Страница 6 из 9
По этой причине, два первые подхода по вопросу соотношения политической философии и политической науки можно признать научно оправданными, а вот в научной обоснованности третьему (позитивистскому), как ни странно, придется отказать. Поскольку, стремясь избавиться от ценностной и смысловой «ангажированности», позитивизм отчаянно наступает на те же самые грабли. Позитивистские цитадели создают значительно бо́льшую (с точки зрения воинственности и непримиримости) идеологическую альтернативу спекулятивной стратегии мышления.
Так, по нашему мнению, исследователи, настаивающие на антагонизме по вопросу соотношения политической философии и политической науки, являются как раз мировоззренчески ангажированными и детерминированными «просвещенческой» системой координат с присущим ей универсализмом и непримиримостью, утверждающим единственно возможный тип рациональности вопреки общенаучным трендам в сторону многообразия как типов рациональности, так и исследовательской свободы с учетом внерациональных оснований политики.
Вопрос соотношения политической философии и теории гораздо более тонкий, чем вопрос корреляции политической науки с политической философией. Условно можно выделить два подхода.
Предметы политической философии и политической теории тождественны, следовательно, термины могут употребляться в качестве синонимов. Так, например, в англо-американских академических кругах ее часто называют политической теорией. В европейской традиции чаще говорят именно о политической философии, желая подчеркнуть нормативный характер философского мышления и традицию философствования. Так, по вопросу соотношения политической философии и политической теории Л. В. Сморгунов придерживается выделенного нами первого подхода. Он подчеркивает условность дифференциации политической философии и теории. «В современном политическом познании можно отметить тенденцию снятия оппозиционности между политико-философской теорией и теорией в политической науке. Хотя сохраняется статус эмпирической политической теории, однако исчезает резкая граница между уровнями теоретического политического знания – философского и научного. Конечно, различия остаются, но философия политики и политическая теория взаимодействуют и взаимодополняют друг друга. В этой связи повышается методологическое значение философии политического как выявленного горизонта смыслов различных научных концепций политики. В современном политическом знании выделяются три теоретических уровня: эмпирическая теория, нормативная теория и философская теория политики» [19, c. 227]. При этом последняя (ее Л. В. Сморгунов именует также философской политической теорией) трактуется различным образом: «(1) как интерпретативные суждения о политической жизни; (2) как локальная и объяснительная теория (американский постмодернизм); (3) как умозрительная и рефлективная дисциплина; (4) как моральная и рекомендательная теория» [19, с. 228].
Однако, на наш взгляд, при всем сходстве двух сфер знания, между ними есть и существенные различия. Политическая теория часто включает как эмпирический, так и нормативный подходы, и ориентируется скорее на объяснение феноменов, нежели их оценку. Политическая философия, наоборот, прежде всего, связана именно с оценкой фактов и явлений, то есть, неотделима от ценностного измерения», поэтому нам в большей степени импонирует второй подход.
Предметы политической философии и политической теории дифференцируются. Как поясняет О. Ф. Русакова, основное отличие политической философии от политической теории следует искать в «разнице исследовательских стратегий» [5]. Политическая философия нацелена, прежде всего, на выработку идей, которые формируют мировоззренческую картину политического мира. Политические теории и концепции рассматриваются ею с позиции определенной системы ценностей, идеалов и норм. Политическая же теория занимается главным образом теоретическим моделированием мира политики. О. Ф. Русакова поясняет: «здесь ситуация аналогична той, которая сложилась по вопросу о дифференциации предметов философии истории и теоретической истории. Теоретическая история интенционально стремится к максимальной деидеологизации и сциентизации своих исследовательских установок. Она нацелена прежде всего на конструирование теоретических моделей и схем исторических процессов и явлений. Ее главными аргументами выступают авторитетные научные разработки, опирающиеся на эмпирические экономические, демографические, социологические и прочие прикладные исследования. Аргументации же идеологического характера не приветствуются. Напротив, философия истории не скрывает своего родства с определенными мировоззренческими и идеологическими установками, ценностными ориентациями и верованиями» [5] и приводит два примера в качестве иллюстрации своего тезиса. «Пример первый: концепция исторической динамики, представленная в трудах знаменитого французского историка ХХ в. Фернана Броделя, которая положила начало так называемой “структурной истории”. Данная концепция опирается на весьма обширную эмпирическую базу, касающуюся истории развития стран Средиземноморья на протяжении многих веков. Поэтому ее справедливо относят к области теоретической истории. Пример второй: представленные в целой серии работ критические рассуждения известного французского историка и социолога современности Рамона Арона по поводу гегельянских и марксистских концепций развития исторического процесса. Данное творчество вполне можно отнести к философии истории (что, впрочем, делает и сам автор критики), поскольку анализ идей производится не только с теоретических, но и с мировоззренческих позиций» [5].
Можно привести не один подобный пример, следуя данной логике. Так, В. О. Ключевский – историк, а Н. Я. Данилевский или Л. Гумилев – философы истории (которые анализируют исторический процесс исходя из разделяемых ими мировоззренческих позиций).
О. Ф. Русакова также подчеркивает, что помимо данного обстоятельства «…при наличии общего объекта исследования – мира политики – указанные дисциплины прибегают к различным дискурсам. Дискурс политической философии апеллирует не только к человеческому разуму, но и к социальным чувствам, включая чувство социальной справедливости, чувство социального признания, социального доверия. Данный дискурс не всегда строг в своих понятиях. Он оперирует не столько системами категорий, сколько идеями, концептами, образами. В определенной степени дискурс политической философии близок дискурсу литературного творчества. Он является значительно более авторским, т. е. более субъективным, чем дискурс политической теории. Политическая философия в силу своей идейно-эмоциональной насыщенности часто становится мировоззренческой базой для тех или иных политических движений и практик, которые, в свою очередь, формируют социальный заказ на ту или иную философско-политическую доктрину. В случае своей жесткой прагматической ориентации политическая философия приобретает черты политической идеологии. Распространенным является также такое явление, когда та или иная политическая идеология (либерализм, консерватизм, анархизм, коммунизм, социал-демократизм, шовинизм, расизм, этнонационализм и др.) или политическое движение рассматривает в качестве своих идейных истоков творчество политических философов. В таких случаях политическая философия также превращается в определенную разновидность политической идеологии» [5].
Сразу отметим, что идеологические интенции политической философии вовсе не умаляют значения ее идейного содержания как для политической теории, так и для политической практики. Та же О. Ф. Русакова указывает, что, напротив, именно «идеологичность политической философии, представленная в виде системы убедительных аргументов и образов, придает ей характер интеллектуального импульса для новых теоретических исканий и практических политических действий» [5].
Кроме того, «политическая философия не только разрабатывает и анализирует общие нормативные принципы и критерии ответов на моральные вопросы в политике, но и предполагает описание того, какие именно институты (и как) должны претворять в жизнь морально оправданный политический порядок. Иными словами, задача политической философии в данном плане заключается в разработке и развитии общих нормативных критериев и принципов, отвечающих на фундаментальные вопросы политической морали» [17, с. 23].