Записки наемника

Но это ошибка. Через лаз в наше подземелье спускается охранник, в его руках керосиновая лампа. Впервые я вижу желтые стены своего жилища. Вслед за охранником протискивается долговязая фигура. Американец? Наконец-то! На глазах у американца черная повязка. Быстрым движением руки он сорвал ее.

– Русские?

– Русские!

– Фамилии, имена, звания?

Американец говорил с едва заметным акцентом, переговаривался с душманом на дари. Знает языки, собака. Я увеличил свое звание до майора, радисту присвоил лейтенанта. Но это, похоже, не особенно заинтересовало американца. Он громко, в резкой форме разговаривал с душманом. Они торговались? Или, может, американец выговаривал душману за плохое обращение с военнопленными?

– Мой товарищ болен, у него воспалены уши и гниют ноги. Нужны антибиотики!

Американец осмотрел радиста. На его худом лице появилась брезгливость.

– Вам будет оказана медицинская помощь…

Это были его последние слова. Нас опять замуровали. И опять началось чередование шума и тишины, и опять время измеряется длиной ножа.

Через пару дней к нам пожаловал пакистанский фельдшер. Он смазал распухшие ноги радиста какой-то вонючей дрянью, оставил антибиотики. Кормить нас стали лучше.

Землю из подкопа мы аккуратно распределяли по всему подземелью, предварительно сгребая травянистую подстилку, а потом вновь ее расстилали. Радисту лучше, он пробует подниматься на ноги, делает пробные шаги. Остальное время занят тем, что трамбует землю ударами кулака.

Я пробил глиняную стену и выбираю теперь каменистую почву. Она податливее, чем я думал. За сутки мне удается проковырять две или даже три длины ножа. Почва Плотная, это обезопашивает нас от возможного обвала.

Время идет. Фельдшер больше не появляется. Подкоп, по моим расчетам, дошел до дороги. Подушечки моих пальцев истерты, ногти болят. В углу нашей берлоги груда выковырянных из почвы камней. Мы не остерегаемся – нам все равно. Затея с подкопом кажется дурацкой. Она отнимает все силы.

Я перестал следить за временем, перестал мерять подкоп ножом. Какая разница, сколько ушло времени? Полковник Бруцкий во главе афганской армии подходит к Москве. Партийные чиновники грузят в черные «Волги» свои архивы, население цветами встречает освободителей. Освободителей – от чего? От коммунистического ига?! От собственной лени и нерасторопности?!

Песок сыплется в глаза, кусочки усохлой и утрамбованной глины летят за шиворот. Я весь в грязи, как черт. Моя одежда корявая от глины и пота. Если душманы заглянут к нам, они сразу догадаются, чем мы заняты. По дороге довольно часто проезжают двуколки, мягко шуршат шинами автомобили.

Неожиданно на голову сваливается огромный камень, непрерывно сыплется песок, камни помельче. Неужели обвал? Неужели меня задавит здесь, в этой норе? Но сквозь засыпанные песком и пылью веки вижу пронзительный яркий дневной свет. Догадываюсь, что произошло. Тяжело груженая арба продавила яму. Камень лежит на моей голове. Ноги мне засыпало. Тяжело дышать. Неужели радист не догадается откопать меня? Неужели я больше никогда не увижу солнца? Начать кричать? Лучше жить, чем быть заживо похороненным в этой могиле, которую выцарапал в земле собственными ногтями. Чувствую, что возле ног откапывают, отгребают землю. Молодец радист! Через некоторое время мне удается стать на колени, податься «задним ходом» в проход по горизонтали и, наконец, я высовываю громадный камень в подземелье. Медлить нельзя. Теперь любая двуколка колесом будет обрушивать края подкопа. Надо рисковать. Принимаюсь лихорадочно орудовать ножом.

И вылезли мы на белый свет посреди ясного дня, посреди неширокой улицы, зажатой высокими дувалами, побрели себе, спотыкаясь по ровной дороге, придерживаясь руками за стены.

Вот закоулок. Никого нет. Вижу открытую форточку, через которую просматривается громадное пространство. Тащу туда радиста. Эх, радист, радист! На тебя страшно смотреть. Язвы на ногах покрыты желтыми струпьями, в которых копошатся черви. Чалма твоя раскрутилась и шлейфами обвисла на уши. Какой из тебя правоверный мусульманин?

За калиткой оказывается отвесный спуск к реке, берега которой представляют собой великолепный оранжевый пляж, на котором полно людей, в основном, детей. Они плескаются в воде, носятся по берегу, валяются на обжигающем песке. Надо укрыться в кустах и сообразить, что делать дальше. За рекой зеленые насаждения, что-то вроде садов, в которых белеют квадраты домов. Левее высятся многоэтажные дома, а еще левее видна автострада и мост через реку. Автострада ведет в город. Это Исламабад. Там есть советское посольство. К черту полковника Бруцкого! К черту убийства, войны! Политиков к черту!

Выждав некоторое время, раздевшись и бросив свою одежду, под руку мы (в черных солдатских трусах!) идем через пляж к воде. Мы поплывем по течению реки в Индийский океан! На нас обращают внимание только дети. Вода обжигающе холодна!

– Радист, ты умеешь плавать? – ору я, не заботясь о конспирации.

– Умею!

– А зовут-то тебя как?

– Саша я!

– А величают?..

– Андреевичем! Голос у радиста звонкий, он захлебывается водой, кашляет, и мы плывем по течению, стараясь далеко не заплывать от берега, но и не приближаемся к купающимся, которые не обращают на нас никакого внимания. Подальше от этого пляжа, подальше от возможных преследователей. В пустынных местах мы пристаем к берегу, отдыхаем, валяемся на горячем песке, я подставляю тело палящим лучам солнца. Какая радость – солнце! Вот и сбылась моя мечта, я опять в твоих ласковых объятиях, солнце.

Вода вытянула из нас последние силы. Дальше плыть нет никакой возможности. Мы чешемся и отскребываемся от грязи. К нашему ужасу, мы белы как свежее сало. Месяц заточения дал о себе знать. Если нас увидят, то мы пропали. Надо загорать, только вот не спалить бы нашу нежную северную кожу.

Мы едим траву, корешки, каких-то водяных моллюсков. В одном месте натыкаемся на кустарник с неизвестными и сильно вяжущими рот плодами. Наедаемся до отвала, нисколько не заботясь о возможном расстройстве желудка. Будь что будет. К вечеру мы перебираемся на противоположный берег и ночуем под опрокинутой лодкой. Сон не идет. Целую ночь дрожим от холода, у меня болит живот и судорога сводит икры. Вода высосала из организма последние соки.

На следующий день мы прячемся в лесу, правда, опасаясь кишащих там змей. Предлагаю Саше на завтрак убитую змею, он отворачивается, а я со смехом обдираю с рептилии кожу и вонзаю зубы в прохладное мясо.

– Саша! Ты угрей никогда не пробовал? Попробуй…

Радист отваживается есть муравьев. По реке вниз и вверх по течению носятся моторные лодки. На одной из них замечаю «наших» душманов. «Привет!»– хочется заорать мне, но вместо этого мы глубже уходим в лес. Лес захламлен, чувствуется пригородная зона.

План у нас следующий: раздобыть приличную одежду, отсидеться, по возможности достать денег, пробраться в цивилизованные кварталы Исламабада и выйти к советскому посольству.

Одежду мы выкрадем у купающихся. Добычу денег я беру на себя. Остальное зависит от нашей удачи.

Я знал, что нас будут искать не день и не два. Понимал, что грозит в случае поимки. Опьяненные первыми днями свободы, мы все еще не осознавали серьезность нашего положения. Почти голые, истощенные неволей, без денег, без знания языка мы заранее обречены на неудачу. Если нас поймает полиция, то нас могут вернуть афганцам. Я вспоминаю полковника Бруцкого. Мне и надо к афганцам, к душманам, в Пешавар. Но вот бывший радист Саша, который хочет вернуться в Россию. У него есть коллекция камушков, которую он все еще не показал любимой девушке. Еще и не было у него любимой девушки.

Мы выбредаем по лесу к пляжу. Рано, но отдыхающие уже есть. О пропаже одежды будет заявлено в полицию. Надо что-нибудь придумать.

У радиста Саши возник план. Он предлагает похитить автомобиль и на автомобиле добраться до советского посольства.

– Мы можем застрять в дорожной пробке, нас схватят!