Страница 14 из 52
– Большая честь принимать Вас у себя, – сказал он и протянул Гапону руку.
– Спасибо за приют, Иван Николаевич, – поклонился ему Гапон. – Надеюсь, моё пребывание у Вас не будет долгим.
– Наш друг через меня просил поблагодарить Вас, – произнёс Рутенберг.
Хвостов улыбнулся и пожал ему руку. Он знал, что «друг» – это Савинков.
– Отец Георгий, мы сообщим Вам о настроении рабочих, – сказал Рутенберг. – Если начнётся подъём, Вы вернётесь в Петербург и продолжите свою работу. Если это не произойдёт, Вы уедете за границу. Дожидайтесь от меня известий. Уход отсюда возможен только в случае, если возникнет опасность ареста или арестуют меня. Адреса и пароли для перехода через границу и явки за рубежом я Вам передал. Деньги у Вас есть.
– Спасибо тебе, Пётр Моисеевич. Прими моё благословенье.
– Ну, давай прощаться, батюшка.
Он обнял Гапона, дружески потрепав его по спине, и взгромоздился на дроги. Извозчик натянул поводья, и лошадь двинулась к воротам двора.
После устроенной правительством бойни руководители «Собрания» были арестованы, а социал-демократы и эсеры оказались не готовы воспользоваться сложившейся ситуацией. Вскоре нужда заставила рабочих вернуться на работу, затаив злобу на министров и царя.
Рутенберг находился дома и помогал беременной вторым ребёнком Ольге, когда услышал стук во входную дверь. Мать Ольги пошла открывать. На пороге стоял одетый в жандармский китель молодой человек.
– Здесь проживает Пётр Рутенберг? – спросил он.
– Да, – испуганно произнесла Варвара Михайловна.
Рутенберг вышел в коридор и, увидев жандарма, подошёл к нему.
– Что Вам угодно?
– Вас просят явиться в жандармское управление на беседу. Мне приказано Вас сопроводить.
Пинхас не ожидал, что полиция начнёт расследование так скоро и так быстро выйдет на него. «Значит, не обошлось без филеров, или осведомителей среди рабочих», – подумал он.
– Подождите, я сейчас оденусь.
Через несколько минут вместе с жандармским офицером он вышел из подъезда. Пролётка ожидала их возле дома. Город уже успел опомниться от происшедших несколько дней назад трагических событий, похоронив сотни погибших, и прежняя привычная жизнь словно вернулась в него. Были открыты все магазины, и на тротуарах центральных улицах и проспектах появилось множество прохожих.
В большой комнате, куда его ввели, Рутенберг увидел пожилого жандарма за столом, покрытым множеством папок и бумаг. Тот поднялся и пригласил его сесть на стул.
– Господин Рутенберг, – произнёс жандарм, пытливо смотря на него, – я хочу задать Вам несколько вопросов.
– Я слушаю, подполковник.
– Пётр Моисеевич, расскажите, что вы делали 9 января?
– Путиловский завод не работал, и я был дома с женой и ребёнком.
– А утром? Прошу Вас говорить правду. Вас видели вместе с Гапоном на демонстрации.
Рутенберг понял, что догадки, которые пришли в голову ещё дома, верны и за ним следили.
– Утром рабочие позвали меня послушать выступление Гапона в Нарвском отделе профсоюза. Я пошёл, так как мне, заведующему мастерской, было интересно, чем живут мои рабочие. Там они меня познакомили со священником. А когда толпа во главе с Гапоном двинулась в центр города, я оказался рядом с ним, так как оттуда невозможно было выбраться.
– По моим сведениям Вы перед выходом демонстрации выступили перед рабочими. Вы подстрекали их идти к Зимнему дворцу и к действиям против правительства, – не унимался жандармский офицер.
– Ничего подобного, рабочие выходили на мирную демонстрацию. Они доверили Гапону передать царю петицию. Никаких намерений выступить против правительства у них не было.
– Но вы призывали рабочих строить баррикады, грабить оружейные магазины и оказывать вооружённое сопротивление.
– Господин подполковник, я честный человек. Я видел по всему городу войска, которым раздали боевые патроны. Мне ещё накануне стало ясно, что мирное шествие кончится большой кровью. Что мне оставалось сказать моим рабочим, чтобы они как-то могли защитить себя. Да их лидеры и так понимали, и знали, что придётся делать в случае расстрела.
– Достаточно, господин Рутенберг. Признаюсь, у полиции есть достаточно оснований для обвинения против вас. Если потребуется, мы Вас вызовем ещё раз. А пока Вы свободны.
– Надеюсь, так и будет, господин подполковник.
Рутенберг поднялся, сопровождаемый пытливым взглядом жандарма, и вышел из комнаты. Он понял, что никаких серьезных доказательств у полиции, как видно, нет, иначе его бы арестовали.
Но угроза ареста не миновала. Он стал в эти дни слишком заметной фигурой революционного движения, о нём говорили не меньше, чем о Гапоне. Руководство партии эсеров рекомендовало ему выбираться из России. Рутенберг решил ехать за границу вместе с Гапоном. У него самого были документы, но необходимо было обеспечить ими Гапона. Через несколько дней он взял билет на поезд и выехал из Санкт-Петербурга. В Москве он встретился с Савинковым, который передал ему для Гапона два паспорта, один российский, а другой заграничный. Рутенберг переслал ему их в деревню и указал места встречи с ним. Увы, в имении Хвостова его уже не было. Он оставил убежище, не дождавшись вестей от Рутенберга. По дороге Гапон разминулся с ожидавшими его лицами. Прибыв в Таурогген, он заключил сделку с контрабандистами и в конце января один без документов, перешёл русско-германскую границу на день раньше Рутенберга. В него стрелял пограничник, но промахнулся. Гапон ушёл невредимым.
Глава II. Страсти по Гапону
Первая эмиграция
1
Рутенберг прибыл в Женеву в начале февраля и остановился на квартире, ожидая прибытие Гапона. Но священник туда не явился, и он принялся сразу же расспрашивать знакомых о нём. На следующее утро он отыскался у Плеханова. Чувствующий свою ответственность за Гапона Рутенберг сразу отправился к нему.
Георгий Валентинович радушно поздоровался с Рутенбергом.
– Друг моего друга и мой друг, – сказал он, пожимая Пинхасу руку. – Вы послушайте, как он нашёл меня.
Гапон поднялся с кресла и подошёл к Рутенбергу. Они по-мужски обнялись, трепля друг друга по спине.
– Георгий Аполлонович, почему Вы не пришли по адресу, который я вам дал? – спросил Пинхас.
– Я не смог его найти. Я не знаю языка и два дня ходил по городу беспомощный и измученный. А до этого пересёк всю Европу, опасаясь быть узнанным и арестованным, – начал свой рассказ Гапон.
– А как ты оказался здесь?
– Шатаясь по Женеве, я случайно увидел надпись на русском языке и зашёл внутрь. Оказалось, что это русская библиотека. Я подошёл к библиотекарю и назвал своё имя. Он вдруг обрадовался и, закрыв библиотеку, проводил меня сюда. А Георгий Валентинович встретил меня очень тепло и обо всём расспросил.
– Он рассказал, что своим спасением и бегством из России обязан Вам, Пётр Моисеевич, – сказал Плеханов.
– Отец Георгий создал первый профсоюз «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», объединивший десятки тысяч членов, а потом повёл сотни тысяч к Зимнему дворцу, – произнёс Рутенберг. – Он стал истинным вождём будущей революции. Разве я мог его оставить у Нарвских ворот среди раненых и убитых?
Гапон улыбнулся и коснулся рукой его плеча.
– Я обязан Петру Моисеевичу своей жизнью. Он помогал мне организовать людей. Он шёл со мною в первом ряду в тот кровавый день. Он настоящий друг.
Они сидели и беседовали в гостиной, когда в комнату вошла высокая миловидная женщина лет пятидесяти в длинном шёлковом платье и пригласила всех на обед. Они сели в столовой вокруг покрытого льняной скатертью стола, на котором уже были поставлены тарелки.
– Познакомьтесь, товарищи. Моя жена Розалия Марковна. Она родом из еврейской земледельческой колонии Добренькая Херсонской губернии. Училась в этом благословенном городе Женеве в университете на медицинском факультете, а потом вернулась в Россию. Познакомились мы однажды в компании народовольцев в Санкт-Петербурге, где она работала в больнице. Теперь мне не о чем беспокоиться – у меня дома свой врач.