Страница 68 из 76
Он никого не просил держать животное. Войдя в загон, он выжидал. Зверь успокаивался, привыкал к его запаху… И подпускал совсем близко.
И вот тогда убийца наносил один-единственный удар.
Подойдя со спины, он вонзал нож под лопатку, доставая до самого сердца.
Это было куда милосердней, чем перерезанное горло: животное не билось в агонии, чувствуя, как утекает кровь из жил, а погибало мгновенно, не успев понять, что происходит.
Но выглядело это куда более зловеще.
Тогда меня поразила точность, с которой действовал убийца. Он никуда не торопился. Не играл на публику. Он приходил, делал своё дело — не доставляя животным лишних страданий — и уходил, забрав весьма солидный гонорар.
Сётоку был похож на кровавого мясника. Я заметил в его глазах ту жажду, о которой говорила Любава. Он ХОТЕЛ причинить боль.
А я? Хочу ли я его убить? Жажду ли увидеть его закатившиеся глаза, бьющиеся в судорогах ноги? Пожалуй, нет.
Постараюсь ли избежать этого всеми силами?
Постараюсь.
Но чувствую: сегодня этого будет недостаточно.
Когда я принял решение пойти на контакт с Сётоку, то почувствовал, как раскалились нити сети в моей голове.
Третья Директива! — понял я. — ПОСЛАННИК ОБЯЗАН ВСЕМИ СИЛАМИ СТРЕМИТЬСЯ К ВЫПОЛНЕНИЮ ЗАДАНИЯ.
Но сознательно рискуя жизнью, я подвергаю сомнению директиву! Ведь я должен выполнить задание — а для этого оставаться в живых.
Чувствуя, как горит очередной сегмент цепи, я сделал шаг к принцу.
Теперь я свободен! Я — это только я, а не послушный пёс Корпуса. Отныне я буду делать только то, что считаю нужным, а не то, что диктует код в моей голове.
Сётоку сделал очередной выпад. Нагината просвистела совсем рядом, и я чуть не остался без кончика уха.
Не останавливаясь, он ударил снизу — я отскочил. Но принц наступал.
В глазах его появилась сосредоточенность: он совершал одну молниеносную комбинацию за другой, лезвие нагинаты мелькало вокруг моего тела, заставляя вертеться ужом.
Оно зловеще свистело, выпевая погребальную песнь смерти, и свирепый оскал принца вторил этой песне.
Чтобы подобраться вплотную к толстой туше, окруженной высверками острой стали, мне пришлось пойти на обман.
Бросок — и кончик танто прочертил тонкую красную линию на груди Сётоку, чуть выше границы пояса.
Но когда рука шла назад, принц успел задеть моё плечо.
Рана была серьёзной: нагината почти перерубила мускулы. Кровь хлынула потоком, рука сделалась скользкой, и я перехватил меч другой рукой, пока не намокла рукоять.
Теперь счёт пошел на секунды.
В голове вдруг зазвучали щелчки пальцев: именно так отсчитывал время тренер на занятиях по боевым искусствам у нас в Корпусе… Лёва прозвал тренера Клепсидрой — там, откуда он был родом, использовали водяные часы.
Один, два, удар, четыре, пять, выпад, семь, восемь…
Я лежу на полу. Глаза устремлены в высокий сводчатый потолок, укреплённый почерневшими от времени балками.
Поднимаюсь, голова слегка кружится от потери крови, но ноги всё ещё двигаются ровно, не спотыкаясь.
Слышу за спиной шумное жаркое дыхание, делаю шаг… Нагината, словно во сне, пролетает вдоль груди, вспоров верхний слой шелка на поясе.
А ведь он действительно теряет контроль, — думаю я, уклоняясь от серии мощных, но беспорядочных ударов.
Глаза Сётоку наливаются кровью — словно капли, брызгающие при движении из моей руки, попадают ему в зрачки…
У самого принца грудь тоже окрашена в красный, пояс спереди промок и потемнел. Но видно, что рана неглубокая, рассечены лишь верхние покровы кожи.
Когда я уклоняюсь в очередной раз — едва устояв на ногах, — Сётоку теряет контроль окончательно, и выставив нагинату, как копьё, бежит напролом.
Топот сотрясает дохё, принц Фудзивара ломится, как носорог, и я легко ухожу из области поражения. А потом, повинуясь мимолётному порыву, даю ему пинка под зад…
Удар не столь сильный, сколько унизительный. Сётоку его почти не чувствует, но притормозив у кромки круга, замирает ко мне спиной.
Тут же разворачивается, и наклонив голову и растопырив руки — древко нагинаты зажато в кулаке, на отлёте, — идёт на меня.
Больше он медлить не станет. Время игр закончилось.
Принц полон решимости. Мой пинок, вместо того, чтобы вывести из себя, привёл его в разум.
Теперь Сётоку похож на расчётливого хищника, почуявшего добычу. Он весь блестит, покрытый плёнкой скользкого пота, и источает почти удушающий смрад.
Когда я уклоняюсь от его смертоносных объятий, он отбрасывает нагинату, и ловко присев, делает мне подсечку.
Я падаю на спину, и он наваливается сверху всей тушей, погребая меня под горами потной и горячей плоти…
Животом Сётоку выдавливает воздух у меня из груди, руки его обхватывают мою шею, ноги наши перепутываются, и ткань брюк спелёнывает их в единый кокон.
Мне конец.
Рёбра трещат, воздуха не осталось, перед глазами плывут яркие пятна… Голова откинута назад и в сторону — последним усилием я отворачиваюсь, чтобы не видеть злобных и торжествующих глаз Сётоку, чтобы не чувствовать его смрадного дыхания.
И в этот последний миг глаза мои натыкаются на другой взгляд. Жгучий, яростный, полный надежды.
Лицо Любавы словно растёт, приближается, и вот оно заполняет всё пространство передо мной. Губы её шевелятся. И я улавливаю одно и тоже повторяющееся слово:
— ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ…
И я повинуюсь этому беззвучному шепоту, как набат, стучащему в моей голове. Ему нельзя не повиноваться. Он словно бы верёвками опутывает моё тело, и выдёргивает его из-под потной и скользкой туши.
А дальше моя рука с зажатым в ней танто действует самостоятельно.
Она поднимается… И опускается, целя в спину Сётоку, точно под лопатку. Но в последний миг, когда — я это почувствовал — остриё должно пронзить его большое сердце, кисть руки отклоняет лезвие, и оно проходит вскользь, оставляя глубокий, но почти неопасный разрез.
В тот момент, когда я вытаскиваю танто, туша Сётоку содрогается. Он пытается подняться, привстаёт на руках… И с грохотом обрушивается на пол.
Из отверстия в спине, совсем небольшого, не шире трёх сантиметров, выползает чёрная струйка крови.
Миг я стою над ним, слушая, как бьётся в груди собственное сердце, а потом делаю шаг назад. Обвожу взглядом толпу…
Хатамото стоят неподвижно. Мне кажется, взгляды гвардейцев прикованы к телу поверженного господина. Но за деревянными масками шлемов не видно, куда они смотрят на самом деле.