Страница 31 из 70
— А знаете, что еще жестоко? Запирать беспомощного ребенка в сумасшедшем доме!
Стелла не нашлась, что ответить. Всхлипнув, спрятала лицо в ладонях, и затряслась от глухих рыданий.
Зато сказала Арлетта, зло и гневно:
— Ты никогда нас не любила. Нет… ты нас ненавидела! Ревновала к отцу, втайне проклинала, что мы стали его семьей, и теперь радуешься, что завтра твой любовник убьет Душана!
— Он мне не любовник! — Я вспыхнула, ощутив, как к щекам приливает кровь, а скорее даже — огонь.
— Как же просто для тебя оказалось вычеркнуть нас из своей жизни. Два дня — и уже все забыла, — каждое слово Арлетты, как ядовитое жало, вонзалось в самое сердце. — Говорят, твоя мать была милосердной. Говорят, у нее было большое доброе сердце… И твоей отец был хороший. Заботливый и добрый. Он любил нас… Ты ни на кого из них не похожа. Ты, Ливия, — другая. Такая же, как и те, которых ты якобы ненавидишь, но с одним из которых теперь с радостью делишь постель! Мама, пойдем!
Она потянула Стеллу за руку, но та замотала головой и забормотала, что никуда отсюда не уйдет.
— Ливия, доченька, ты должна помочь… Должна… Не бросай нас…
Тут уже стражник не выдержал и приблизился. Помог зареванной вдове подняться, а точнее, попросту сам поставил ее на ноги.
— Я проведу вас, норра, — сказал спокойно, но твердо, и, несмотря на сопротивление Стеллы, повел к карете.
Бросив на меня последний взгляд, злой и колючий, Арлетта побрела за матерью, а я стояла и смотрела им вслед, чувствуя, как из глубин души поднимается настоящая вьюга из таких противоречивых эмоций и чувств.
С чтением в тот день так и не сложились. Мы сразу вернулись в замок, в спальню Фабиана. Пока шли обратно, брат молчал, а стоило нам остаться вдвоем, как он набросился на меня с вопросами:
— Лив, я ничего не понимаю… Что происходит? Это правда? Снежный собрался казнить Душана? За что?!
За что…
Ну вот какой дать ответ десятилетнему ребенку на этот короткий, но такой сложный вопрос?
— Душан ко мне… приставал, — осторожно произнесла я, чувствуя, как щеки снова начинают пылать. — А Снежный это увидел. — Я тут же попыталась соскочить со скользкой и болезненной для меня темы: — Думаю, что таким образом, через Душана, он решил наказать и Стеллу. За то, что отправила тебя в дом сумасшедших.
— Раз приставал… — Брат воинственно сжал кулаки. И губы поджал, как делал всегда, когда сильно злился. Вот только в глазах, детских и ясных, читались неуверенность и страх. — Значит… и… поделом ему!
Отношения Фабиана со сводным сестрой и братом были… Хотя нет, их вообще не было. После трагедии на горке Фабиан превратился для них в невидимку. Это раньше, еще когда был жив папа, они иногда с ним нянчились, а однажды Душан даже заступился за него перед соседскими мальчишками.
Но то давно было. Кажется, уже в прошлой жизни. А потом сводный брат превратился в назойливую муху, липнущую ко мне при любой возможности.
— А пятьдесят ударов… это много? — раздался тихий голос мальчика.
Для Душана? Я мысленно усмехнулась. Да он и после десяти не встанет! А уж после пятидесяти… Не уверена, что во Вдовьей реке вообще будет необходимость. Разве что, чтобы избавить Стеллу от хлопот, связанных с похоронами.
Эта мрачная шутка, промелькнувшая в мыслях, мне и самой не понравились. Как и ощущение чего-то темного, поселившегося внутри, не дававшего вздохнуть полной грудью, мешавшего ощущать в себе солнечную силу.
— Лив?
— Я не знаю, много ли. Не знаю…
Некоторое время мы просто сидели возле камина. Фабиан, глядя на рассыпающееся искрами пламя, я, прижимая к груди дурацкую книгу и вспоминая, вспоминая, вспоминая…
Говорят, твоя мать была милосердной. Говорят, у нее было большое доброе сердце…
Слова Арлетты задели за живое, но не настолько, чтобы заставить меня сломя голову броситься к Снежному и молить о снисхождении. Можно подумать, они нас любили! Или беспокоились о нас, считали своей семьей… Нет, после смерти отца мы с Фабианом сразу стали для них чужими, обузой и досадным дополнением к наследию Селландов.
Стелла никогда этого не скрывала. Она и к Арлетте, мне иногда казалось, особо не была привязана. Но Душана она любила, и почему-то именно вид мачехи, побитой кошкой сжавшейся на земле, плачущей навзрыд от безысходности и отчаянья, застыл перед глазами.
Вот от чего я никак не могла избавиться.
— Ну как там мои голубчики? — В комнату, улыбаясь, вошла Дорота. В руках у нее был поднос под золоченой крышкой, напоминающей половинку солнца, а на щеке виднелись следы муки. При виде нас улыбка исчезла с ее лица. — Что это с вами? Выглядите так, будто кто-то умер.
— Еще нет, но завтра умрет. Душан, — проинформировал Дороту брат.
Несколько секунд она стояла, глядя на нас расширившимися от удивления глазами, а потом воскликнула:
— Что это вы такое говорите?! — Оставив поднос на столе возле окна, быстро подошла к нам.
Зимой в Драэре темнеет рано. Сумерки сгущались, накрывая замок чернильной вуалью, и у меня в душе тоже как будто темнело.
— Это правда. Нам Стелла с Арлеттой рассказали, — продолжал брат, в то время как мне совсем не хотелось говорить.
Хотелось вообще обо всем об этом забыть.
Фабиан взял роль рассказчика на себя, и следующие несколько минут комнату наполнял его звенящий от возмущения голос и причитания Дороты.
— Раз приставал, пусть отвечает! Правильно, что Снежный его наказывает! — в заключении вынес вердикт брат.
Я соскользнула с кресла, уступая его Дороте, а сама опустилась на мягкий меховой коврик и вопросительно посмотрела на ту, которая всегда меня поддерживала, помогала ласковым словом и советом.
— Бесспорно, Душан должен быть наказан, — мягко произнесла Дорота. — Но справедливо ли наказание?
— Конечно, справедливо! — запальчиво воскликнул брат. — Он ведь Лив пытался поцеловать! А мачеха… она нас терпеть не может!
Дорота покачала головой:
— Ненависть, мой милый, еще никого в этом мире не сделала счастливым. Вы росли, видя перед собой плохой пример: эгоистку Арлетту, самовлюбленного Душана, мачеху, которая вам доброго слова никогда не сказала. Но это не те, на кого стоит равняться. Ты был совсем крошкой, но Лив помнит, какой была ваша мама: самым светлым и добрым человеком, которого я когда-либо знала.
— Предлагаешь все простить и просто взять и забыть? — тихо спросила я. — Так поступила бы мама?
Дорота ласково погладила меня по щеке:
— Забыть ты не сможешь, да и прощать не надо. Но наказание должно быть соизмеримо преступлению. Душан поступил с тобой скверно. Избалованный мальчишка решил, что ему все позволено, и теперь расплачивается. Должен расплатиться — это правильно. Неправильно не давать ему шанса осознать свой проступок и стать лучше.
— А если не станет? — Я подняла на Дороту глаза. — Меня, может, больше и не рискнет тронуть, но какая-нибудь другая девушка может пострадать.
— Может, и не станет. А может, наконец возьмется за ум и поймет, что за все в этой жизни надо платить. Для того и нужны суровые, но справедливые наказания. Те, что помогают исправиться. А приговор Снежного… — Она чуть слышно усмехнулась. — Отдает местью, продиктованной злостью и ревностью.
Ревностью?
Я нахмурилась, но спросить, что она имеет в виду, не успела, Дорота снова заговорила:
— Я не прошу тебя вмешиваться. Просто подумай и реши для себя, желаешь ли ты Душану смерти. Если именно так хочешь его наказать, что ж, твой выбор и твое право. Поступай, как считаешь правильным.
Нелегкий выбор. Непростое решение.
Пока размышляла, бездумно выдергивая из ковра-шкуры меховые ворсинки, чувствовала, как тьма внутри меня разрастается, раскрывает свои щупальца, и мне это не нравилось. Это чувство душило и угнетало.
Душан должен ответить за то, что сделал, но Дорота права — наказание должно быть соизмеримо преступлению. Не хочу уподобляться своей злобной сестрице Арлетте, не хочу хранить яд в сердце.