Зараза

— Леша, а что вообще происходит?

— Тебе конкретно про сейчас или вообще?

— Пофиг, главное с фактами, а не домыслами, и с наводкой, куда делась моя камера с рюкзаком? Мне бы позвонить, — последнее слово я буквально проглотил, пришлось бороться с очередным приступом тошноты. Сотрясение, похоже, я заработал, а камеру чужую пролюбил. По крайней мере нигде вокруг я ее не видел, как и своего рюкзака, в котором остался смартфон.

— Это ты у меня интервью что ли берешь? Это хорошо, я ваш канал часто смотрю, — Леха подполз ко мне поближе, стараясь не отсвечивать между колес, но при этом умудрился расправить плечи. — Мы тут, в смысле в стране, пятый день. Для обеспечения порядка. Сейчас конкретно выдвинулись на встречу самолета с гуманитарной помощью. По дороге попали под обстрел, причем прилетело, как от местных гопников, так и от армейских. Дурдом полный, неразбериха.

— Армейских?

— Да тут хрен поймешь, говорю, же, бардак. То ли реальная армия, то ли транспорт отжать успели, — Леха сдвинул каску и протер вспотевший лоб. — Жарко тут, зараза, никак не привыкну. Короче! Те дебилы, ой, это вычеркни. Так вот, неопознанный контингент на «Пиранье», что на нас сунулись, быстро об этом пожалели, ну, а мы расширили свой автопарк, нам то нужнее.

— Ясно, а с эпидемией что?

— Ну, да, болеют тут. Нам сначала сказали в контакты с местными не вступать, но потом, уж прости мне мою политкорректность, но вот реально, дай обезьяне автомат, так она явно не кокосы им колоть будет, — Леха прыснул, радуясь своей шутке. — У них же тут в каждом подвале по нычке. Эхо, блять, войны. Да еще и не по одной. Так что тут не поймешь, кто болеет, а кто просто псих с автоматом.

— А полиция, власти?

— Полиция на карантине. Видать в первую волну попали, когда доблестно выполняли свой долг, мотаясь по вызовам. С больничками, кстати, та же фигня. Но сегодня вообще все с ума посходили, будто инкубационный период закончился, и всех как прорвало.

У Лехи заскрипела рация, и сквозь общий шум с трудом, но я все же расслышал чей-то голос, предупреждающий, что со стороны ангаров, то есть нас обходят с тыла, движется три технички с вооруженными людьми. Леха связался с основными силами, получил подтверждение, что в аэропорту все задачи выполнены и можно возвращаться на базу.

— Все, валим-валим, — Леха постучал по «пиранье» и дождавшись, когда она тронется и чуть повернется, помог мне подняться и повел к задним дверям. — Егеря подберем и на базу, по дороге тебя подлатаем.

Я позволил впихнуть себя в тесный кузов, хотел что-то сказать, но меня будто повело. Закружилась голова, и общее состояние заторможенности не давало сфокусировать мысль. Ребра болели, но хоть тут, думаю, обошлось без переломов.

«Пиранья» бодро сорвалась с места, когда технички уже открыли по нам огонь. Леха несколько раз матернулся, нелестно вспоминая обезьян, отправил незнакомого мне бойца в башенку с пулеметом и отдал команду стрелку готовиться.

Я оказался зажат в тесном кузове между Лехой и санитаром, который пытался меня осмотреть, повернул мою голову, светил в глаза фонариком и что-то говорил. Гул мотора, звон в ушах, выстрелы, рикошеты по броне, матерные выкрики соседей — даже будь голова в порядке, не факт, что смог бы разобрать слова санитара. В итоге он махнул на меня рукой, предварительно выдав несколько таблеток и бутылку воды.

Тошно и душно, под броником, который возможно спас мои ребра от переломов, липкое месиво. Да еще и чешется, зараза, но снять броник шансов не было.

Глоток свежего воздуха появился только, когда подбирали еще одного бойца в голубой каске, похоже, того самого Егеря. Сбавили скорость и распахнули задние люки. Меня уже совсем кошмарило, уткнулся лбом в стенку и с трудом косился наружу, но не залюбоваться картинкой я не мог.

На фоне закатного солнца в легкой дымке бежал высокий, крепкий, даже спортивный мужчина. Легко бежал, будто даже не напрягаясь. А за ним неслась разношерстная толпа обезумевших людей, запачканных кровью. Некоторые явно были ранены, вот только пятна крови на рваной одежде никого не смущали. Безумие на лицах и тот темп, с которым они неслись, — это был не страх в поисках помощи, это была охота с очень сильной жаждой добычи.

Я жмурился и тер глаза, стараясь разогнать головную боль в надежде, что картинка станет более реальной, потому что сейчас все было слишком неправильным и странным.

Стрелять по толпе не стали, кто-то со стороны водительского сиденья орал: «Огонь не открывать! Это, блять, гражданские!»

Леха матерился на это, но терпел. Я прям видел, как белеют костяшки его пальцев, сжимающие ствол автомата.

Егерь догнал нас и сперва забросил винтовку, а потом и запрыгнул сам, тесня сидящих. Меня толкнули, да так что я чуть опять не отрубился от болевого шока.

Люки закрыли перед носом у самого шустрого преследователя — местный работяга в синем комбезе, который уже почти ухватился за кузов. И тут уж сложно было валить на галлюцинации, я точно видел страшную рваную рану на шее с подсохшей кровяной коркой, которая совершенно не смущала чернокожего парня.

Машину тряхнуло, возможно, переехали кого-то на скорости. Меня впечатало лбом в жесткую панель, сознание стало покидать меня, и последнее, что я увидел, — руку на спинке сиденья запрыгнувшего в машину бойца с бледным следом от укуса на запястье.

***

Временный лагерь миротворцев. Окрестности Фритауна. 16 марта 12:50

Проснулся я от яркого света. Настолько яркого, что долго не мог понять, где нахожусь. Свежий ветерок в окно, пыль, светящаяся в солнечных лучах, — все как в детстве, будто я у бабушки на даче. За окном ябло­невый сад, а чуть дальше пасека. В голове что-то гудит и жужжит, будто пчела над ухом, где-то за спиной звенит посуда, точно бабушка готовит завтрак. Очень хочется какао и ее фирменные вареники с вишней…

Но, нет. Воздушные первые мгновения после пробуждения отступили, и на смену им пришли обрывочные воспоминания…

Просыпался я плохо, тяжесть в голове лишь слегка ослабла, а в остальном будто вынырнул с приличного бодуна. Как если бы пил часов до пяти утра, а сейчас восемь и нужно ехать на работу. Дурацкое пограничное состояние, когда часть тебя все еще пьяная, а другая уже страдает от похмелья.

Зато в первое мгновение я не ощутил боли в ребрах. Жаль, что только в первое. Стоило поерзать, пытаясь разобраться, почему так трудно дышать, да и тесно, как в смирительной рубашке, как вместе с воспоминаниями вернулась боль.

На мои охи-вздохи отозвалась медсестра, милая девушка с выразительными формами, такими, что есть, за что подержаться. А потом и врач подошел.

Осмотрели меня быстро, еще быстрее напичкали какими-то лекарствами и что-то вкололи. Диагноз оказался простой — ушибы, сотрясение мозга, да подозрение на трещины в ребрах. Лечение прописали древнее как мир — постельный режим.

Я пытался узнать у медсестры, что происходит в городе, но кроме общих слов про большое количество беженцев, частые вспышки агрессии среди гражданских и боевые столкновения с бандами, которые пытаются грабить город, она ничего не знала.

Лагерь миротворцев стоял за городом вдали от скоплений людей, так что по-своему тут было тихо. И скучно. Уже минут через пятнадцать я с закрытыми глазами мог нарисовать план расстановки мебели и описать каждую мелочь, которая здесь была.

Стены из голубого пластика, этакая строительная времянка, только больше в размерах. Вроде крепкая, но нет-нет, а то и дело в голове всплывали ассоциации с незавидной судьба Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа. Десяток коек, три из которых в дальнем от меня углу заняли солдатами с огнестрельными ранениями. Два тихих и смирных в довольно тяжелом состоянии, а один все время стонал и что-то бредил о ходячих мертвецах.