Побудь со мной

Наконец, наступил вечер, и детей начали разбирать по домам. Бабушка пришла уже уставшая, и сразу сказала:

– Ну, надеюсь, сегодня мы обойдемся без сюрпризов. У меня нет никаких сил на тебя.

Если до этой фразы Аля ещё собиралась рассказать бабушке историю про желудь и гадала, что произойдёт потом, то после усталых бабушкиных слов делиться неприятностью стало почти невозможно. По дороге домой Аля ещё взвешивала, что будет, если она всё-таки расскажет: просто отругают и дадут какую-нибудь гадкую, но спасительную таблетку или сразу отправят в больницу, чтобы ей разрезали там живот и достали желудь. Оба варианта были неприятные. Съесть таблетку было, конечно, проще, но потом ведь будут ругать и всю жизнь до самой смерти припоминать, и попрекать этим желудем. Отправиться в больницу было намного страшнее, но зато потом все станут жалеть и будут кормить всякими вкусностями, как это было с соседкой Иркой из соседнего подъезда, когда она угодила в больницу с аппендицитом.

Когда пришли домой, бабушка сразу легла на свою кровать и начала вздыхать. Наверное, так ведут себя люди перед смертью. Аля посидела одна на кухне, порадовалась, что смерть ей самой пока не грозит. Хотя постепенное превращение в дерево тоже мало радовало её. Аля попробовала подержать руки в холодильнике, чтобы стать холодной и непригодной для прорастания желудей. Лучше было бы, конечно, влезть в холодильник целиком, может даже остаться в нём на целую ночь, но она выросла уже слишком большой и не поместилась бы, да и мама вряд ли бы разрешила. Руки в холодильнике немного замерзли, но живот оставался тёплым. Стоять, уткнувшись носом в полку, на которой была только масленка с нарисованным на ней цветком и кусок сыра, завернутый в плотную коричневую бумагу, некрасиво залоснившуюся с одной стороны от жира, было скучно.

Аля помаялась ещё немного, потом решила, что если скоро станет частью природы, то успеет ещё наскучаться в одиночестве. А пока надо насидеться впрок с бабушкой. Бабушка лежала на кровати, подсунув под голову две подушки, и ничего не делала, даже не читала газету, которая была сложена у неё на груди, и то поднималась, то опускалась вместе с бабушкиным дыханием. Может, бабушка даже специально так положила эту газету, чтобы убедиться перед смертью, что она пока ещё жива и дышит.

– Можно я побуду с тобой? – спросила Аля.

Бабушка вздохнула, газета взмыла высоко и соскользнула вбок, бабушка подвинулась, освобождая место рядом. Аля забралась на кровать и вытянулась на спине вдоль бабушки. Одной рукой она осторожно ощупала свой живот, но желудь не почувствовала.

– Бабуль, а тебе нравится дуб? – спросила Аля.

– Какой дуб? – уточнила бабушка.

– Дуб, который растет на улице. Дерево такое, – объяснила Аля.

– Ты думаешь, я не знаю, что такое дуб? – обиделась бабушка.

– Так нравится? А желуди нравятся? – снова спросила Аля.

– Нравятся, – кивнула бабушка. – Но поделку за тебя делать я не буду, если вам в садик опять надо. Ты уже большая, сама можешь сделать.

– Мне не надо поделку, – вздохнула Аля.

– Вот и слава Богу, – вздохнула бабушка.

– А если бы я стала дубом, ты бы ко мне приходила? – помолчав, спросила Аля. Бабушка даже повернула к ней голову от удивления.

– С чего бы тебе становится дубом? Это уж скорее я … как говорится, дам дуба, – усмехнулась она.

– Кому ты дашь дуба? – заинтересовалась Аля.

– Никому. Так говорят, когда человек умирает. Это, конечно, не вежливо так говорить. Разве что в шутку. Хотя шутить на такие темы тоже невежливо. Но что мне ещё остается в моём-то возрасте?

– Вот стану я дубом, – задумчиво рассуждала Аля, пригревшись под бабушкиным боком. – В группу меня больше не пустят, домой тоже, ты умрешь, а мама с папой уедут на работу. И останусь я совсем одна…

Аля, наверное, немного задремала, потому что на какое-то мгновение даже увидела себя посреди двора с поднятыми к небу руками. Из каждого её пальца прорастали ветки, и уже темнело, и начинал сыпать снег, а она так и стояла одна-одинешенька.

– Да что это ты придумала такое с этим дубом? – насторожилась бабушка, вырвав Алю из подкравшегося незаметно грустного сновидения. Она приподнялась на локте и всмотрелась в Алино лицо, а у той уже катилась по щеке слезинка.

– Потому что я нечаянно целый желудь проглотила-а, – созналась Аля и наконец разревелась по-настоящему. Бабушка открыла рот, то ли чтобы утешить, то ли чтобы отругать, но тут как раз заворочался ключ в замке – это вернулись с работы мама с папой.

– Полюбуйтесь! – сказала им бабушка каким-то растерянным голосом: как будто так и не решила для себя, что нужно делать: сердиться или смеяться. – Какой поросенок у нас в доме растет. Желудями питается!

– Ну что же, – ответил папа вполне спокойно, как ни в чём ни бывало развязывая шнурки на ботинках, словно и сам частенько проглатывал желуди и считал это самым обычным делом. – Вот индейцы – так те из желудей даже свой особенный напиток варили, что-то вроде кофе.

– И сколько ты их съела? – озабоченно спросила мама. Кажется, только она и поняла, что дело серьёзное, даже плащ не сняла, а так прямо в нём и присела на корточки, чтобы заглянуть Але в лицо.

– Только один, – честно всхлипнула Аля.

– Ну, это ничего, – сразу успокоилась мама. – В туалет сходишь – и всё.

– И он во мне не прорастёт? Я не стану сама, как дуб? – уточнила Аля.

– Если будешь хорошо учиться в школе и много читать, то как дуб не станешь, – непонятно пошутил папа.

– Пусть марганцовки выпьет, – строго велела бабушка. – Господи! Что за наказание мне перед смертью!

Аля ещё немного подождала, но её никто не ругал и не собирался отправлять в больницу. Она снова пощупала свой живот, ничего необычного не обнаружила, вздохнула с облегчением и почувствовала, как всё нехорошее и страшное отступает, волшебно освобождая её от горькой участи превращаться день за днём в одинокое молчаливое дерево.

Глава 5

Снегурочка и её туфли

Еще даже толком не разлепив веки, Аля откуда-то знала, что выпал первый снег. Такой долгожданный после бесконечного теплого зеленого лета, такой чистый на черной ноябрьской земле. Первый пушистый слой настоящего снега, плотно накрывший двор, и горку, и песочницу. Словно город надел белое платье или белый халат, готовясь к празднику, как невеста, или к работе, как врач, или просто потому, что всё в мире иногда облачается в белое, чтобы стать лучше и чище.

Сам воздух в комнате был теперь другой, а лежать под одеялом было так хорошо, что вылезать не хотелось. За окном в проеме неплотно сомкнутых штор колыхалась ещё одна белая ажурная занавеска из летящих снежинок. Весь мир задернули, занавесили, осталась только эта комната. Мягкий свет и осторожные приглушенные звуки – так бывает только через падающий снег. Невозможно представить себе более спокойный и уютный день, чем день посреди снегопада.

Снег выпал как будто нарочно в выходной, чтобы все могли не торопясь полюбоваться на него из окон во время завтрака и не топтать по свежевыбеленным дорожкам своими грязными сапогами и ботинками, чтобы дать миру подольше побыть таким: белым и чистым.

– Ну вот и дожили до зимы, – вздохнула бабушка, поправляя на плечах теплый платок и ощупывая рукой чугунную гармошку батареи. – Хоть бы затопили нормально. А то чуть теплое. Аля, надень шерстяные носки!

– Не хочу, они кусаются!

– Не говори глупостей. Это клопы кусаться, а носки греют.

– Когда я буду капитаном, – Аля поморщилась, послушно натягивая вязаные носки. – То никогда не буду ходить в шерстяных носках.

Бабушка ничего не ответила, только стояла и смотрела в окно, как будто хотела где-то там за снегом, за детской площадкой, за домом и за деревьями рассмотреть, какая сейчас на море погода и нужны ли там шерстяные носки.

Воспиталки в детском саду увидели снег и вспомнили, что скоро пора будет наряжать ёлку и встречать Деда Мороза. Теперь дети в саду хором пели про то, как ёлочка родилась в лесу и про то, как она замерзла. Это были грустные песни, хоть и притворялись веселыми. Алю удивляло, что никто не задумывается над тем, как уютно и хорошо жилось ёлочке в лесу: она уже привыкла расти там, среди других деревьев и чувствовала себя хорошо, была стройной и зеленой. Правда, когда Аля недавно отравилась несвежим творогом, мама тоже сказала, что цвет лица у неё зеленый и это нехорошо. Но Аля-то была девочкой, ей полагалось быть румяной, а ёлочка – это всё-таки дерево, причём не просто зелёное, а вечнозелёное. В лесу о елочке заботились: метель пела ей колыбельную, а мороз укутывал снегом, а ещё елочка дружила с зайкой и волком. Нина Пианиновна делала паузу, потом ударяла пальцами по клавишам и в песне вдруг появлялся какой-то мужик и срубал ёлочку. От этой фразы «срубил он нашу ёлочку под самый корешок» у Али каждый раз бежали мурашки по спине, так жутко вел себя этот незнакомый дядька. В этом году Аля даже решила вовсе не петь эти строчки, как будто ничего такого не случалось. Елена Сергеевна заметила это, и строго смотрела на Алю, но та всё равно сжимала губы и пела только следующее четверостишие про детский праздник, где ёлочка была уже нарядная и приносила детишкам много радости. Но и это было грустно. Аля помнила прошлый Новый год, и чем он заканчивался. Судьба нарядных ёлочек после праздников была совсем не радостной. В песенке не хватало ещё одного куплета. Он мог бы звучать так: