – пять утра – да всякое случается, вдруг бессонница у Михайловны? Увидит – не обрадуешься, а так… Всего-то шесть досочек – в штабеле и не заметит никто.
Остался далеко позади интернат, показалась речка с темной прохладной водою, луг с высокой некошеной – некому косить-то! – травою, околица. На чьем-то дворе забрехал пес. Зубов прислушался, потом махнул ребятам рукой – несите.
Первый луч солнца – ярко-оранжевый, и словно бы какой-то звонкий, вырвался вдруг из-за синих туч, взметнулся в небо, и снова погас, осветив на миг кружившую над интернатом черную птицу. В когтях птица держала тяжелую стрелу с зазубренным наконечником из угрюм-камня.
Сгрузив украденные доски на подворье Зубова, Гриля и Эд вопросительно уставились на воспитателя.
– Все, дядя Коля?
– Все.
Николай усмехнулся, и, подойдя ближе, вдруг резко сграбастал за грудки обоих.
– Вот что, парни, – оглядываясь, зло прошептал он. – Сами понимаете, ежели прознает кто…
– Да не узнают, дядь Коля!
– Смотрите у меня! Ну, что встали – идите, спите. Утро уже скоро.
– Дядя Коля…
– Чего еще?
– Это… Папиросочку бы…
– На! – широким, подсмотренным в каком-то фильме, жестом, Зубов швырнул Гриле почти пустую уже пачку «Беломора». – В палате только дымить не вздумайте.
– Не-а, не будем! – довольно ухмыльнулся Гриля.
Отказавшись от курева, Эд отправился сразу в палату. Осторожно, что б никого не разбудить, открыл дверь, подошел к своей койке… Оба-на! А место-то занято.
– Эй, – Эд протянул руку к лежащему и обмер!
На его койке, лицом вверх лежал Шога, уставившись в потолок мертвым взглядом остекленевших широко распахнутых глаз. Прямо в сердце его торчала длинная черная стрела. Эд в ужасе перевел взгляд на раскрытую форточку… Каким же образом? И как…
Он снова посмотрел на стрелу – та шевелилась, исходя сизым дымом, истончалась, словно бы таяла… Пока не растаяла совсем. И не было больше никакой стрелы, не было черной птицы в затянутом дождевыми облаками небе, остался лишь один мертвый Шога, никому ненужный олигофрен, воспитанник закрытого интерната.
Постояв немного над мертвым телом, Эд бросился звать воспитателя…
Глава 2
Посланец
Застегнув рубашку Элнар искоса посмотрел на врачей. Тех было трое – терапевт, невропатолог и психиатр. Переглянувшись, они быстро выпроводили подростка из медкабинета, и сразу же оживились, словно, наконец-таки, настало теперь главное – то, ради чего, собственно, они сюда и приехали.
– Прошу к столу, уважаемые! – возникшая в дверях директорша прямо лучилась гостеприимством, а иного врачи от нее и не ожидали, давно уж знали друг дружку, как облупленные, спаянные не то чтоб взаимоуважением, а какой-то взаимополезностью, что ли…
За столом присутствовали четверо, эдакий междусобойчик, трое врачей и директорша. После третьей стопки расслабились, разговорились, все больше так, ни о чем: немного о погоде – «дожди, право, задолбали совсем», немного о политике – «ну, подбросили участковым терапевтам денег, и что? остальные-то как?», плавно перешли на работу.
– И давно у вас этот парень? – подцепив вилкой щедро политый майонезом огурец, поинтересовался психиатр – толстый усатый дядька, больше походивший на какого-нибудь вахмистра, этакого держиморду – однако, надо сказать, дело свое он знал туго.
– Да месяц всего, – махнула рукой директорша. – Детский дом от него избавился – не помнит, говорят, ничего, значит – ваш, олиго. А он у них, между прочим, грузовик угнал, говорит – управлять учился, мол, интересно. Слыхали?! Интересно ему!
– Не похож он на олиго, – задумчиво протянул психиатр. – Там даже и легкой стадии нет, уж ты мне поверь, Михайловна.
Михайловна усмехнулась. Вспомнила, как этот самый скромник Эдуард чуть было не уехал из интерната на ее «логане», беспечно оставленном с воткнутым в катушку зажигания ключом.
– Так я и говорю, отделались от него. Полная амнезия – мало ли что выкинуть может?
– Странный парнишка, – кивнул терапевт, неуклюжий, тощий, в очках с толстыми линзами. – Кстати, амнезия у него не такая уж и полная – «тут помню, тут не помню», – он довольно похоже изобразил Леонова в фильме «Джентльмены удачи». – По крайней мере, детский дом он помнит отлично.
– Зато все, что было раньше…
– Разные могут быть причины.
– По голове его не ударяли, точно.
– А загар, господа, загар! Где он ухитрился так загореть, ровно, будто в солярии? Июнь-то то дождливым выдался, солнечных-то деньков и не было почти совсем.
Директорша усмехнулась:
– В детском доме уж точно соляриев нет.
– Да, странный парень, – подвел итог психиатр. – Что ж, как говориться – «будем иногда посмотреть»!
– Да уж, заходите, – улыбнулась Михайловна, сожалея в душе – ну, кому нужны лишние хлопоты?
А парень этот… Ох, видно, не зря детский дом от него избавился. А, может, отпихнуть его им обратно? Все же не дебил, чего держать-то? Или… Нет, пожалуй лучше подержать немного, хотя б до осени, а уж там видно будет. Может, и документы какие-нибудь найдутся, или прояснится что – квартирка, к примеру, обломится. Да и комитет по образованию лишний раз злить не нужно, не тот случай. Спасибо хоть смерть Шугаева списали, особо не ковыряясь. Обширный инфаркт… Это у шестнадцатилетнего-то подростка! Да уж, неисповедимы дела твои, Господи!
Завхоз Иван Афанасьевич Булочкин, в просторечии – Афанасьич – и не скрывал, что вполне доволен жизнью, хотя, другие на его месте вряд ли б взирали на мир столь радостно. Ну, подумать только – работает черт-те где, из города приходится каждый день ездить на старой потрепанной «Ладе», да и вообще – не солидно. На первый взгляд не солидно. На само же деле давно смекнул Афанасьич, что интернат этот – самое настоящее золотое дно для понимающего человека, особенно, если не зарываться и не конфликтовать с начальством. Он и не конфликтовал, наоборот даже – не было для Михайловны нужнее и приятней завхоза, тут как раз был такой случай, когда рука руку моет, истинный симбиоз. Спонсорская помощь, губернаторские средства, деньги различных фондов – все можно было, при определенной ловкости, вполне успешно освоить, чем, в общем, и занимались вместе с директоршей, к тому ж Афанасьич не брезговал никакой мелочью: надо кому из деревенских огород прополоть – только скажи, пошлем подопечных, а уж об оплате всегда договориться можно, чай, не звери – самогона литрушечка, и та пойдет, все в хозяйстве сгодится, не для собственного потребления, так, опять же, с кем-нибудь расплатиться. Потому и уважали завхоза в деревне, хоть и называли за глаза жучилой, знали – если что, к нему обращаться, не тревожить же директора по всякой мелочи. Михаловна, кстати, о мелких гешефтах своего сотрудника знала, но не препятствовала – пусть его, тешиться, лишь бы в крупных делах не косячил. А крупные дела бывали, вот, к примеру – международное усыновление – тоже золотое дно, абсолютно безо всякого преувеличения.