Страница 11 из 17
Азия
Когда тебе в Азию нужно
увидеть живую луну,
садись на скамейку и слушай
густую, как мёд, тишину.
Подъедет со скрипом телега,
возница поправит усы
и скажет: «Я сын того века,
что слушал рассказы грозы.
Садись. Казахстаном укройся,
Монгольскую степь притяни.
Уж больно обильные росы
нам выпали в летние дни!
Китай, если нужно, в дороге
связав в золотые снопы,
с молитвою чистой и строгой
сложи у звериной тропы.
Хотел ты на Азию сбрую
надежд человечьих надеть?
Тебе я возможность дарую,
как сыну степей, умереть.
С котомкой вчерашних отрепий
и с беркутом ярым в груди.
Вот Азия! В жёлтые степи
с поклоном сыновним войди».
Сгибая Сибирь половицей...
* * *
Сгибая Сибирь половицей,
скрипя на осеннем ветру,
раскроется книжица – птица –
в другую от нас высоту.
Медведь, человек и куница
прочтут золотой корешок,
а что в этой книге – приснится,
как нового зренья урок.
Одуванчики
Вот одуванчик, стеклодув Алтая,
задумавший шары на этот год,
с весенним солнцем о любви болтает
и льёт лучи на влажный огород.
К чему ведёт суровая учёба
у солнца, у поляны, у ручья
с тобой и мы узнаем, глаз укропа
направив на устои бытия.
Пусть этот сон стеклянный зеленеет
и создаёт прозрачные миры.
Полны движений, сотканных из лени,
к июню поседевшие шары.
Ответственная выпала задача
парашютистам общества «Заря»:
сутулых гор кафтан переиначить,
поставить облака на якоря.
И скинут одеяло трав, и лягут
алтайскою царевной, и во сне
до марта проболтают об отваге,
о дружбе стеклодувов и луне.
Яблочные сны
Сентябрь – казак, Степашка Разин –
с утра победный сеет гам.
И – казни, казни, казни, казни
созревших яблок по садам!
Везут стеклянную посуду
и сахар, жизни эликсир,
и медный чан, и ложек груду…
Варенье – всякому кумир!
И на перронах станций дачных,
где остро пахнет шпал мазут,
звучит Огинский… Не иначе
в Москву Царь-яблоко везут!
И мы с тобою на Алтае,
зарывшись в сено на дворе,
живую повесть наболтаем
о жёлтой яблочной поре.
Из сундука достанем сбрую,
в свистульку дунем из сосны,
и – дай нам Бог! – перезимуем,
вкушая яблочные сны.
Горные соловьи
Послушать голоса ручьёв
вдруг захотел я –
весёлых горных соловьёв
с прозрачным телом.
Тут нужен посох и сума
и запах мяты,
и чтоб в извилинах ума
уснули даты.
Ручьи живут среди камней,
в кедровых рощах,
где шёпот утренних теней
услышать проще.
Понять нельзя, быть может, всё
из этих строчек,
тут нужен труженик Басё,
как переводчик.
Вот соловей в руках моих
поёт и бьётся
о том, что каждый Божий миг –
как дно колодца.
И жизнь в коленцах и венцах
вовсю клокочет,
и нет начала и конца
у дней и строчек.
Из жизни Киевской Руси
Тело длинное, вазелиновое,
словно след корабля на Волге.
На пяти телегах везли его
удалые стрельцы с Востока.
Алебардами звёзды множили,
речью зычной ворон пугали.
Тело длинное, под рогожею,
чьё оно – и сами не знали!
Говорили: «Свеча лучистая,
сундучок, наполненный утварью.
В мире тайна должна быть чистая,
украинским ветром продутая!»
То ли осень сорила золотом,
то ли снег летел над пожитками.
Тело было копьём приколото
и пришито к телеге нитками.
Тело было, как изваяние
из свинца, покрытого окисью,
и висело над ним собрание
мух, читавших страницы повести.
По расчёту ли, недоумию
тело видели, но рассеянно,
и везли его в Киев мумией,
в праздник Троицы, в воскресение.
На морозе свечу зажгу
Побросаю пожитки в сани,
на морозе свечу зажгу
и увижу: пророк Исайя
улыбается сквозь пургу!
Электрическое, живое
в наших русских зимних лесах
то потрескивает, то воет
вне таблиц, табелей и граф.
Комариная ли, камаринская –
всё просторное, всё горит
поутру, как усадьба графская,
как на дереве снегири.
Я и сам из лихого племени
Новотроицких казаков,
что садилось за стол с пельменями,
посетив девичий альков.
Что мне ваши фейсбуки, лайки,
кабинетная ваша суть,
когда в памяти балалайки
до утра не дают уснуть!
И летит ледяная пудра
в обе стороны от меня,
и играет морозным утром
яркий луч на узде коня.
Скворечник
В глубину кедровых досок
проникают гости –
нюхают колючим носом
древесину гвозди!
Беззаботная орава
влезла и затихла.
Толстый – слева, тоньше – справа…
Тьма, неразбериха!
Отряхнув собачью шапку,
мужичок ледащий
стружки жёлтые в охапку
сгрёб и бросил в ящик.
Закурил, погладил уши
и сказал соседу:
«Прилетят вот-вот. Послушай
воробьёв беседу.
Недовольны попрошайки,
что с утра капели
о скворцах щебечут байки,
словно ошалели!»
И пошёл скворечник вешать,
шлёпая по лужам,
как весны исправный леший,
птицам очень нужный.
Монгольская степь
Здесь камыши к себе зовут
ночными криками: «Ты пойман!»
На пуговицы старых юрт
застёгнута речная пойма.
И солнце в красном шушуне,
сползая вниз, тоской собачьей
обдаст всю степь, как на войне,
и сетью в камышах рыбачит.
А ночью холод, словно змей,
вползёт в бессонницу монгола
и ну толкать его: «Скорей
коснись земли рукою голой!»
Вся степь – как звёздные часы
под наблюдением курганов:
живыми каплями росы
блестит, укрытая туманом.