Соль

– Лягушек так и нет, – заметил он. – Мне здесь всегда не хватало лягушек. Их кваканья по вечерам. И сверчков. Вроде лето, но какое-то ненастоящее, да?

– А в городе тоже нет живности? – спросил Мишка. – Птицы есть? Или кошки? Должны ведь быть.

– Не-а, никого нет. И людей тоже. Тоскливо очень.

– Но всякие нужные вещи зато есть, правда?

– Навалом.

– Ты раздобыл, что искал? – рискнул поинтересоваться я.

– Да, пистолет. Пневматик, но классный.

– И где он?

Горюх резко выпрямился и вперил в меня единственный злобный глаз. Даже в темноте я видел, насколько он злобный. А ещё засёк боковым зрением, как встрепенулся Жека: он, пока шёл разговор, лежал на спине и разглядывал небо, но тут приподнялся на локтях. У меня вдруг невыносимо зачесался кончик носа, наверное, умный нос почувствовал, что сейчас ему будет плохо. Но пронесло.

– Не знаю, – буркнул Горюх.

– Потерял? – посочувствовал Мишка.

– Не знаю! Это… Это хрень какая-то… Слушайте, – Горюх подался вперёд. – Я отлично помню, как взял пистолет, тот самый, который давно хотел, потому что братуха такой оценит, потому что он тяжёлый, и настоящий, и прям по руке сделан как родной, и, понимаете, в нём сила, и вот я его взял, и меня сначала вроде накрыло от счастья, а потом что-то долбануло в затылок, что-то здоровое, но мягкое, и тогда я… тогда я…

Он нервно откашлялся. Помолчал, глубоко вдохнул и закончил:

– Я никогда не тонул, но думаю, примерно так оно происходит. Как по телику показывают, когда чел в замедленной съёмке погружается на глубину. Почти дохлый. И вырубон.

– Как это – вырубон? – пискнул Мишка.

– Я сам не понял. Братуха, кажется, был… дал мне… нет, муть какая-то…

– А дальше?

– Торговый центр дальше. И ваши рожи.

Я задремал, когда Горюх завёл шарманку про пацана, с которым ушёл отсюда. То был вялый нытик, Костик, кажется, мы с ним и не разговаривали толком ни разу. Поэтому меня не слишком интересовала его судьба. А Горюх и сам был не в курсе, что с ним стало, – они расстались в городе. В общем, ничего важного, наверное.

Мишка тоже уснул. Его коротко стриженная, а потому колючая голова отдавливала мне бедро. Горюх говорил, говорил, Жека отвечал односложно, всё тише и тише, плеск реки, наоборот, усиливался, становился большим, заполнял меня приятным гулом. В черноте светились тёмно-красные угли, мягко мерцали под опущенными веками, расплывались. Пахло дымом. От Мишкиной футболки, от моей, от баржи и всего этого мира. Пахло, качало, несло. Всё дело в реке. Жека смотрит в небо, а надо – в воду, звёзды ведь там. Они отражались и упали. Это же очевидно, почему я раньше не догадался. Надо сказать ему, найти его и сказать, надо сказать, вспомнить потом и сказать…

Вой хлестнул черноту, прошил меня разрядом. Тело подбросило. Мишкина голова дёрнулась, соскочила с моей ноги и ударилась о железный настил верхней палубы. Громко. Гулко. Мишка вскрикнул. И снова вой. И ещё, совсем рядом.

– Какого?!.

– Подъём! – заорал Горюх. Он сгрёб охапку веток из кучи для растопки и швырнул их в кострище. Моментально взметнулось пламя, затрещало, сотворило жуткие тени. Горюх отпрянул, зашипел, должно быть, его обожгло, подбросил ещё хвороста и пнул сонного Мишку, чтобы пошевеливался.

Над Керамикой снова раскатился высокий, протяжный вой.

– Волки? Это волки?!. – заметался Мишка.

– Собаки, мать их!

– Откуда? Что им надо?

– Жрать.

Горюх выхватил из огня горящую палку, поднял над собой, как факел, и рванул вниз. Мы с Мишкой переглянулись. Одновременно вздрогнули, когда снова завыло. Три голоса… четыре.

– Они здесь! Везде! – взвизгнул Мишка.

Я потянул из кострища крупную длинную ветку и выругался – ветка расходилась на множество тонких отростков. Такие полыхают ярко, но недолго. А других не было.

– Подбрось дров! – рявкнул Мишке и рванул к лестнице.

Горюх уже суетился на носу баржи, размахивая факелом. В прыгающем свете то проявлялся, то пропадал тонкий силуэт Жеки, обращённый к Керамике. По берегу носились тени. Много. Они показались мне слишком крупными и быстрыми для обычных собак, слишком зловещими. Это нереально! Глюк или розыгрыш. Точно! Розыгрыш! Они сами выли – Жека и Горюх, а я купился спросонья и теперь вижу, чего нет. Вот засранцы! Я почти убедил себя, что стал жертвой гнусной шутки, но всё равно занёс ветку над головой, так, чтобы искры не летели на волосы, и побежал по краю грузового трюма к парням, к берегу, к ужасу.

Никаких шуток. Тени оказались собаками. Самыми настоящими! Злобные морды, оскаленные пасти… Огнём, спастись можно только огнём! И вот мы с Горюхом – два безумных танцора – дёргаемся во все стороны и расцвечиваем ночь вспышками, словно светомузыкой. Но вместо басов и ударных – лай, рёв и отрывистые команды:

– Отгоняй!

– Бей!

– Не дай им пройти!

И вдруг:

– Помогите! Эй! Кто-нибудь, сюда!

Я оглянулся на Мишкин голос, продолжая хаотично тыкать во тьму горящей веткой. Мишка с Девчонкой волокли несколько тяжёлых пакетов, Жека бежал им навстречу. Что у них там? Я попытался вглядеться, подзатыльник от Горюха вернул меня к делу:

– Слева!

Щёлкнула собачья пасть, слишком близко. Я закричал и ударил палкой. Собака отступила, но тут же бросилась снова. Из тьмы прыгнула вторая, третья. Нам кранты, кранты, ребята, хотел сказать я, но не было и полсекунды на это. А потом полетели камни.

– Разойдитесь! – это Мишка.

– Встаньте шире! Кухня, пригнись! – Жека.

– Ого, артиллерия! – Горюх.

Я шарахнулся в сторону. Горюх метнул свою палку в собак и попятился к остальным. А те высыпали на палубу речные голыши из пакетов, много, целую кучу, и устроили стрельбу по живым мишеням. Девчонкины камни.

Откуда ты знала? Ты ведь подготовилась заранее, чучело!

Девчонка словно услышала мои мысли, повернулась, протянула руку. Хочет что-то дать? Я смотрел на её ладонь, Девчонка – на меня, мимо летели камни, скулили и лаяли собаки, сыпали проклятиями пацаны, в маленькой Девчонкиной ладони лежал обломок кирпича, я смотрел, и тут сбоку прыгнула тень, врезалась в Девчонку, повалила её. Я рванулся к ним, поднимая горящую палку. Подумал, что обожгу Девчонку. Даже увидел на мгновение, как вспыхнут её длинные волосы. Размахнулся и услышал свист. Резкий, невероятно громкий свист, пробирающий до внутренностей.

Всё в момент остановилось. Стихло. Собаки исчезли, просто сгинули во тьме, будто их и не было. А мы остались. Взмокшие, тяжело дышащие, исцарапанные, измазанные сажей. Потрясённые. Я на носу баржи, Девчонка чуть в стороне, остальные возле трюма.

– А это что за монстр был? Который свистел? – прохрипел Мишка.

– Псарь, – ровно ответил Жека, и сразу: – Надо уходить.

– Куда? – напрягся я.

– Подальше отсюда. Они теперь не отвяжутся.

– Да ладно, отобьёмся, – усмехнулся Горюх.

– Отобьёмся? Ну, давай. Сколько их – десяток, сотня? Давай, разберись с этой проблемой, мы ведь из-за тебя влипли. Раньше они только присматривались, а теперь на все сто почуяли возвращенца. Может, откупимся? Дадим им еду? Будешь едой, Горюх? – Жека говорил спокойно, но ярость так и звенела в каждом слове.

– В смысле – из-за меня? Что я сделал? – растерялся Горюх.

– Вернулся, придурок! Зачем? У тебя же был выбор, объясни – зачем?

– А что такого? Братуха сказал, ничего страшного, просто развлекуха. Вот и…

Они ругались, Мишка пытался вклиниться с вопросами, но его отпихивали не глядя. Я вертел в руках уже погасшую ветку и не мог поверить, что мы так легко отделались. Девчонка поднялась на ноги и стояла неподвижно, только постукивала чем-то. Стук. Стук. Азбука Морзе? Хочет что-то сказать? Я шагнул к ней, но за спутанными волосами не разглядел лица. Чем она стучит? Руки опущены вдоль тела, если только ногой. На ногах у неё кроссовки с толстой подошвой, белые, в пятнах. У ног – тёмная лужица. Стук. Стук. Капли. Это капли падают на железо. Это кровь?