Созданы для любви

– Я тоже, – крикнула вслед Хейзел. – В смысле, я бы сейчас с удовольствием полностью отключилась от реальности.

Она не была уверена, что шум скутера и звук открывающейся дверцы холодильника не заглушили ее слова, но решила, что это не так уж важно.

– У меня никогда не было ни алкогольной, ни наркотической зависимости, то есть «срыва» у меня случиться не может… Есть ли какой-нибудь специальный термин, когда человек накачивается кучей всего в первый раз в жизни, а ему уже слегка за тридцать? Хотелось бы мне так сделать, но я не буду, слишком боюсь последствий: не умереть, нет, скорее выжить и получить серьезные повреждения мозга. Стоит только представить франкенштейновские девайсы и импланты, которыми Байрон меня начинит, мило улыбаясь и болтая о всякой ерунде. Он только об этом и мечтает: я – наполовину механизм, наполовину вагина и сиськи. Надо поскорее разделаться с бумажной волокитой для развода! Нет, ерунда. Собирать доказательства бесполезно: все равно Байрона в зале суда не одолеть. Вот бы все было по-другому… Но попытайся я из-за него неудачно покончить с собой, пришлось бы потом любоваться, как он оформляет бумаги об опеке, а это хуже смерти.

– Ничего не слышу! – крикнул отец из кухни. – Секундочку!

Фонарь «Раскла» засиял ярче, свет проскользнул в гостиную по темному тоннелю коридора, и Хейзел, кажется, увидела, как ее папа игриво прикусывает Диану за мочку уха.

В корзине кресла уместились шесть банок домашнего пива и коробка крекеров «Ритц». Хейзел подошла и открыла по банке для себя и для папы.

– Пап, а Диана пьет?

Он ей подмигнул, его глаза поблескивали: вот-вот прослезится от счастья.

– Я пью за нас двоих.

– Твое здоровье! – Хейзел приложилась к пиву, отец тоже. В какой-то момент они поняли, что отрываться никто не собирается: оба выпили до дна и только тогда опустили банки. Папа открыл еще одну и проехал вперед ровно настолько, чтобы протянуть ее Хейзел.

– Здоровье пригодится. Я так счастлив, если бы ты знала. Как будто у нас сегодня свадьба, но мы пропустили скучную часть программы и сразу перешли к брачной ночи.

У Хейзел что-то подступило к горлу – хорошо бы отрыжка.

– Можно еще пива?

– Ну правда, Хейзел. Могу представить, как мы выглядим со стороны, но через три года я перешагну порог средней продолжительности жизни мужчины. Как там называлось телешоу, где участники должны за сорок секунд сгрести в тележку как можно больше товаров со стеллажей? Так я и живу: если не загрести все сейчас, другого шанса не будет. Никакой прокрастинации. Вот, погляди-ка.

И он развязал халат. Одно движение – и Диана растеряла всю целомудренность.

– О, грудь впечатляющая, – Хейзел поняла, что прошептала это скорбным тоном принятия неизбежного, каким сообщала бы, что у ее друга рак.

– Фургон был хорош, – признал отец, – но я ни о чем не жалею.

– И как они так торчат? – спросила Хейзел. Грудь Дианы была приподнята, как будто кукла стояла на руках вниз головой. Соски буквально смотрели в потолок.

– Есть у меня одно предположение, но придется уйти в возвышенные материи.

По улице прокатила скорая, перебив беседу оглушительным воем сирены. Это, видимо, напомнило отцу, что он хотел сказать.

– Не очень в тему, – начал он. – Помнишь Реджинальда и его жену, Шерри?

Да, решила Хейзел, ей не привиделось: грудь Дианы была идеальной конической формы, она гипнотизировала и будоражила; Хейзел удивилась, что заметила это, ведь секс, спасибо Байрону, не вызывал у нее ничего, кроме отвращения. Когда проблема только возникла, она надеялась, что удастся возненавидеть секс именно с Байроном, но не получилось. Человеку, не постигшему супружескую ненависть, кажется, что жена торжествует над мужем, когда мастурбирует и представляет кого-либо другого – наслаждение, оргазмы, мысленная измена щекочет нервы. Но нет. Она пробовала так делать, но в итоге ее либидо стало только сильнее: она постоянно думала о сексе, мечтала о сексе; ее тело превратилось в корабль с Марди Гра, только вместо разных безделушек с него разбрасывали феромоны – причем во всех, кто подходил слишком близко, не исключая Байрона. Тот был в восторге. Не важно, что у них не было секса, она все равно излучала сексуальную энергию: все, кто ее видел, считали, что это Байрон так качественно ее трахает. Тогда стало ясно: чтобы дом стал негостеприимным, недостаточно заколотить вентиляционные решетки в одной комнате. Надо вырубить электричество. Сказано – сделано. Странно все-таки, что именно огромные пластиковые сиськи впервые за долгие годы раздули тлеющие угольки ее желания.

– Реджинальд! – гаркнул папа. – Ну, знаешь, муж Шерри. Моряк. С крупными зубами. Они все время приносили киши на соседские посиделки.

– Не припоминаю. А что? – любопытство толкало Хейзел протянуть руку и сжать Дианину левую грудь. Интересно, на ощупь она такая же, как поролоновые матрасы с эффектом памяти? Если надавить посильнее, останется ли след от кончиков пальцев?

– Я знаю, что вас, детей, это не устраивает, но люди не перестают заниматься сексом, когда стареют.

Хейзел порадовалась про себя, что не помнит Шерри и Реджинальда. Как будто выиграла в лотерею.

– В общем, Шерри и Реджинальд – пенсионеры, и они развратничают примерно в три часа дня по вторникам. В прошлый раз сердечко Реджинальда не выдержало. Чтоб ты понимала физику произошедшего: Реджинальд полный и бочкообразный. Шерри – остеопорозная тоща. Он валится на нее – и вот она прижата к кровати трупом собственного мужа. Ей нечем дышать, она не может пошевелиться. Она остается в таком положении больше суток. Наконец приходит ее сын. У нее хороший сын, звонит ей каждый день, а тут она не взяла трубку.

– Я с телефонами не в ладах, – перебила Хейзел. – Если ты мне это все рассказываешь, чтобы я почаще тебе звонила, то отмечу, что меня бы не вдохновила перспектива стаскивать мертвого голого родителя с живого голого родителя.

Она все-таки решила не добавлять, что позвонить теперь вообще не сможет, потому то у нее больше нет телефона.

– Я тебя не осуждаю. Конечно, я иногда задаюсь вопросом, что будет, если я внезапно умру, и сколько недель мой труп будет гнить, прежде чем тебе придет в голову снова ко мне заглянуть. Но про Шерри я просто так рассказал, без намека. Все-таки такие вещи остаются в подсознании. Сколько бы раз я потом ни ходил на свидания, в голове все время крутилось: «Эта дама слишком хороша, чтобы на ней умереть. Она достойна лучшего». Диана же… На ней можно умирать сколько угодно.

Хейзел заметила, что, как ни странно, тема ее окончившегося замужества всплывать не спешит. И открыла еще пиво.

– Ставки сделаны, – продолжал папа, – мне больше незачем себя сдерживать. Разве умереть во время секса – не лучший из всех возможных вариантов? Говорю тебе, отслеживать сердцебиение, когда пытаешься подрочить – так себе удовольствие.

– Ты хочешь сказать, что Диана – способ самоубийства?

Теперь Хейзел взглянула на эту стошестидесятисантиметровую силиконовую принцессу по-новому: «Девушка месяца» выше пояса, ниже пояса – Доктор Кеворкян. Хоть халат и сполз до талии, главный секрет Дианы был не виден.

– Смазка идет в комплекте?

– Не твое дело, – огрызнулся папа. – Но да. И я не говорил, что хочу умереть во время секса. Но дело в том, что я скоро умру и хочу перед этим успеть потрахаться много-много-много раз, и если вдруг один из них отправит меня в мир иной, то это не худшая отправная точка.

– Ладно, пап. – Хейзел оглядела оставшиеся банки.

– Не стесняйся, это тебе. Я пьян суррогатной любовью. Диана превзошла все ожидания. Я и представить не мог, что будет так хорошо; главное, думал, чтобы больно не было, ждал, что швы будут царапать или от волос будет пахнуть фабричным пластиком – в общем, все как на аверсивной терапии. Как же я ошибался! Она пахнет как новая машина!

– Очень кстати, ты ведь как раз продал старую.

Хейзел заметила, что папа пересчитывает пустые банки и загибает пальцы один за другим.