В тени

Сержант встал и направился к отдыхающим красноармейцам.

– Ну, как? – поинтересовался один из бойцов. – Что с командиром?

– Очнулся. Говорит, что не может повернуть голову и ничего не помнит.

– Еще бы, – подытожил боец. – Вы бы видели, товарищ сержант, как его шарахнуло об землю! Я думал, он копыта отбросил, а он жив!

В небе загудели авиационные моторы. Все автоматически посмотрели вверх. В бездонном синем небе, словно в море, плыли самолеты с черными крестами на крыльях.

– Летят, стервятники! – буркнул кто-то из красноармейцев. – А нам всегда внушали, что будем воевать на чужой территории! А оно видишь как.

Вдалеке послышались голоса. Красноармейцы быстро залегли между деревьями. На поляну вышла небольшая группа бойцов.

– Стой! Бросай оружие! – скомандовал им Вавилов.

Бойцы сбились в кучу. Судя по поведению, они были изрядно напуганы и никак не ожидали встретить людей.

– Не стреляйте, мы свои! – произнес один, положив винтовку на землю.

Вслед за бойцом сложили оружие и другие. Пауза явно затягивалась, и было необходимо принимать какое-то решение.

– Офицеры среди вас есть? – спросил Вавилов.

– Нема, – ответил боец с окровавленной повязкой на голове. – Их еще вчера всех постреляли!

Вавилов поднялся на ноги и направился к ним.

***

Корнилова Нина вышла из дверей военкомата в расстроенных чувствах. Ее мечта попасть в школу снайперов была полностью разбита резонными доводами военкома.

– Да поймите меня, девушка, правильно! Сейчас фронт остро нуждается в медицинских сестрах. Вы же сами написали в своей анкете, что являетесь абитуриентом медицинского института. Зачем же ломать о колено свою мечту?

– Но, товарищ военком, медсестрой может работать каждая девушка! Перевязывать раны, разносить лекарства, делать уколы. Этому можно быстро научиться… Я прошу, чтобы вы отправили меня на фронт! Я хочу бить фашистов! Я же комсомолка, и мне стыдно прятаться в тылу, когда воюет вся страна.

Военком усмехнулся. Он достал папиросу из портсигара и закурил. За эти первые военные дни он сильно устал, а, судя по поступающим приказам и директивам, надеяться на отдых не стоило. Он посмотрел на стоявшую перед ним красивую девушку, и ему вдруг стало ее жалко.

– Да поймите меня, Корнилова, – устало произнес он. – Вы считаете, что помогать раненым бойцам Красной Армии менее почетно, чем стрелять в фашистов? Нет, голубушка, вы глубоко ошибаетесь. Нет ничего благороднее, чем спасать людей от смерти, возвращать их обратно на фронт, где они снова будут уничтожать немецкую мразь. Вы хоть это понимаете?

Он сделал небольшую паузу и продолжил:

– Вы думаете, я не хочу на фронт? Поверьте, я тоже хочу сражаться! Но партия приказала мне быть здесь: формировать части и уговаривать таких, как вы, упрямых девушек. Так что не нужно капризничать, комсомолка Корнилова, вы – не дома! Пройдите в соседний кабинет и получите все необходимые документы. Думаю, пройдет совсем немного времени, и вы поймете, что я был прав, направив вас в медсанбат. Останься в живых, дочка.

– Товарищ военком, но я отлично стреляю и хожу на лыжах! Разве этого мало? Я многое могу…

Она хотела еще что-то добавить, но он уже не слушал. Повернувшись к ней спиной, он начал набирать номер на телефоне. В соседнем кабинете, молоденький лейтенант вручил ей документы, предписывающие прибыть в военный госпиталь, который располагался на соседней улице.

– Вы чем-то недовольны? – спросил лейтенант, сверкнув белоснежными зубами.

– Почему же, я очень довольна; вот только хотела стать снайпером, а придется выносить горшки за ранеными. Разве это справедливо?

– Это тоже война, Корнилова: война со своей гордыней, со своими желаниями. Так что, удачи вам! – произнес офицер и подмигнул ей.

Нина вышла из кабинета и молча, направилась через заполненный людьми коридор.

– Вы слышали, наши оставили Минск? – произнес мужчина в клетчатой кепке, обращаясь, к стоявшему рядом с ним военному. – Где же наши части? Почему мы все время отступаем?

Заметив сердитый взгляд Нины, он замолчал и отвернулся в сторону. Вести подобные разговоры, тем более в стенах военного комиссариата, было небезопасно. За распространение пораженческих слухов можно было угодить под трибунал!

Девушка вышла на улицу. Около здания военкомата толпились женщины с детьми, пришедшие проводить своих мужей на фронт. Многие из них плакали и причитали, прижимая к себе маленьких ребятишек.

«Как хорошо, что меня никто не будет провожать! – подумала Нина. – Не будет слез, не будет прощальных напутствий».

Улицы Москвы были, как никогда, пусты. Около закрытых магазинов стояли небольшие группы людей, надеявшихся, что им удастся что-то купить. Она, молча, проследовала мимо них и направилась к метро.

***

Генерал-лейтенанта Мерецкова втолкнули в сырую камеру, походившую на каменный мешок. Длина камеры была не более трех метров, а ширина, чуть меньше четырех. Он сделал несколько шагов, когда за его спиной глухо звякнула металлическая дверь. Как ни странно, но именно эта массивная дверь поделила его жизнь, на до и после ареста. Рядом с небольшим окном стояла солдатская койка, заправленная серым армейским одеялом. Мерецков устало опустился на койку и, в ту же секунду, услышал голос надзирателя:

– Встать! Не положено!

Он не сразу понял, что выкрик относится именно к нему.

– Тебе что, не ясно? Встать, а то зубы будешь собирать с пола! Отбой в 20-00; вот тогда можешь усаживаться или укладываться!

Кирилл Афанасьевич медленно поднялся с койки и зашагал по камере. Ночью, после ареста, его доставили к следователю НКВД. Сотрудник был молод, не более двадцати лет. На малиновых петлицах гимнастерки блестели два «кубаря», что соответствовало званию сержанта.

– Что встали у порога? Проходите, Кирилл Афанасьевич, в ногах правды нет, – произнес следователь. – Правда, на заднице вы ее тоже не отыщите…

Он громко рассмеялся над шуткой, обнажив мелкие прокуренные зубы. Затем пододвинул чистый лист бумаги и, взяв из стакана заточенный карандаш, тщательно осмотрел его, словно стараясь убедиться, что тот хорошо заточен. Взглянув на растерянное лицо Мерецкова, следователь задал первый вопрос:

– Кирилл Афанасьевич, в каком году вы были завербованы немецкой разведкой? Только не надо возмущаться и устраивать сцен патриотизма! Здесь говорят не только люди, но и стены.

Генерал побледнел. Теперь он окончательно понял, что с ним случилось.

«Язык мой – враг мой! – почему-то подумал он. – Вот тебе, дураку, Тухачевский, Блюхер, Уборевич….».

– Меня никто никогда не вербовал! Вы об этом хорошо знаете и, все же, задаете мне подобный вопрос, – произнес Мерецков.

Следователь улыбнулся и посмотрел в угол кабинета, где сидел человек, не знакомый генералу. Падавшая от лампы тень скрывала его лицо. Однако, генерал сразу понял, что это сотрудник НКВД в высоком звании.

– Кирилл Афанасьевич, не нужно отрицать свое предательство! Все ваши друзья: Уборевич, Тухачевский, Блюхер, Якир, давно во всем признались! Не заставляйте нас применять, в отношении вас, особые методы принуждения… Это ужасно больно! Что же вы молчите? Здесь на Лубянке работают настоящие мастера своего дела: они могут заставить заговорить любого человека!

Голос начальника показался генералу знакомым. Он напряг память, стараясь угадать, кому он принадлежит.

«Кто это? Где я слышал этот тихий проникновенный голос? Неужели, сам Берия?! – думал Мерецков. – Если это так, то шансов вырваться из застенков, у меня практически нет. Интересно, знает ли о моем аресте Сталин?»

– Скажите, Кирилл Афанасьевич, – снова обратился к нему незнакомец, – что плохого сделала вам наша партия, интересы которой вы предали?

«Берия, это точно Берия! Его голос!» – окончательно решил генерал.

– Я никого никогда не предавал, ни Родину, ни партию! Вы можете меня забить, но я никогда не признаю то, в чем вы пытаетесь меня убедить! Я – не предатель и никогда им не был! Все, что я делал в этой жизни, направлено на укрепление Красной Армии.