Минни

А лучше всего — чтобы она оказалась в мэноре. Навсегда. Только его. И ничья больше.

Нельзя. Отец не одобрит. Не время…

Слизеринская спальня. Драко лежит в кровати, задёрнув изумрудный полог, и невидяще смотрит в потолок. Он вспоминает, как Грейнджер смеялась со своими дружками, улыбалась им. Им — не ему. Ведь это он, Драко, обзывал её грязнокровкой. Так что никаких шансов. Нет, сэр!

Но, Мерлин, она… Вся такая идеальная. Умная. Красивая. Наверняка девственница, чтоб её!

Драко понимает, что люто ненавидит себя за любовь к ней. И ничего не может с этим поделать. Грейнджер нужна, как воздух. Как вода. Как волшебная палочка…

…с треском хрустит, когда он переламывает её пополам.

— Больше она тебе не понадобится!

Грейнджер лежит у ног жалкая, разбитая. Побеждённая. И это дико возбуждает. Хочется…</i>

…прижать её к двери, вот так, сдавить запястья, чтобы не дергалась. Сломить её. Овладеть. Ворваться…

…надо только отодвинуть трусики и быть внутри. Чувствовать её. Испачкать эту фею, заляпать в грязи, раз уж ему не подняться до её уровня святости!.. Отец в библиотеке…

— Ну как, нравится?

Вопрос Гермионы вернул в реальность, и Драко поднял на неё больной воспалённый взгляд.

Чужим голосом попросил:

— Пить… Дай воды или… Покрепче…

— Не держу в кабинете крепких напитков, — холодно ответила Гермиона. — Мне это незачем.

— Я стёр твою память… я хотел, чтобы ты знала меня другим… Волдеморт бы всё равно тебя убил. Ох…

Воспоминание, яркое и безжалостное, накрыло его с головой так, что он невольно застонал.

Гермиона лежала под ним на ковре со связанными руками, а он вбивался изо всех сил, утверждая своё право на неё. Вымещал горькую обиду и злость. И не видел слёз на висках, и не слышал мольбы, крики боли. Ещё. Ещё. И ещё.

Драко казалось, он уничтожен. Смят. Убит. Раздавлен подошвой сапога, как жалкий флоббер-червь.

— Я не мог! — сипло простонал он. — Нет… Не мог! Это не я!

— Как видишь, мог, — сухо бросила она.

— Не мог! Я ведь тебя… — и слова застряли в горле.

Гермиона сжала губы. Она помнила, при каких обстоятельствах он сказал ей о том, что любит — в облике своего отца.

И Драко вспомнил это.

— Ты отдавалась не мне — ему! — зло прорычал он. — Всё было бы иначе, если бы ты выбрала меня! Хотя бы просто согласилась! Хоть раз!

— Ты не дал себе ни единого шанса, — равнодушно отчеканила Гермиона. — Ты сделал всё, чтобы оттолкнуть меня.

Драко, наконец, ощутил своё тело и нашёл силы, чтобы встать. Он ходил по маленькому кабинету, попеременно натыкаясь то на стол, то на диван, но не замечал их. Взгляд его лихорадочно бегал, пальцы ерошили длинные белые волосы.

— Постой-ка… — он обернулся и замер. — Дети! Твои дети! Они ведь мои? Они могут быть моими, верно?

Гермиона смотрела на него, закусив губу: столько слепой надежды было в его голосе.

— Это — дети Люциуса… — медленно ответила она.

— Откуда ты можешь знать?! — отчаянно выкрикнул он. — Ты ведь наверняка не делала никаких специальных тестов! Не принимала зелий!

Гермиона помолчала и снова взглянула на него.

— В тот день, когда ко мне вернулась память, я случайно разбила флакон с противозачаточным зельем.

— Это ничего не доказывает!

— Меня постоянно клонило в сон уже в Кале. Да и аппетит, знаешь ли…

Драко подошёл близко, пытаясь схватить её за руку, но Гермиона нацелила на него палочку, и он отступил, глядя со злостью и мукой.

«Потерял. Навсегда. Навсегда!»

— И что? — какой-то ком в горле всё ещё не позволял говорить в полную силу. — Были бы мои, так избавилась бы?!

Она склонила голову набок, рассматривая его, как редкое насекомое.

— Не избавилась бы. Но безумно рада тому, что это дети любви, а не насилия…

Драко сжал кулаки.

«По-прежнему идеальная и неприступная! И не моя…»

Её слова больно ранили. Драко раньше и не знал, что может быть так больно, что больше не вынести. Так больно, что хочется поделиться своей болью хоть с кем-нибудь, чтобы просто выжить, не сдохнуть.

Он призвал палочку и направил на Гермиону.

— Что помешает мне сделать это снова?! Ты ушла от отца, так почему бы мне не занять его место? Что скажешь, ягодка?

— Попробуй! — ухмыльнулась она. — В тот раз я пощадила тебя из-за Люциуса. А сейчас не стану. Моим детям нужна мать, и меня ничто не остановит. Я не боюсь тебя, Драко. Даже если ты снова победишь меня, это ничего не изменит.

В глубине души Драко понимал: она права. Но злость не отступала. Он знал, что злится на самого себя за содеянное, но слишком привык вымещать злобу на других, чтобы признать это до конца.

— Ты меня всерьёз не воспринимаешь? — прошипел он. — Сейчас я это исправлю!

Гермиона приняла боевую стойку, а Драко уже взмахнул палочкой, чтобы снова связать её и… замер.

Он не мог. Не мог. НЕ МОГ. Перед глазами вставала картина, где Гермиона кричит и плачет, и это видение раскалывало пополам. Драко понял, что тогда, в Кале, причинил гораздо большую боль себе, чем ей. И второго раза просто не может быть. Никогда…

Единственная слеза скатилась по щеке, и на мгновение стало легче. Пришло тоскливое осознание того, что Гермиона права: он может сколько угодно домогаться её, но это ничего не изменит. Всё кончено. «Ягодка» оказалась слишком горькой.

Драко медленно опустил палочку, признавая своё поражение. И бросил последний козырь, как нож в спину.

— Он никогда на тебе не женится! Слышишь, никогда!

Гермиона тихо и отчётливо приказала:

— Вон!

И этот приказ прозвучал громом в маленьком кабинете, пропахшем пряностями и травами.

Уже на пороге Драко с ужасом понял, что она выгнала его навсегда. Не только из кафе. Из своей жизни.

Это настоящая катастрофа.

Он действительно жалел, что воспоминания вернулись. Так погано ему не было никогда.

«Мерлин… Как больно жить…»

* * *

Люциус был зол, как разъярённый дракон. Блейз ходил чуть ли не на цыпочках и молча приносил в папке отчёты, но досталось и ему.

Начальник бушевал.

— Какого дементора не готовы расчёты по Отделу регулирования популяций?!

— Но сэр, вы же знаете, там на проекте штатного расписания не хватает резолюции Дик…

— Мистер Забини, — вкрадчиво заговорил Люциус, — если вы хоть сколько-нибудь дорожите своей должностью, извольте выполнять свои обязанности! Пойдите и достаньте эту резолюцию, хоть бы на этого Диккенса пришлось наложить Империо!

— Да, сэр, — Блейз кивнул и послушно покинул кабинет.

Люциус вполголоса выругался и снова взмахнул палочкой, ставя свои резолюции на бесконечные прошения и заявления.

«Отказать!

Отказать!

Отказать!»

Работа не шла. Записки из других отделов хотелось сжечь к Мерлину: таким идиотским казалось их содержание.

Хорошо ещё, что серьёзных дел в этот день не было. Два совещания, на которых пережёвывались всё те же вопросы, обсуждавшиеся в течение последнего месяца: финансирование выездных юниорских турниров по квиддичу, магические конференции и форумы за пределами Британии.

Переместившись домой, Люциус без аппетита поужинал и направился в Восточное крыло.

Первым неприятным сюрпризом оказалось то, что охранительные чары исчезли. Вторым — подозрительная до дрожи тишина. Детская была пуста, и Люциус почувствовал, что его ограбили. Вынесли всё самое ценное.

Вне себя от страха и гнева, он вытащил палочку из трости, чтобы немедленно определить, куда подевалась Гермиона вместе с детьми, и вдруг заметил клочок бумаги на столе.

Записка взбесила окончательно. Только сила воли удержала от того, чтобы отыскать Гермиону и приволочь негодницу в мэнор за волосы.

Чуть погодя, Люциус немного остыл. Хотя бы то, что с детьми всё в порядке, примиряло со всем остальным.

Он прижал к груди клетчатое одеялко, которым укрывал на ночь Вивиан, и почувствовал лёгкий детский запах.