Созданы для любви

– Мне немного неловко, – сказала Хейзел. – Я, наверное, переволновалась, столько впечатлений… Есть тут у тебя уборная?

Байрон подмигнул:

– Еще какая! Вот, Фиффани тебя проводит.

Он нажал какую-то кнопку на внутренней стороне скорлупы, и в комнате появилась сотрудница.

– У вас сейчас идет менструация? – спросила она Хейзел шепотом. – Не все уборные обустроены для этого.

– Вряд ли, – ответила Хейзел. Обычно она не обращала внимания на цикл: все ее трусы были в пятнах. Если кровь не лила ручьем, она выбирала позицию невмешательства. Ей казалось, что, если оказывать месячным холодный прием, они закончатся быстрее, чем если каждый месяц торжественно встречать их закупкой разнообразных гигиенических товаров.

Женщина приподняла бровь.

– Вам сюда.

– Тут есть какие-нибудь автоматы с едой или что-то в этом духе? – спросила Хейзел, надеясь, что ей что-нибудь перепадет бесплатно. Денег у нее не было, а кредитку она не взяла. Если технологический миллионер не может оплатить счет за ужин, то кто тогда может?

– Мы тут все на витаминках, – женщина потянулась к штанине и достала из складки, как фокусник, небольшой пакетик с таблетками. Хейзел моргнула и с надеждой спросила:

– Это наркотики?

– Искусственно сгенерированные водоросли, – поправила ее сотрудница. – Отдам-ка я вам второй пакетик. Поможет немного протрезветь.

– Отлично, – сказала Хейзел, но после этих слов решила, что пить таблетку не будет, только сделает вид. – Можно водички?

Сотрудница, придерживая ей дверь, закатила глаза.

– Они растворяются. Сублингвально.

И в ответ на пустой взгляд Хейзел закатила глаза снова.

– Под языком.

Хейзел шагнула в комнату. Внутри было темно хоть глаз выколи, но, как только закрылась дверь, луч света откуда-то с потолка осветил унитаз. Казалось, будто тот плывет в космическом пространстве. Прищурившись, Хейзел подошла, села на сидение и с удивлением поняла, что не слышит, как течет струйка; зато она услышала «вшух!», когда теплый воздух прошелся между ее ног, как только она закончила. Ее только что высушили на солнце. Свет потух, и другой луч осветил раковину в другом конце комнаты. Она встала, натянула штаны и попыталась нащупать в темноте кнопку смыва, но унитаз, кажется, исчез совсем.

– Вот это да, – сказала Хейзел вслух.

Буквально этим утром она размышляла, купить ли подержанный тостер в «Гудвилле» или устроить рейд по помойкам в надежде найти его там.

Когда Хейзел снова вернулась к Байрону, тот указывал пальцем на стену, пролистывая огромные проекции ее фотографий. Фотографии были самые разные, не только новые – фото из выпускного альбома, снимки из парка развлечений, где она неслась вниз на американских горках.

– Ты хоть понимаешь, насколько ты удивительная, Хейзел?

Хейзел хихикнула. Часть ее хотела сбежать из этого дома, или комплекса, или что это вообще такое – что за фигня тут в конце концов творится?! – но другая ее часть, побольше, считала, что ей очень повезло. Дженни бы умерла от зависти. Хейзел уже представляла, как скажет ей: «Огромные фотки с моим лицом!»

– Я скажу прямо, – начал он. – Нужно оптимизировать процесс. Мой график и образ жизни не позволяют мне ходить на свидания, как это делают обычные люди, так что: Хейзел, я бы хотел вступить с тобой в романтические отношения. Между нами явно есть какая-то связь. Думаю, для начала мы можем сойтись на шестимесячном контракте? Что скажешь?

– Контракте? – переспросила Хейзел. Это слово она раньше встречала в рекламе и в книгах и знала, что для других оно имеет огромное значение, но с ее жизнью не соотносится никак, как и другие слова вроде «отпуск», «страховка» и «долгосрочное планирование». Этот пласт лексики существовал где-то на окраинах ее жизни, как религия, к которой она не принадлежала, но о которой ей было время от времени интересно узнавать что-нибудь новое.

– Никаких обязательств перед законом, конечно. Нам нужно научиться доверять друг другу. Но в течение шести месяцев мы с тобой просто встречаемся. А потом оценим наши отношения.

– Оценим?

– Решим, нужны ли они нам. Должны ли они продолжиться, выйти на новый уровень или, как говорят в бизнесе, быть аннулированы…

– Под языком… – проронила Хейзел, вспомнив про таблетки. – Ой! – спохватилась она, заметив, что Байрон смотрит на нее слишком уж пристально, а его губы растягиваются в улыбке. – Извини, я задумалась о своем.

– Ты хочешь сказать, ты согласна? – спросил Байрон радостно и взволнованно. – Ты предлагаешь поцеловаться?

Она не предлагала. Но он уже рядом с ней, и его горячие губы целуют ее так деликатно, как будто предлагают не обращать внимания на поцелуй – как официант, который тихонечко начинает убирать со стола, как только последние гости закончили с ужином. На мгновение ее рот приоткрылся, и его язык прошелся по всей длине ее языка – а через секунду она уже выходила из комнаты с очередной провожатой. Контраст был таким резким, что она даже спросила у сотрудницы:

– Я же только что целовалась с Байроном, да? Не с вами?

Ей очень хотелось добавить: «А что насчет ужина?»

– Меня вы точно не целовали, – ответила сотрудница, подводя Хейзел к припаркованной снаружи машине. – Байрон с вами свяжется.

И он связался.

Центр, как позже поняла Хейзел, только назывался домом, но по-настоящему домом не был. Не потому что они не проводили там время, нет. На самом деле Хейзел почти не выходила, а Байрон большую часть времени проводил в главном офисе по соседству – поездки он считал делом рискованным и старался выезжать как можно реже. Каждый вечер он приходил домой спать около десяти – с регулярностью, достойной робота.

Но и в тот, первый визит ей показалось, что «жизнью» происходящее в Центре можно назвать разве что с натяжкой. Размах Центра, конечно, впечатлял. Внутри все было вылизано, вычищено, стерилизовано; в каждую стену встроены сенсоры и система распознавания личности. Поначалу, да и потом тоже, все это казалось ей нереальным. Одним из немногих развлечений Хейзел в браке было ходить по дому с круглыми от удивления глазами и раскрытым ртом. Она почти всерьез верила, что Центр – это такой предсмертный обезьянник, куда души попадают сразу после смерти. За годы брака она не написала ни одного бумажного письма, но если бы ей довелось, вместо обратного адреса она указала бы что-то в духе: «Я живу там, куда умершие приходят, чтобы остыть и подготовиться к температурному режиму жизни после смерти».

Шесть месяцев спустя ее мама умерла, а Байрон сделал Хейзел предложение. Все представления Хейзел о замужестве рухнули, когда она в последний раз перед смертью мамы зашла к родителям.

– А где мама? – спросила она папу, не ожидая, что ответ перевернет ее жизнь.

– У Берни, – ответил тот. Так звали одного из их друзей, вдовца, который жил неподалеку. – Она уже пару недель с ним спит. Такое вот у нее предсмертное желание, порезвиться напоследок с другими партнерами. Ты ведь знаешь, в брачную ночь мы оба были девственниками.

Нет, Хейзел этого не знала, а думать о том, что ее мама занимается сексом, было не легче, чем думать, что сексом занимается холодильник… или плита. Хейзел казалось, что под одеждой у мамы вовсе нет гениталий, как у бойлера отопления или вентилятора.

– Она тебе изменяет?

Папа поправил очки, перелистнул страницу газеты и снова нахмурился. Когда он читал, его лицо всегда морщилось, как будто он готовился принять удар – как у водителя перед тем, как в лобовое стекло пикапа врежется туша оленя.

– Не говори глупостей. Это просто секс. Из списка дел перед смертью.

– И тебе все равно? – Хейзел помолчала, она не была уверена, чего хочет от разговора. Наверное, неплохо было бы знать, насколько странно обстоят дела. Может, пора совсем перестать общаться с родителями? – А у тебя… тоже есть любовницы?

Хейзел оперлась на столешницу и приготовилась к худшему.

Нравственность родителей всегда казалась ей одним из законов природы, неотъемлемой частью существования, одной из сил, которые не дают вселенной развалиться. Теперь полотно порядка треснуло по швам, и первичный хаос устремился на свободу.