Страница 71 из 127
– Брось «пушку», я считаю до…
– Это не кино, – жестко сказал Чегодаев.
• Грохнул выстрел, голова сумасшедшего дернулась. Стена за его спиной окрасилась кровью и мозгами, псих рухнул на пол. Рядом бессильно осела на пол спасенная заложница и зарыдала.
Секунду я молчал, застыв с открытым ртом, потом заорал на Федора:
– Ты идиот! А если бы ты попал в нее!?
– Почему? Я же не слепой.
Я едва не задохнулся от гнева на этого молодца:
– Кретин! Ты… В таких случаях работает только снайпер! А если бы…
Чегодаев ухмыльнулся:
– Видишь муху?
Я машинально повернул голову. По дальней стене ползла муха. Чегодаев, не целясь, спустил курок. На месте мухи появилась дырка.
– Даже если бы из-за заложницы торчала только головка его вонючего члена, я бы его все равно отстрелил.
Я поразился. Так классно материться, наверное, умеют только в КГБ. Стрелять тоже.
– Где ты научился…
– Да в армии.
– В каких же войсках ты служил, черт тебя раздери?!
– Спецбатальон… А где твой пистолет?
Я спохватился, кряхтя лег на пол и сунул руку под стеллаж, нашаривая свой пистолет. За окном завыли милицейские сирены.
…Через полгода я уже не представлял себе жизни без Чегодаева. Помнится, что я регулярно приходил к нему на дом, мы устраивали совместные рыбалки, выезды на природу. Даже Людмиле, когда она еще была жива и немного оклемалась, он нравился. Многое и не помнится. Не помнится, как ругались с ним, как я вечно задирался, завидуя его хладнокровию и гораздо более широкому кругозору, удивительно точному анализу того, что происходило в Москве. Помнится, однажды он пригласил меня на день рождения его жены.
– Значит, сегодня в семь! – повторил Чегодаев, – и не опаздывать, а то Вероника в ожидании гостей вся издёргается.
– Я помню. – Я улыбнулся. За время совместной работы я полюбил бывать дома у Чегодаевых, подружился с его тещей и детьми.
Теперь нужно только подумать, что подарить им, заскочить в магазин. Детям – игрушки, Веронике, жене Чегодаева, наверное, духи.
Я пожал руку Федора, собирающегося уже вылезти из машины, но бросив взгляд на улицу, застыл, не отпуская руки Чегодаева.
– Что такое?
– Щекатилин, – выдохнул я.
– Где?
На этого подонка два года назад был объявлен всесоюзный розыск. Выйдя из стоящей впереди машины, Щекатилин как ни в чем не бывало подошел к газетному киоску и стал листать журналы.
– Что делаем?
– Берем, конечно…
Я моментально защелкнул наручники на руках Щекатилина. В руке бандита так и осталась развернутая газета.
– Попался, голубчик!
Я стоял спиной к машине Щекатилина и не видел, как из-за опустившегося тонированного стекла выглянул ствол. Чегодаев, который прикрывал меня, успел прыгнуть и загородить меня от выстрела. И два раза выстрелить внутрь салона.
Услышав выстрелы, я мгновенно повернулся, рванул из-за пояса пистолет и увидел, как падает Чегодаев.
Пуля прошла рядом с сердцем.
Ночами я и убитая горем Вероника попеременно дежурили у кровати Чегодаева.
А через полтора месяца Вероника с детьми и я приехали забирать исхудавшего Чегодаева.
Тогда же я обрадовал его:
– Тебя повысят в звании и дадут более ответственный участок работы. Из разряда гончих и бультерьеров ты переведен в разряд (я нагнулся к нему и прошептал в ухо) благородных легавых, которые только одним своим умным видом заставляют трепетать мафиозные кланы, занимающиеся торговлей опиумом в больших количествах. Ты доволен?
– А то нет! – улыбнулся пересохшими бледными губами Чегодаев.
…Вот почему я рад видеть здесь, в Боснии, старого приятеля и надежного товарища. Пусть есть у него свои недостатки, но с ними приходится мириться. В конце концов, я тоже не золото.
По дороге я объясняю условия службы. Они просты. Если работаешь за деньги, служба упрощается. Она становится примитивной. Вот почему с наемниками нет проблем. Проблемы начинаются, когда задерживаются выплаты. Но до сих пор с выплатой денег у нас все в порядке.
От озера тянет едва уловимой прохладой. Вот и оно. Я вхожу в воду, словно в жидкий янтарь, и у меня перехватывает дыхание, потом я ныряю. Столбы солнечного света в изумительно прозрачной изумрудной толще, чуть колыхаясь, упираются в чистое песчаное дно. Я с шумом выныриваю, отфыркиваясь и вертя головой. Плыву – руки взлетают из воды, блестящие, будто покрытые лаком, и, позлащенные солнцем, сгибаются и опускаются, играя каждым мускулом; вода струится вдоль тела.
На берегу я падаю на песок, вновь обретая тяжесть костей и плоти, и безвольно лежу, размякнув от солнца, изредка поглядывая на свои руки, следя, как с них скатываются капельки воды, и там, где кожа высыхает, показывается золотистый пушок и пятнышки родинок. Мучительный комок подкатывает к горлу: когда я смотрю на свои руки, мне всегда вспоминается Людмила. Но ее нет, она, в конце концов, уничтожена физически. Поначалу это было страшно сознавать, но время сделало свое. Образ Люды становится менее ярким. Я перестаю фантазировать на эту тему, понимая, что предаваться бессмысленным мечтаниям означает признавать себя ущербным. Я ущербным себя не считаю, наоборот. Мне иногда кажется, что я избранник. Мое избранничество вовсе не то, что называют свободой от морали или от обязательств перед другими. Нет, тут другое. Это право поступать согласно истинной природе вещей, следовать своим склонностям. В конце концов, право безмерно любить. В известной степени здесь я вправе ставить на карту свою жизнь, жизнь, согретую теплом, которое излучают камни, полное тишины озеро и стрекот кузнечиков. На меня нахлынула волна воспоминаний.
…В тот вечер я сидел дома – у себя в комнате в общежитии – и смотрел телевизор. Потом пришел Чегодаев. После ранения он неожиданно быстро пошел на повышение. Это было понятным. Кто станет держать на задворках классного работника, как поговаривали, а я точно знал, из КГБ? Сейчас Федор уже не мог бегать за преступниками, сломя голову. Потом он мне признался, что в свое время был главным инструктором одного из подразделений КГБ, занимавшихся организацией охраны первых лиц государства, но прогорел и был вынужден уйти. В тот вечер он сказал мне следующее:
– Говорят, что Беркутов, который является одним из доверенных лиц пахана, который контролирует вот эту часть Москвы, – рука Федора скользнула по прикрепленной к стене моей комнаты карте, – заявился в милицию и попросил, чтобы его арестовали. Он не чувствует себя спокойно, несмотря на то, что у него куча охраны. Но за последние пять месяцев погибло уже 12 человек – разных членов мафиозных структур, начиная от рядовых торговцев наркотиками и заканчивая главами крупных коммерческих организаций. Они погибли от руки таинственного убийцы, которого прыткие журналисты окрестили Палачом. Он убивает преступников чаще всего грузинской национальности, а также тех, кто занимается наркотиками…
Я крякнул. Как обыватель, я ничего не имел против того, что кто-то, кого пресса окрестила Палачом, убивает продавцов наркотиков и их подручных. Но как товарищ руководителя спецотдела милиции, которое занималось поиском подобных типов, я был в курсе всех событий и тихо ненавидел этого неуловимого психа. Журналисты пописывали, милиционеры искали, а Палач делал свое дело. Да кому было дело до Палача, если его разыскивали самые вездесущие и отъявленные головорезы Беркутова, чтобы отомстить, и не могли его найти. Федору поручили разобраться с этим Палачом. Что у него имелось? Стреляные гильзы, куски взрывных устройств, в которых специалисты из КГБ узнавали армейские образцы, да еще метательные ножи, иногда оставляемые Палачом на местах совершенных преступлений.
Палач отлично метал ножи, точно попадая ими в цель с большого расстояния.
– Знаешь, Юрий, он всегда появляется внезапно, – рассказывал Чегодаев. – Неизвестно откуда и непонятно куда исчезал, будто растворялся.
Конечно, были свидетельские показания. Редкие свидетели, которым посчастливилось видеть Палача, описывали высокого, плотного человека с широкими плечами. Правда, иногда в описаниях фигурировали длинные волосы, иногда короткие. Иногда усы, которые исчезали в описаниях свидетелей следующих преступлений. А пару раз свидетели описали Палача как лицо кавказской национальности.