Время перемен

Глава 2

В ноябре 1786 года умер старый дядюшка Фридрих. Король Пруссии ушёл в блеске славы, оставляя после себя одно из могущественнейших государств Европы, почти полностью восстановившее своё могущество, преодолевшее кровавые потери войны за Баварское наследство. Один из мудрейших правителей мира, бывший моим другом, он мечтал о величии своей страны, но был очень аккуратен в выборе противников.

Пока он был жив, опасность войны с Пруссией для России была не очень большой. Фридрих помнил о том, как наши солдаты едва не сломали хребет военной машине, созданной его гением, в Семилетней войне[1]. Он ценил моё дружеское к себе отношение, хвалил многие мои реформы, даже иногда давал мне советы или рекомендовал людей, которые могли помочь. Во многом благодаря его влиянию учёные, музыканты, торговцы со всей Европы соглашались на переезд в Россию.

Теперь его не стало. На похороны поехали мама с Потёмкиным – такой уровень представительства был показателем моего отношения к покойному. Екатерина Алексеевна тоже очень уважала старого Фрица и искренне переживала его смерть. Её любимец Моцарт написал потрясающий по красоте Реквием, честно говоря, совсем непохожий на тот, что слышал в прежней жизни, но замечательный.

Самое неприятное, что даже такой визит и музыка гениального композитора нисколько не смягчила нового короля Пруссии Фридриха Вильгельма II. Он испытывал настоящую ненависть по отношению к России, которая лишила его триумфа в войне, не дав стать освободителем Берлина. Да и я сам вызывал у наследника дядюшки Фрица откровенную ревность. Старый король любил меня и часто говорил об этом в присутствии своих подданных. Он несколько раз даже упоминал, что предпочёл бы видеть меня в качестве своего преемника, но в Пруссии должна править кровь Гогенцоллернов[2]…

В этом была и моя ошибка, я слишком сблизился с Фридрихом, упустив из внимания его племянника. Но этот свой просчёт я неоднократно пытался исправить, и мешал мне странный характер тогда ещё наследника престола и его, пусть и возникшая по стечению обстоятельств, ненависть к России и всему русскому. Он как баран упирался и отказывался от любых контактов, с презрением отвергая подарки, не отвечая на мои письма, демонстративно ругая русские порядки и товары.

Уже не юноша, он вёл себя подобно мальчишке. Остро переживая неприязнь берлинцев, Фридрих Вильгельм решил добиться признания народа через военные победы. Так что он сразу принялся активно готовить Пруссию к войне, словно волк, водя носом в поиске жертвы. В качестве союзников нас он не рассматривал, да и мы к завоевательной войне совсем не стремились. Австрийский император склонялся к дружбе с нами. Французы сейчас военных действий откровенно опасались. Так что новоявленный король нашёл опору в главных потерпевших в Европе – Великобритании.

Также пруссаки нашли единомышленников в сильно обогатившейся в миновавшей войне Швеции. Мой венценосный дядя Густав III[3] решил, что момент, который он столько лет ждал, настал – его страна готова вернуть себе былое могущество. Шведский король начал быстро создавать армию и флот, и также искать союзников в грядущей схватке за место под солнцем.

Формального соглашения эти два наших соседа не заключили, но Густав с Фридрихом Вильгельмом втайне встретились трижды менее чем за полгода. С учётом того, что Пруссия была во главе «Лиги князей», организованной Фридрихом после войны за Баварское наследство, состоящей из Саксонии и ряда мелких княжеств Северной Германии, к которой присоединился и Ганновер, такая композиция на северных и западных границах меня не устраивала категорически. Тем более что ситуацию ещё значительнее усложняла Польша.

Дружественный сосед-вассал на западе нам сейчас был нужен как воздух, но французы снова начали мутить воду. Отличным потребителем сказок о былом величии Речи Посполитой был, как и раньше, король Станислав. Бредивший возрождением полумифического «Золотого века Польши» с границами от Балтики до Чёрного моря, Понятовский был готовой мишенью для подобных увещеваний.

Он принялся искать поддержку у аристократов, среди которых тоже было немало весьма решительных и совершенно не понимающих действительности личностей, желающих укрепить свою власть над простолюдинами и избавиться от контроля русских. Убрать Станислава с престола было сложно, к тому же формальных причин для этого у нас не было, в общем, пришлось ограничиться плотным контролем за королевскими контактами и выявлением вероятных сторонников его возможной авантюры.

На другой нашей границе тоже назревала напряжённость – турки, решив вопросы с мятежными вилайетами, снова вспомнили о потерянных землях на Чёрном море. В мечетях велись проповеди о необходимости джихада, на улицах Стамбула заголосили дервиши, призывая мусульман начать священную войну против русских. Султан Абдул-Хамид пока не был готов бросить нам вызов, но посулы англичан и французов давали ему очевидную надежду на успех. Османская империя тоже начала перевооружаться.

Хорошо, что денег у наших славных европейских партнёров было не сильно много, и свои уговоры они не могли подкрепить крупными суммами на вооружение наших соседей. Однако тенденции были очевидны и мне они очень не нравились.

Тем более что не по своей воле мы оказались вовлечены в достаточно опасный конфликт опять-таки по соседству.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Был уже поздний вечер. Движение на улицах Астрабада[4] почти совсем утихло. Никодим Бубнов, пил горячий сбитень. Он делал небольшие глотки, улыбаясь, посматривал на жену и на двух сынков, которые по русскому обычаю сидели вместе с ним рядом, и радовался жизни.

- Ещё налить, Никоша? – его жена Марьям ласково погладила его по голове, а он замурлыкал, словно большой кот. Ему сейчас было очень хорошо. Любимая жена, дети, любимое дело, что ещё нужно человеку для счастья? Повезло? Однозначно! Пусть его успехи в делах и его заслуга, но без поддержки империи, кто бы стал его слушать?

А Марьям? Отдал бы один из уважаемых старейшин ассирийцев[5] свою любимую дочь за какого-нибудь приказчика? А вот за русского торгового посланника – другое дело! А без неё, как бы ему жить? Уж больно запала она ему в сердце… А два мальчика-близнеца, Кирилл и Мефодий, которым уже исполнилось три года – мог ли Бубнов представить свою жизнь без этих бутузов?