Страница 3 из 12
Второй усмехается:
– Будешь рыть тут вторую яму? Или потащишь его тушку по лесу чтобы он все вокруг заляпал кровью? сначала с ним поговорят… Поднимайте его…
Меня поднимают на ноги и волочат куда-то, я покорно перебираю ногами, я выдохся, сдулся, как воздушный шарик. Я вспоминаю как в детстве смотрел фильмы про войну и концлагеря, тогда меня удивляло, что люди, идущие на расстрел, покорно шли на смерть, не сопротивлялись и не боролись за свою жизнь. Теперь до меня с трудом доходит, что когда тебе так страшно, ты не можешь не то, что сопротивляться, но даже дышать. Я смотрю на свои руки, перепачканные темной жирной грязью, на моих штанах в области паха большое пятно, я обмочился от страха. Один из них окидывает меня взглядом, в нем презрение, смешанное с жалостью:
– У него нет куртки… замерзнет же. Найти его куртку?
Второй махает рукой.
– Да хер с ним… Не замерзнет. Не успеет…
Меня тащат через лес, на проселочной нас ждет джип со снятыми номерами, меня толкают вперед.
– Давай иди. Только без глупостей, понял?
Дверь открывается, из машины выходит человек, он одет в темную куртку с капюшоном, капюшон падает ему на лицо и скрывает его, он скидывает его с головы, но мои глаза полны слез, и я никак не могу рассмотреть его лица. Он делает шаг мне на встречу. Это мой отец.
– Отец, эти уроды похитили меня… – мой голос срывается, он качает головой:
– Я в курсе, это же мои люди, – совсем тихо говорит он и не смотрит мне в глаза.
Только сейчас до меня доходит, что именно он приказал этим уродам похитить меня, я просто не могу в это поверить. Ведь всего лишь за несколько месяцев до этого…
Глава 2
Кофе – мой друг
Музыка – мой drug
И всё, что вокруг – я могу сыграть
Дорога – мой дом
Небо – моя тетрадь
Пока мы вдвоём, мы точно не будем спать…
Нервы
Я слышал, как поздно ночью вернулся отец, сквозь полудрему я слышал, как внизу еле слышно гудели ворота, и я слышал звук двигателя его автомобиля, хотя производители этих монстров и утверждают, что их движки работают почти бесшумно. Я сплю довольно чутко и мое ухо сразу улавливает какие-то посторонние звуки, даже если это всего лишь урчание движка. Я недовольно морщусь и снова пытаюсь провалиться в ускользающий от меня сон. Значит, отец вернулся из командировки, ворочаясь в постели я ловлю себя на мысли, что он всегда возвращается поздней ночью, как будто нельзя эту лишнюю ночь провести в отеле, а не гнать по ночной трассе, выматываясь из последних сил. Он странный. Несмотря на то, что мы живем с ним вместе, я его практически не знаю, и, если честно, совсем не хочу знать. Он для меня лишь источник денег и других материальных благ, которыми он не очень спешит меня одарить. Я вспоминаю, что человеческие детеныши, как самые сложные организмы, наиболее поздно из всех детенышей животных могут жить самостоятельно. Мне двадцать три, а я все еще не могу жить самостоятельно.
Это очень плохо, он вернулся из командировки раньше, чем я рассчитывал, а это значит, что утром меня ожидает семейный завтрак. И разборки. Нудные нотации. У меня уже выработался своеобразный иммунитет на его недовольный взгляд, которым он постоянно ощупывает меня, на его нудный голос, которым он вечно сравнивает меня и его, когда ему было столько же лет, как и мне сейчас. Сравнение, как вы понимаете, никогда не бывает в мою пользу. Он всегда мной недоволен, ведь я, его единственный сын и наследник, вечно не оправдываю высоких надежд, возложенных на меня. Если раньше я как-то и старался соответствовать его высоким ожиданиям, то довольно скоро забросил это занятие, это также невозможно, как допрыгнуть до луны. Кроме меня у него есть еще две дочери, но они еще совсем мелкие и спрос с них небольшой, все-таки они бабы. А с баб в нашей патриархальной семье обычно вообще не бывает никакого спроса, здесь я полностью согласен с отцом. Утром его жена робко входит в мою комнату и отдергивает шторы, в комнату сразу проникают солнечные лучи и причудливыми узорами раскрашивают потолок. Здесь, за городом, всегда просто чудесно, чистый сосновый воздух, птичьи трели по утрам и застывшая в ветвях огромных сосен серебряная луна летними темными ночами. Словом, здесь все по самому высшему разряду:
– Доброе утро, мы ждем тебя на завтрак. Отец приехал…
Она поспешно выходит, теперь мы с ней уже не собачимся, у нас молчаливый нейтралитет, мы оба стараемся вообще не разговаривать друг с другом, кажется, за три недели, что отец был в командировке, мы не сказали друг другу и пары слов. Я наскоро умываюсь, тщетно пытаюсь пригладить торчащие во все стороны кудри. Они, как и имя, достались мне от матери, и они также жутко меня раздражают. Из-за них у меня уж слишком слащавая внешность, хотя девчонкам нравится. Я спускаюсь вниз, вся семья уже в сборе, отец сидит во главе стола, а девчонки, мои сводные сестры, жмутся к нему со всех сторон. Старшей из них, Дине, десять лет, а младшей Алле шесть, и они обе блеклые и бесцветные, с мышино-серым цветом волос, со светлыми, почти не заметными на невыразительном лице ресницами и бровями, как и у их матери. Я также стараюсь с ними не общаться.
– Здравствуй, отец! – широко улыбаюсь я и сажусь на свое место, он долго смотрит на меня в упор и хмуро кивает головой.
– У тебя круги под глазами, – наконец скупо роняет он после продолжительного молчания, – чем занимаешься ночами?
Его тон очень холодный, недовольный, я мгновенно понимаю, что после завтрака меня ждет неприятный разговор, эта сука моя мачеха уже настучала, что я последние две недели частенько не ночевал дома. Я развязно улыбаюсь ему в ответ:
– Знаешь ли, любовь… Первые трепетные чувства…
Он смотрит мне в глаза, у него тяжелый пронизывающий взгляд и я привычно опускаю глаза вниз, спорить с ним бесполезно. Особенно перед тем, как собираешься просить у него денег. Мы все некоторое время молчим, я равнодушно ковыряю испеченные мачехой сырники, лишь девчонки негромко переговариваются между собой.
– Ян опять обзывал меня жирной коровой и говорил, что на мне никто никогда не женится… – восклицает Дина, отец строго смотрит на ее и она мгновенно замолкает, осекшись на полуслове. Мелкая тупая сучка. Весь наш дальнейший завтрак проходит в полном молчании, отец неспешно допивает кофе и просматривает газету, я пытаюсь незаметно улизнуть из-за стола, но он окликает меня:
– Ваня, жди меня в кабинете… – бросает он мне в спину.
Я чертыхаюсь про себя и послушно плетусь в кабинет, отец входит следом и кивает мне на стоящее перед ним кресло, сам он садится за свой массивный письменный стол, отчего наше общение сразу приобретает некий официальный характер, я сразу же начинаю чувствовать себя провинившимся школьником, ожидающим выволочки в кабинете директора. Он вновь окидывает меня тяжелым взглядом:
– Что еще за Ян? – бросает он после длительного молчания.
Я развязно улыбаюсь:
– Ну это что-то вроде… творческого псевдонима. Иван по-польски…
Он хмурится:
– По-моему, мы в данный момент находимся не в Польше. Чтоб я этого больше не слышал…
Я протестующе дергаю плечом:
– Я уже сто раз говорил, что мне не нравится мое имя. Я же не виноват в том, что меня назвали этим тупым деревенским именем, как сиволапого крестьянина… Могли бы и подумать подольше…
Я встаю на ноги, я уже знаю, что во время споров нужно находиться выше собеседника, тогда у тебя есть шанс быть услышанным, но потом опять сажусь в кресло под его тяжелым взглядом.
– Это красивое русское имя, – цедит он, разлепив свои мясистые губы. – Так назвала тебя мать. Чтоб я этого больше не слышал, ты понял?
Я киваю, хотя в душе я весь киплю от злости:
– Хорошо, я скажу всем чтобы меня звали Иванушкой, как считаешь?