Танец на цыпочках

Он поднял воспалённые глаза на Катасаха, впервые посмотрев на него прямо и осознанно.

— Веди. Скорее. Прошу, только скорее. Я могу идти быстрее. Я могу.

— Доверься мне, — Катасах положил на лицо Анне влажную тряпицу, закрывая нос. — Ей нельзя терять лишнюю влагу. Сейчас мы уже дойдём, нам обязательно помогут. Мы объединим усилия. Её колдуны и мои лекари, мы всё сделаем. Думай сейчас о себе.

Почему он не рассказал Мев о Константине раньше! Она поймёт. Она должна понять.

Целитель осторожно провёл ладонью по голове молодого человека. И наконец осознал, — Константин был совершенно один. Не было ни Винбарра, ни того, чёрного. Был только шокированный и слабый от горя мальчишка, бредущий на одном честном слове.

— Сейчас придём, поедим, попьём. Ты наверное знаешь, мы, мертвецы, не едим, а только вдыхаем. Знал бы ты, какие вкусные запахи стоят в нашей деревне к вечеру! Оказывается чистая, живая, вода тоже пахнет…

Константин дёрнулся от боли, когда рука лекаря задела обломок одной из ветвей. Но даже не мотнул головой, опасаясь тратить последние крохи сил на слишком резкое движение.

Катасах старался схватиться за выходящие из Анны нити жизни, собрать их, не дать им пути, но они проходили сквозь пальцы.

Когда они дошли до деревни, тряпица на лице Анны почти высохла.

Вдоль Тропы Великой Охоты стояли молчаливые Люди Тени и провожали их немигающими взглядами. Их ноздри втягивали запах чистых свежих ран.

Откуда ни возьмись, появился Нанчин, и обменявшись с Катасахом взглядами, побежал на холм.

— Идём за ним, — позвал целитель.

========== 21. Круги на воде ==========

Комментарий к 21. Круги на воде

¹ En on míl frichtimen — Тысячеликий бог

² Minundhanem — наречённая/-ый возлюбленная/-ый, священный союз

³ Renaigse — чужак

⁴ On ol menawí - связанный с Тысячеликим богом

5 Dob anem shadi - чёрная тень души

Хранительница мудрости насвистывала неприличную песенку о том, откуда берётся жабья икра и, высунув язык, подшивала охранной вышивкой большую тунику Катасаха. В этом была почти позволительная ирония: обычно охраняют жизнь. От смерти, от болезни, от потери, от несчастья, от страха. А Мев воплощала в себе всё названное в самом чистом, самом искреннем и самом разрушительном состоянии. Она была самым страшным, что могло случиться с живым. И пожалуй, с мёртвым. Неестественно согнутая чёрная ладонь погладила вышивку. Только он смог безусловно принять и полюбить её такой. Такой. Не испугался, не закрыл глаза, не обесценил, делая вид, что ничего особенного, что не существует чёрной бездны и смертного лабиринта внутри самой её сути. Она расцвела в лучах его заботы и сумела принять те остатки себя, что стыдливо прятала ото всех, кто ей важен и избегала. С Катасахом она стала собой истинной. Бесконечно счастливой и гармоничной во всём ужасе внутреннего бытия.

А целитель всё так же стремился защищать её ото всего и баловать. Она покачала головой и опустила ресницы.

Разумеется, на нынешнем Тир-Фради хранительница мудрости была всего лишь второй после Самозванца. Вся её бесконечная жизнь была служением родному острову и его обитателям, самым неприглядным и горьким сторонам их жизней. Все её многочисленные жертвы и ИХ Праздники были посвящены заботе о питании острова силой en on mil frichtimen¹.

…для того, чтобы изниоткуда появился этот, и бездумной прихотью своей превратил их землю в отравленную пустыню, а детей Тир-Фради — в запуганные стайки человекоподобных животных?

Неуязвимый, ненасытный, безразличный, всемогущий. Вся её мудрость оказалась бессильной понять корень его дурной, дурной природы.

И кто тогда она такая, как не обладательница пустого знания, бесплодного и мёртвого без применения?

Большая костяная игла скрипнула, слишком глубоко войдя в вышивку.

— О? — не получалось привыкнуть к отсутствию боли. Сильные пальцы здоровой руки крепко дёрнули, и игла вышла, блестя застывшими соками ноги Мев. Так даже лучше: немного неожиданного цвета освежит узор. Она снова любовно погладила вышивку кривыми чёрными пальцами и тихо вздохнула.

Поодаль, оперевшись об уснувший навечно алтарь, стояла хорошо знакомая фигура Винбарра. Будь Нанчин или Сиора рядом, они отметили бы косую угловатую тень из неясных очертаний. Скрещенные на груди руки маскировали его почти детский восторг. Дождавшись, пока мысли хранительницы мудрости уподобятся зеркальной глади тихих вод, мёртвый король продолжил:

— …а потом пришла ты. И снова выворачивала наизнанку своими вопросами. Но у меня получилось.

— Вывернулся? — Мев поглядывала на воспитанника, скашивая глаза то на шитьё, то на него, и тихо радовалась. Наконец свободен! То-то minundhanem² обрадуется!

— Вывернулся, — Винбарр опустил голову и продолжил рассказ, не пряча улыбку.

Наскоро собранный из скромных постных трав пирог должен был порадовать друзей если не вкусом, — с жизнью каждый из них потерял львиную долю аппетита, — то запахом. Прекрасным запахом трав и памятью жизни горячо любимой всеми ими земли острова.

Но что-то неуловимо изменилось. Время свернулось серой трубкой.

Мев уронила иглу, склонила набок голову, вслушиваясь, и вопросительно посмотрела на Винбарра. Тот замолчал и нахмурился.

Нанчин открыл дверь, и на пороге появился Катасах. Мев уставилась на него, сдвинув брови. Её губы были плотно сжаты.

Она тяжело поднялась с циновки, придерживаясь за стену, всё время втягивая воздух и тревожно поглядывая на Катасаха. Тот только кивал, одними губами говоря «пожалуйста, Мев, пожалуйста…».

Когда в хижину ввалился Константин, Мев ничуть не удивилась.

— Помоги ей! Прошу, помоги ей…

Константин так и не понял, что появилось раньше, — тонкий свист рассекаемого воздуха или вспышка холодного блеска лезвия. Полумесяц верного серпа взлетел снизу вверх, обещая раз и навсегда поставить точку в полной отчаяния жатве детей Тир-Фради, которая так и не смогла утолить всё растущий голод Самозванца.

Чёрные неживые глаза переполнялись выходящей из берегов яростью, прорастали гневом, собранными на конце лезвия.

Он не защищается, даже не вскидывает руки. Лишь чуть поворачивается плечом, закрывая собой девушку на его руках.

Длинные крепкие зубы обнажаются, подставляя их каплям, что вот-вот согреют её безумную улыбку.

Блеск. Свист. Серп. Холодный и чистый. Косой взлёт, направленный к горлу. …направленный в сторону уверенной рукой Катасаха — прочь от горла застывшего Константина.

Внезапное тепло его руки заставляет вздрогнуть.

— Мев, не надо. Ты же можешь — не делать. Не делай, Мев.

Весь водоворот бурлящего неистовства обрушивается только на него. На него одного. Чёрный-чёрный пугающий и слепой взгляд вперивается в Катасаха, и солнце его лучистых глаз угасает.

То, что было Мев, кричит, исторгая воплощённый ужас самого Рассоздания.

Константин успевает вжать голову в плечи и отвернуться, закрыв собой Анну, подставляя лопатки колючему острому воздуху.

— Просто доверься, Мев, пожалуйста. Это очень тяжело, знаю, но мне не страшно, и ты не бойся, — он не сводил с неё потухших глаз, а нездешний ветер сдувал его призрачную плоть, и тысячи стылых осколков счищали с реальности слой за слоем, превращали в сыпучую труху всё, к чему бы ни прикоснулись. С Катасаха сходили лоскуты оболочки, которую он с таким трудом воссоздавал, обнажая обгоревшие кости, возвращая его к тому истинному, что он есть.