Соль

– Тебе показалось.

– Да, показалось, – согласился Жека, но сканировать пейзаж не перестал. А потом развернул нас назад, к барже.

Настоящий дом у человека там, где огонь. Хоть на льдине костёр разожги, хоть в пустыне, хоть где, сразу успокаиваешься и расслабляешься. И по барабану, что творится вокруг, потому что ты под защитой. В круге света – как за стенами.

– Нет, если бы всех скосил вирус, были бы тела на улицах. И после ядерной войны или вторжения инопланетных тварей остались бы следы. А что, если на самом деле все живут как обычно, а умерли только мы? – жизнерадостно выдал Мишка.

Он уже с полчаса трепался на отвлечённые темы. Довольный, как табун слонов на водопое, потому что Девчонка где-то раздобыла целый мешок шариков, оставила его возле костра и быстренько скрылась в своей комнатушке. Но я улавливал её настороженное присутствие, наверняка подслушивала из темноты.

Мишка замолчал и оглядел нас с гордым видом – мол, зацените, какая умная мысль. Я лениво подхватил палку из костра и ткнул алым мерцающим угольком в Мишкину коленку.

– Ты совсем, что ли!.. – Мишка вскочил, его голова оказалась вне светового круга, и я ответил обожжённой ноге:

– Неужели больно? А мёртвым не больно.

И бросил палку обратно в огонь.

– Ты психанутый, Кухня! Что я тебе сделал?

– Ничего. Просто проверял твою теорию. Ладно, садись, больше не буду.

Мишка с минуту потоптался на месте, явно набираясь смелости, чтобы дать сдачи, но в итоге раздумал и уселся подальше от меня, поближе к Жеке. А тот смотрел в небо: лежал на спине, руки-ноги раскинул, глаза во тьму. Наверное, пытался разглядеть звёзды, хотя бы одну. Тухлый номер, в непроницаемой черноте их не было ни сегодня, ни в любую другую ночь. Только искры взмывали вверх, когда я ворошил угли, и на звёзды они совсем не были похожи. Но Жека всё равно постоянно их высматривал. Он однажды сказал, что всем надо что-то искать, просто необходимо. А зачем – не сказал.

– Куча фильмов про это есть, – я всё-таки поддержал тему, чтобы сгладить свою выходку и слегка подлизаться к Мишке. – Когда парни бродят по непонятному миру, а в реальности умерли или застряли в коме. Затасканная идея.

– Зато всё объясняет, – подал голос Жека.

– Да ну, слишком просто.

– Так предложи свою, – Мишка ещё злился.

– Зачем? Проверить мы не можем, потрепаться только.

– А давайте в город сходим, вдруг там станет понятнее? А, Жек?..

Жека сел, потянулся и сказал через зевок:

– Мне и здесь хорошо.

Мишка нетерпеливо взмахнул рукой:

– Но…

– Но ты иди, если хочешь. Я никого не держу.

Мы это и раньше обсуждали. Стоит заговорить о городе, как Жека предлагает нам валить на все четыре стороны, но таким тоном, что мы остаёмся. Стрёмно как-то. Мало ли, что притаилось на городских улицах, и совсем не хочется искать приключения в одиночку, без Жеки. Да и как его здесь бросить? Он ведь – друг, хоть и делает вид, что мы ему не очень-то нужны.

– Слушай, Жека, тебе вообще без разницы, рядом мы или нет? – спросил я; и сразу почувствовал себя размазнёй, будто не пацан, а ревнивая подружка. – Ты же сам нас нашёл, на баржу привёл. Зачем?

– Низачем, – Жека снова улёгся на спину и теперь говорил не со мной, а с непроницаемой небесной чернотой. – Просто людям надо где-то жить.

– И всё?

– А что ещё?

– Да много чего! Мы же тусим вместе, едим, общаемся… отдыхаем.

– Вот именно, – поддакнул Мишка. – Разве мы не друзья?

– Разве, разве… думаете, этого достаточно? Вместе поели – и сразу друзья? Такие простые. Кто ни заявится, сразу в друзья лезет, а мне оно надо? – в Жекиных словах не было ни злости, ни раздражения, он спокойно разъяснял небу свою позицию. – А мне не надо, мне спать пора.

– Тогда расходимся, не будем тебе мешать, – я нарочно подпустил в голос побольше яда. Только Жеку ничем не проймёшь, ему что ирония, что сарказм – ноль реакции. Пришлось и вправду расходиться.

Я спустился на нижний ярус будки и забрался в тесный отсек-каюту. В моё убежище, где можно вообразить, что я – единственный человек в этом чокнутом розовом мире. Упасть на отсыревший матрас, свернуться, сжаться и слушать, как поскрипывают мелкие ракушки под беспокойным телом, а ещё ниже тихо плещет вода. И думать.

Неприятно, конечно, но Жека в принципе прав. Как эта дружба работает? Бывает, нарисуется человек рядом, самый обыкновенный, но не бесит, и хорошо. Друг. А кому-то так и тянет врезать, хоть ничего плохого он не делает. Или просто чувствуешь заслон – вместе не скучно, поговорить есть о чём, да только не хочется. Попробуй пойми.

А Жека и Мишка? Никогда не вникал, друзья мы или нет, потому что само собой разумеется – быть с ними. Река течёт, ей так положено, а мы втроём слоняемся по пустырям и заброшкам. Это же естественно. Но если поразмыслить, нас вообще ничего не связывает, просто так получилось случайно. И кто мы? Случайники? Чайники, ха-ха. Вот я загоняюсь.

Вообще-то люди изобрели слова, чтобы быстро и коротко объяснять сложные штуки. Скажешь «это друг» – и все сразу поймут: ага, свой, еду прятать не надо. А насколько он друг и почему – какая разница. Не чужой. Точка. Вот мы кто – не чужие. Нечужие – слитно. Да…

Понял, что спал, когда проснулся. Собака разбудила: залаяла в пустошах, судя по звуку, по ту сторону Керамики. Но, сколько я ни прислушивался, напряжённо пялясь в темноту, лай не повторился. Ничего. И не было ничего, не могло быть. Померещилось из-за Жекиного беспокойства на старых путях.

Похоже, я становлюсь слишком впечатлительным. Внушаемым. Давно никому не позволял залезать к себе в голову, научился не вестись на заскоки других. Потому что мать там знатно всё передвинула, в моей голове, и двигала, пока я не понял, что её бесконечные задушевные беседы, добренькие проповеди и слёзы – враньё. Неплохой способ на всё забить, сложив ладошки на груди, типа «каждому по вере, ничего не знаю, бог подаст».

Я заворочался, пытаясь вспомнить, как выглядела мать. Пятна, серые пятна, белые пятна, цветные пятна. Мой личный пустырь. Здесь приходится помнить только то, чего не имел, но мечтал иметь. Например, нормальную жизнь вместо бесконечных поучений. Поучениями не наешься.

И всё-таки – лаяла собака или нет?

Когда я выбрался наружу, к сухому ветру и погасшему костру, Жека стоял на носу баржи. Его длинный прямой силуэт был отчётливо виден в предутренней синеве, его тревожность считывалась неведомым органом – так я мог бы почуять запах. Но это другое, не объяснить. Я просто знал, что Жека бдит. Как знал, что он смотрит в сторону Керамики. А ещё видел быструю тень Девчонки – она показалась возле Жеки, замерла ненадолго и скользнула в сторону наших спальных отсеков. Она не должна меня заметить! Без всяких «зачем» и «почему» я нырнул носом в пол, спрятался за невысоким бортиком ограждения и подумал: неужели у них тайное свидание? У Жеки с Девчонкой? Да ну, невозможно, скорее небо снова станет голубым. Полный бред!

Горюх выстроил башню из жестяных банок с газировкой и сшиб её детским пляжным мячом. Так себе идея: мяч слишком лёгкий, но у Горюха неплохо получилось. Тыдыщ! Банки посыпались в разные стороны и раскатились по плиточному полу супермаркета.

– Круто! – восхитился Мишка.

Горюх ухмыльнулся и перевёл взгляд на Жеку:

– Где вас носит? С утра здесь торчу, задолбался уже.

– Вернулся? – У Жеки талант делать унылое лицо.

– Как видишь. Привет, Кухня.

Я кивнул, раздумывая, какое чувство сильнее – радость или раздражение. Горюх реально крутой, но иногда начинает юморить, и от этого хочется выбить ему пару зубов. Только я не рискнул бы. Он хоть невысокий, но кряжистый, будто квадратный, и кулаками пользоваться умеет на пять с плюсом. Морда бандитская этот Горюх. Я не думал, что мы снова встретимся, что он вернётся, и теперь таращился на его чёрную повязку, не решаясь спросить, откуда она взялась.