Танец на цыпочках

— Да что б тебе камни варить, — вздыхает Мев, хватая Анну за лицо и приближая к ней стремительно мертвеющие застывшие глаза. Мев вынимает их из своей головы и кладет в глазницы Анны. Она вставляет пальцы ей в уши и рвёт барабанные перепонки, оцепеневшая Анна только слышит их нежное потрескивание. Вглядываясь, она чётче видит Мев, — перед ней не полумёртвое страшилище, а невысокое создание с большими грустными глазами и мелкими цветами на рожках. Ей начинают мерещиться стоны и плач. Анна в отчаянии смотрит на Мев.

— Смотри сама, on ol menawi.

Не понимая, куда смотреть, та смотрит на Мев. Хранительница мудрости широко разевает рот, и Анна падает в её бездонную зубастую пасть.

Она вскакивает от удара об землю и видит… Константина?! Тот приподнимается на локтях и смотрит на неё. Рядом стоит Кера. Она поскуливает, ёрзает и нетерпеливо мнётся.

Анна говорит голосом Мев:

— Кера, не подходи к нему. Кто ещё там? Мев не понимает.

По лицу Константина бегут тени, вот — злое лицо Винбарра, вот удивленный он сам, а это… что ЭТО такое? Анна вытирает нос локтем и разводит руками.

Преодолевая сопротивление, Анна смотрит на Константина и подходит к нему совсем близко. От него пахнет чем-то едким. Бальзамировочными мазями???

Кера что-то просит плаксивым голосом.

Анна смотрит, смотрит не отрываясь, Анна хочет отхлестать себя по щекам чтобы перестать видеть этот морок, чтобы запретить себе выдумывать небылицы, чтобы запретить себе… поверить. И не может. Анна хочет протянуть руку, хочет коснуться, хочет разрешить себе ПОВЕРИТЬ. Но не может и этого.

Чёрные щупальца рвутся из земли, целясь в уязвимо распахнутое сердце Керы, и вот она падает. И кажется даже плачет. Анна смотрит сквозь землю под Константином и видит выходящие из него чёрные же корни, которые аккуратно нащупывают путь, словно молодые грибницы. Что-то невероятно злое замечает её тайное зрение, и вот уже чёрные гадкие плети летят в Мев. Она вскидывает руку, не сводя глаз с Константина, и они отлетают. Чем сильнее Мев стремится пробраться в его голову и развернуть лицом к себе Кого-то еще, тем сильнее Этот агрится. Константин исчезает.

— Отдавай, — Мев смотрит на де Сарде безглазыми дырками в голове.

Анна беспомощно оглядывается на чёрную реку и улавливает в её водах то же самое свойство, что и в корнях Константина.

— Без глаз Мев нечем смотреть, on ol menawi, — хранительница мудрости требовательно держит ладонь почти у самого ее носа.

Анна не уверена, что во сне ей нужно дыхание — а это ведь сон, ничем иным это быть не может! — но сейчас она чувствует, что задыхается. Она смотрит на протянутую ладонь Мев и не понимает, что должна сделать. В глазах жжётся, словно кто-то сыпанул в них горсть раскалённой соли. В глазах жжётся, как будто тот океан невыплаканных слёз, который она себе запретила, начинает с треском ломать плотину всех её запретов.

— Не может быть… — еле слышно шепчет она.

Тупая ноющая боль в груди, ставшая уже почти привычной, неожиданно обращается невыносимо остро режущим лезвием… надежды.

Мев ловко выхватывает свои глаза из век Анны и кладет на место. Зрение де Сарде немного расфокусировано, перед глазами начинает разбегаться цветная мозаика.

— Ты поплачь, — деловито замечает Мев. — Слёзы занимают большое место твоей силы, on ol menawi. Мев ещё придёт. Ну пока.

Анна рывком вскакивает на постели, выпутываясь из влажных от холодного пота простыней и пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

Этой ночью она больше не уснёт.

А утром в порт придёт первый корабль с беженцами Тир-Фради.

========== 13. Встать с Колен ==========

Комментарий к 13. Встать с Колен

Трек: Порнофильмы - Уроки Любви

¹ En on míl frichtimen — Тысячеликий бог

² Renaigse — чужак

³ Minundhanem — наречённая/-ый возлюбленная/-ый, священный союз

Душный воздух нёс хрупкий, словно прах, мусор. Тишина раздражала чуткий слух.

Силовые меридианы en on mil frichtimen¹ исчезли с грузного и как будто потерявшего краски бесмыссленного неба. Катасах стоял на плато Веншагано и мрачно осматривал, сколь немилосердными оказались с его домом время и силы вывернутой и отражённой жизни.

Он приложил руку к груди, в которой больше не билось сердце. Надеялся ли он услышать его стук? Хотел бы он его слышать снова?

Уроки любви оказались слишком жестокими. Он всегда думал, что любит свою землю, любит саму жизнь, любит земляков. Думал, что отдаёт себя целиком и без остатка. Но нет, нет. Он всю жизнь закрывал глаза на неприятные стороны поступков и людей, смягчал в их адрес свою прямоту, лишал честной жёсткости своего понимания. Он всегда руководствовался Законом лекарей: вот это вот «не навреди», «не причини боли». Но боги, а если боль — обязательный спутник роста и развития? Кто дал ему право лишать её людей?

Катасах потёр виски. Смерть сняла завесу со зрения его духа и обнажила странное знание. Целителю было очень неловко признаваться, но почему бы не быть выше всеобщего Закона? Теперь-то какая ему, мёртвому, разница?

Он смотрел, как колышется сухая трава, и все ближе подступало понимание его роли во всем этом лихо закрученном беспорядке с renaigse² . Смутные ощущения складывались в стройные, временами парадоксальные связи и взаимозависимости. Ветер шевелил чёрную радугу перьев на шлеме из черепа тенлана, и Катасаху казалось, что единственная по-настоящему опасная тварь здесь — он сам, и ни в коей мере не бедный клыкастый тенлан. Он стоял в центре умирающего мира, и судя по всему, был единственным, кто понимал, что можно с этим сделать так, чтобы никто не пострадал. Не пострадал больше, чем мог бы выдержать. Винбарр бы сейчас читал его мысли и выставлял защитные периметры камешков по углам своего поля. Почему-то именно сейчас Катасах смог прочувствовать и по-настоящему понять каждый мотив каждого поступка своего лучшего друга, и не возражал. Да тогда, в святилище в Магасваре, он бы сам убил себя за нарушение Закона! Иначе для чего Закон, если его не соблюдать? Обязательства Винбарра не оставили ему выбора. Он не мог иначе, он защищал остров и en on mil frichtimen…

Усмехнувшись, он взял в руку оплавленный кусок плоти, которая когда-то была его сердцем. Где ты сейчас, брат мой… Катасах прикрыл глаза, вспоминая, как звенели Нити Жизни, которые он пучками выдирал из груди, чтобы отдать своему мальчику. Именно сейчас, на пороге гибели мира, выйдя в смерть, он начал понемногу признавать правду о себе и о жизни. Катасах вспоминал, как хотел жить Константин, как яростно он сопротивлялся смерти, в точности как тот покалеченный на шахте паренёк, и как обезображенный малихором, искал он спасения в рассказах о своей minundhanem³ , Анне, а целитель слушал его в своеобычной манере, внимательно и чутко. И думал, что возможно его сын и был бы таким, как юноша renaigse.

Пока он его слушал, он видел брошенного и нелюбимого ребенка, и видел, что все его пороки и капризы — от недостатка любви. Ах сколько бы любви и нежности мог отдать ему целитель, сколькому бы он научил Константина, будь у них больше, больше проклятого времени, выедаемого из плоти малихором! Катасах в жизни никогда не получал столько благодарности и открытости, сколько давал ему молодой человек. Как жаль, и какое счастье, что пути их пересеклись…

Он прекрасно видел корни его болезненного волнения духа и чрезмерное отношение к молоденькой де Сарде, и тихо радовался: рядом с этой девочкой душевные раны Константина исцелялись, как присутствие Мев делает живым его, уже вечность как мертвеца.

Крепкие зубы как-то сами закусили губу, и его внутреннее зрение начало вырисовывать запятнанное малихором полуслепое лицо Константина, коронованное рогами абсолютной власти над их маленьким миром. Целитель многое бы отдал за встречу с молодым человеком, если бы знал, где его искать. Бедный мальчик ни в чём не виноват, это он, Катасах, в гордыне своей сделал его таким. И ему отвечать за всю пагубу, но не ему. Константин поднял на него взгляд, печально покачал головой и исчез. Катасах прерывисто вздохнул и открыл глаза. Он сжал большим кулаком торчащие в разные стороны клыки на шлеме, и ничего не почувствовал.